Фрунзе

Как и на московском съезде, эсеры пытались захватить президиум и выдвинули в председатели члена своей партии Нестерова. Но триумфально победил большевик Михайлов. Старики крестьяне сгрудились тесной кучкой вокруг своего любимца, подняли его на руки и пронесли через весь зал к сцене:

— Руководи нами, Михаил Александрович, и не слушай никаких болтунов!

И Фрунзе, смущенный таким выражением симпатии, сердечно поблагодарил делегатов. И сказал, что такое доверие к нему означает доверие крестьян к его ленинской партии.

— Во мне не сомневайтесь, дорогие товарищи! Я всегда буду стойким защитником рабочего класса и трудового крестьянства!..

Дел было много: одно набегало на другое.

Но он помнил, что говорил ему Владимир Ильич о «русском Манчестере». И через неделю после съезда уехал в Иваново-Вознесенск и в Шую. Однако пробыл там недолго.

Накануне отъезда начальник народной милиции выдал новый паспорт гражданке Поповой. В нем значилось: «Софья Алексеевна Михайлова-Фрунзе».

Михаил Васильевич увез с собой старого ивановца Исидора Любимова, который в прошлом году устроил его на службу в комитет Земского союза на Западном фронте. Через пять дней Любимов был избран городским головой в Иваново-Вознесенске. Через три недели Фрунзе забрал с собой жену и большевика А. Станкевича: тот стал комиссаром Временного правительства в Шуе. За ним потянулись и другие товарищи — строить вместе с Арсением Советскую власть на родной земле.

Время подошло тревожное, трудное, и каждый земляк, да еще с партийным билетом большевика, был на вес золота. 4 июля Временное правительство жестоко расправилось с демонстрацией рабочих и солдат в Петрограде: было покалечено и убито четыреста человек. Тотчас же появился приказ об аресте Ленина, но товарищи укрыли его в подполье.

Двоевластие кончилось. Бразды правления оказались у Керенского — он и министр-председатель и глава военных ведомств на суше и на море. Через четыре дня он ввел смертную казнь на фронте и задавил свободную печать.

Воодушевился действиями Керенского царскосельский арестант Николай II Романов и записал о нем в дневнике: «Этот человек положительно на своем месте в нынешнюю минуту: чем больше у него будет власти, тем будет лучше».

Партия изменила тактику после VI съезда. Большевики ваяли курс на вооруженное восстание, создали в столице Всероссийское бюро военных организаций во главе с Николаем Подвойским.

Но все эти события на миг отступили, когда Фрунзе сел в Москве в ивановский поезд и отправился навстречу своей боевой юности.

Было ему не до сна. Лежала вокруг стариннейшая русская земля в лесах и пашнях, изрезанная сотнями ручьев и речек, с колокольнями на каждом сельском бугре.

Восточнее Юрьева-Польского и Гаврилова-Посада остался Владимир. Много раз он бывал в этом стольном русском граде, но в память навсегда врезались два дня — весна 1907 года, лето 1912 года, — когда его доставили из Шуи и увезли в кандалах в николаевскую каторжную тюрьму. А уж про Владимирский централ и говорить нечего: такое не забывается — пять невообразимых лет. Там были Павел Гусев, Иван Уткин, Геворк Момулянц: сохранились ли их могильные холмы на кладбище? Там были Иванец (Козлов), Капсукас, Растопчин, Волков, Постышев, Караваев и другие. Где страдальцы, борцы?

Николай Андреевич Жиделев — старый друг со времен Талки, депутат II Государственной думы и каторжанин, а теперь один из руководителей Иваново-Вознесенского Совета, встретил Арсения, как брата. И они вместе сходили на зеленую луговую излучину реки, где Фрунзе долго стоял с непокрытой головой. И сказал, показывая на памятное место неподалеку от мостков, где черносотенцы растерзали Отца — Федора Афанасьевича Афанасьева:

— Доживем до полной победы, Николай, непременно поставим памятник нашему учителю и другу…

Два ивановских дня прошли как в угаре. Михаил Васильевич выступал на митингах и собраниях, встречался с ткачами, определял Любимова в городскую думу, искал могилу Оли Генкиной, ночью прошелся своими нелегальными тропами к домишкам, где жили Отец, Черников, Балашов.

Но сердцем был он в Шуе. И комитет большевиков согласился с ним — быть там Арсению!

10-го, в четверг, ранним утром выехали с Жиделевым к шуянам.

— Помнишь ли ты Романова? Он вместе со мной подписывал телеграмму губернатору Сазонову, когда тебя избили в шуйском участке. А потом ивановцы давали ему мандат на конференцию в Праге.

— Видел его в Ивенце и Минске в прошлом году. Он ходил по пятам за мной, навязывался на дружбу, но я его сторонился: что-то меня удерживало.

— Нюх у тебя правильный, Михаил Васильевич! Этот тип оказался филером с партийным билетом. Звали его в охранке Пелагея. Сейчас сидит в тюрьме.

— А у себя-то хорошо почистили?

— Забрали с десяток. Мелкая сошка, просто гниды: за бутылку водки выдавали наши головы. Но теперь этому конец!

— Не скажи! Керенскому тоже нужны осведомители. И они сейчас как борзые мечутся по столице в поисках Ленина.

— Надежно ли укрыт Владимир Ильич?

— Наверняка! Где он — не знаю. А если бы и знал — промолчал бы: о таком могут знать только двое-трое, не больше, люди самые близкие, кремневые…

Николай Андреевич тайком от Фрунзе послал телеграмму: «Будем в пятницу».

Шуя в тот день преобразилась. Рабочие павловской фабрики, терентьевской и балинской первыми заняли места на привокзальной площади и вдоль перрона.

А вскоре подвалила с красными знаменами и вся рабочая Шуя. К приходу поезда через Большой мост на реке Тезе подошел отряд из двух полков со сводным воинским оркестром.

Но Арсений не знал об этом. Он стоял у окна, не отрывая глаз от знакомого пейзажа: промелькнули домики Заречья, водокачка. Сейчас появится приземистое здание вокзала с черными буквами над входной дверью: «Шуя».

Почему люди машут руками возле каждого дома? И шпалерами стоят вдоль путей? Что за праздник?

— Не сердись, Михаил Васильевич, еще не то будет! — виновато улыбнулся Жиделев.

— Ну, это ни к чему! — посуровел Фрунзе.

Поезд подтянулся к вокзалу. Над морем голов колыхался от легкого ветерка огромный кумачовый плакат: «Привет Арсению (Фрунзе)».

Игнатий Волков — сосед по каторжной камере — первым кинулся в вагон. И люди увидели двух плачущих большевиков, словно замерших в объятиях.

Подбежали старые друзья, подхватили Арсения на руки и понесли на площадь к деревянной трибуне. Он лежал, раскинув ноги и руки, на живом горячем помосте, вырывался и приговаривал:

— Нельзя же так! У меня ноги есть! Ей-богу, нельзя!..

«Николай Андреевич произнес на привокзальной площади большую яркую речь, — вспоминал об этом дне Александр Зайцев. — Мне захотелось услышать и Арсения, но он почему-то не стал говорить — наверное, был очень взволнован такой встречей. Потом людская река под звуки «Марсельезы» потекла к центру города. Жители сопровождали дорогих гостей до самого Совета, который находился в здании частной гостиницы. По дороге Михаил Васильевич часто останавливался, окруженный товарищами по революционной борьбе. Старым друзьям было о чем поговорить после стольких лет разлуки.