Фрося

новорождённого, и диво, у той пошло молоко, поэтому не пришлось искать кормилицу

или начинать поить ребёнка коровьим молоком.

Дома Фрося быстро приходила в себя, появился аппетит, на исхудавшем лице начал

появляться румянец, большие, тяжёлые наполненные молоком груди буквально разрывали

сорочку, и Степан, задерживая на них взгляд, не раз уже смотрел на Фросю осоловевшими

от вожделения глазами, но та в ответ только качала отрицательно головой:

– Нельзя, доктор говорит нельзя...

Фрося представить даже не могла, что она допустит к своему телу мужа, она поняла, как

она мало значит для него, что в дом он взял не подругу, а удобную хозяйку, будущую

мать его детей, и близость с ней, только нужна ему для удовлетворения своей мужской

похоти, а никаких нежных чувств он к ней не питает, и питать уже не будет.

Ей было даже страшно подумать, что Степан вновь овладеет её телом, и у неё не раз уже

возникали мысли покинуть его и уйти в свою деревню.

Ещё две недели Фрося наведывалась на проверку к врачу, и Меир её заверил, что всё уже

в порядке, молодой организм победил, она целовала его руки и благодарила, благодарила,

благодарила...

Уходя от доктора, она крепко обняла уже дохаживающую последние дни перед родами

Риву, расцеловала несколько раз нежно в обе щёки и заверила:

– Милая Ривочка, я никогда не забуду твои добрые руки и сердце, и буду до конца жизни

молиться за твоё здоровье и за здоровье и благополучие твоих близких.

Для меня вы с Меиром святее, чем дева Мария.

Дай бог тебе успешно разродиться, я буду любить твоего ребёнка, как своего, вы для меня

стали, как родные...
–

Ох, кто тогда мог подумать, насколько её слова окажутся пророческими...

Не смотря на то, что Степан входил в различные комиссии и правления новой власти, они

тайно, по традиции в окружении родни и друзей молодого отца окрестили мальчика в

местном костёле.

Службу проводил старый ксёндз, дядя Алеся.

Мальчика окрестили Станиславом, и все присутствующие на крещении приложились

поцелуем к руке священника.

Фрося, когда наклонилась поцеловать руку ксёндзу Вальдемару, взглянула вопрошающе в

глаза дяди бывшего жениха, и тот чуть заметно покачал отрицательно головой.

Через несколько дней проезжавшая на телеге в сторону леса соседка сообщила, что у пани

докторши родилась девочка, а на завтра было двадцать второе июня сорок первого года.

Весть о начале войны между Германией и Советским союзом пришла в Поставы

почти вместе с рёвом пролетающих самолётов, вместе с грохотом бомб и

снарядов, ведь граница была совсем рядом. Уже на второй день сначала войны

Степана призвали в армию.

Он собрал вещевой мешок с провизией, покидал туда кое-какие личные вещи,

прижал к груди Стасика, и уверенно заявил Фросе:

– Скоро вернусь с победой, ты меня жди, может, получится нам наладить жизнь

по иному...

Фрося вздохнула:

– Нет, Стёпа, что-то мне в это слабо верится, видно судьба нам расстаться, к

осени уйду в деревню, у меня же там есть домик и даже коровка.

Стасик и я окрепнем, соберу урожай с огорода и уйду, а твоя мать пусть

поживёт здесь до твоего возвращения...

– Фрося, не дури, к осени я думаю, что война уже закончится, я вернусь и мы

заживём на зависть всем.

Ты, мне ещё нарожаешь парочку деток, я же мужик справный, работящий, в

меру пьющий, может быть, и любить тебя научусь...

Неловко притянул к себе жену, поцеловал в лоб,

и пошагал к месту сборного пункта.

А уже через несколько дней к центру города по булыжной мостовой

промчались с грохотом немецкие мотоциклы, и через несколько минут над

крышей здания горкома партии, вместо красного полотнища затрепетал на

ветру флаг с фашисткой свастикой.

Как и большинство жителей города, Фрося сидела в своей избе объятая страхом

и неизвестностью, вздыхала и вытирала подступившие слёзы. Она оплакивала

не уход Степана на войну, с которой он может и не вернуться,

а свою горькую долю, детство в вечной нужде, юность на чужих подушках и

замужество с нелюбимым человеком. а теперь осталась одна с ребёнком в

объятом страхом городе без родни, без друзей и только с горечью

недолюбленной и недолюбившей.

Тем временем жизнь в Поставах входила в определённое русло: всюду

расклеивались листовки, в которых сообщалось, о том, что коммунисты и евреи

должны были сдаться специальным службам, а тех, кто прячется, население

обязано выдавать, и за это

Было обещано материальное вознаграждение, а в случае скрытия таковых,

виновников ожидал расстрел.

А в других листовках был призыв к молодёжи - к неженатым юношам и

девушкам, о том, что они обязаны зарегистрироваться на бирже труда для

отправки на работы в Германию.

А ещё, что набираются здоровые и молодые мужчины в полицию для

содействия германским властям...

Стало известно, что уже расстреляли несколько коммунистов выданных

пособниками фашистов, а таких нашлось немало среди жителей ещё недавно

польского города.

А затем дошла весть, что всех проживающих в Поставах и в ближайших сёлах и

местечках, не успевших эвакуироваться евреев, согнали в большой дом врача

Меира.

У Фроси заныло сердце в предчувствии беды, а ещё ей соседки сообщили, что

туда и приблизиться невозможно, вокруг наряды полиции дежурят.

Глава 7

Однажды поздним вечером, когда уже стемнело и вступил в силу

комендантский час, Фрося услышала негромкий стук в калитку дома. Сердце