Фрунзе

Вся жизнь Михаила Васильевича Фрунзе как бы распадается на обособленные этапы. И всего их было четыре.

Первый — радостное и грустное пишпекское детство; второй — верненское и санкт-петербургское отрочество; третий — революционная юность в «Ситцевом крае», начатая блестяще, но поломанная: мордобой казаков и полицейских, кандальный звон, неуемная тоска по воле.

С первых дней революции в феврале 1917 года началась неполная последняя декада — пора зрелости, государственной мудрости строителя новой жизни и выдающегося полководца пролетарской революции.

Разумеется, все в этой поре было подготовлено годами детства, отрочества и юности. Всю жизнь он учился, и всегда с отличным упорством. Знал марксистскую философию, но никогда не был книжным червем или начетчиком, а применял ее в борьбе. Знал экономику и право. Владел языками: немецким, французским, английским, итальянским, польским и киргизским. Любил исторические экскурсы, а в истории войн, походов, сражении был знатоком большого масштаба. Детское желание стать генералом никогда не угасало: поддерживалось оно пристрастием к военной истории в гимназии и в институте, подкреплялось практикой боевых дружин в Шуе и в Иваново-Вознесенске, баррикадных боев на Пресне и общением с солдатами на Западном фронте. И так уж случилось: с первых дней Февральской революции и до конца жизни Фрунзе не расставался с оружием.

Вторую половину февраля он провел на передовой, беспрерывно «сея смуту», памятуя указание В. И. Ленина: «…если революция не станет массовой и не захватит самого войска, тогда не может быть и речи о серьезной борьбе».

Служба в Земском союзе давала ему возможность передвигаться вдоль линии фронта. И общаться с солдатами. Но не больше: сама эта организация была откровенно буржуазная. Она, как и «Союз городов», методически отравляла сознание солдат шовинистической пропагандой. Широко распространяла в окопах такие газеты, как «Русское слово», «Речь» и «Биржевые ведомости». Часто прибегала к услугам «солидных» членов Государственной думы (они до хрипоты произносили патриотические речи) и не гнушалась теми оборонцами из лагеря меньшевиков и эсеров, которые пуще огня боялись тлетворного влияния большевиков.

Но отбывал в столицу важный гость. И появлялся у солдат неутомимый Михайлов. Кое-кто принимал его — по шинели и кокарде — за офицера и полагал, что его устами говорит лучшая часть командиров. Но этот «офицер» вовсе не был похож на других: в кружке солдат он запросто располагался в землянке и начинал такие «байки», что шевелились волосы под папахой. «Кому выгодна эта бойня? — спрашивал он и отвечал: — Только тем, кто получает барыш от каждого ящика патронов, от пушек, снарядов, шинельного сукна и портянок. А сколько стоит в год русскому мужику и рабочему Николай Романов и его служки? И какой при дворе несусветный «публичный дом», где вышибалой служит Гришка Распутин? И был ли у вас слух, что не без его участия царь сменил за время войны четырех премьер-министров, шестерых министров внутренних дел и собирается менять пятого военного министра?

Колода тасуется, а выигрыш нам и не снится! И правильно пишут в своей листовке петроградские большевики: «Ждать и молчать больше нельзя. Рабочий класс и крестьяне, одетые в серую шинель и синюю блузу, подав друг другу руки, должны повести борьбу со всей царской кликой, чтобы навсегда покончить с давящим Россию позором… Настало время открытой борьбы!»

Иной раз оставался у солдат и на ночь.

Солдаты прятали его, когда возникала опасность. И понимали с его помощью, почему ведется охота на этого большевика и на его товарищей.

Западный фронт, как и вся действующая армия, вобрал в себя лучшие людские резервы страны — рабочих и крестьянскую бедноту. А это был материал взрывчатый, с расшатанной дисциплиной. Да и в тылу этого фронта находилась ставка цари, принявшего на себя бремя верховного главнокомандующего.

А Михайлов с товарищами день за днем изолировал от солдатской массы генералитет и офицерство, казачьи части и ударные батальоны. И это была жизнь на острие ножа: ведь в каждом-крупном подразделении неусыпно действовали органы охранки и контрразведки и выхватывали всех, кто выражал недовольство войной и самодержавным режимом.

Но Михайлов, не знавший устали, держался: в любой части были у него товарищи, дорожившие его жизнью. И они объединялись в подпольные ячейки, в маленькие группы, связанные между собою строжайшей революционной дисциплиной. И читали товарищам литературу, оставленную им, и находили его в Ивенце или в Минске, и вызывали в полк или в дивизию, когда нужен был агитатор, умеющий проникнуть в солдатскую душу.

И, еще никем не избранный, он был признан в окопах большевистским вожаком — главным агитатором и организатором.

В последних числах февраля тревожно и непонятно притаился, замолчал Питер: третий день не поступали оттуда газеты.

Это затишье перед грозой породило в Минске всякие слухи. Фрунзе позвонил в Москву Павлу Батурину. Тот сообщил, что в Петрограде развернулась всеобщая политическая стачка и что приходят в движение крупные силы в белокаменной. Но не мог открыто сказать, что питерская стачка поддержана некоторыми армейскими частями и перерастает в вооруженное восстание.

Однако Фрунзе кое-что уловил в его словах. И квартирка Михайловых в маленьком доме на берегу реки Свислочи немедленно превратилась в боевой штаб большевиков. Товарищи договорились, что по первому сигналу срочно будут собраны все руководители минской инициативной группы ленинцев вместе с представителями 3-й и 10-й армий. И вынесут решение, соответствующее моменту.

Наконец 1 марта 1917 года телеграф принес известие о свержении царского правительства. В полночь Фрунзе открыл долгожданное совещание большевиков.

Оно еще было нелегальным, это собрание. Но атмосфера царила радостная — всем повеяло в лицо свежим ветром бури. И каждому хотелось под огромным итогом жизненного пути подвести красную черту.

Да и было что рассказать товарищам: Исидор Любимов боролся в рядах партии с 1902 года и вместе с Иваном Станко замышлял побег Арсения из Владимирского централа; Александр Мясников (Мясникянц) прошел в ленинских рядах десять лет, работал в Баку и в Москве; подпольщиками были Попов, Фомин, Кривошеин, Могилевский. За плечами у каждого из них — смертельно опасное дело агитатора, пропагандиста, вожака; бессонные ночи, тревожные явки, чужие фамилии, жизнь начеку и впроголодь. И — тюрьмы, ссылки, побеги.

И вдруг наступил новый день: кончился мрак подполья и затянувшееся ожидание рассвета. И с высокой горы, куда они добирались ценой огромных жертв, открылась необъятная ширь и до боли в глазах полыхнула красная полоса зари! И говорить хотелось горячо и много, будто все в один миг нарушили долголетний обет молчания.

Но слишком дорого было время. И Фрунзе лишь кратко напомнил товарищам о дорогом опыте ивановцев на реке Талке в 1905 году. И собрание единодушно приняло решение: в два-три дня создать в Минске Совет рабочих и солдатских депутатов.

Налицо мало было достойных людей, чтобы обеспечить руководство в новом органе власти. Решили для советской работы привлечь интернационалиста, близкого к большевикам, Бориса Позерна, а «комиссаром» при нем поставить Исидора Любимова в качестве первого заместителя. Фрунзе и другие товарищи должны войти в Совет, но главной их работой останется руководство партийной организацией.

И, понимая, что бои с буржуазией не окончены, Фрунзе предложил перенести в Минск опыт шуйских и ивановских боевых дружин, но в форме народной милиции.