Фуко

Так что все начинается как в одном рассказе Гоголя (скорее, именно Гоголя, а не Кафки). Новый архивариус объявляет, что отныне он будет принимать во внимание одни лишь высказывания. Он не будет заниматься тем, что на тысячу разных ладов составляло предмет заботы прежних архивариусов: не будет заниматься пропозициями [02] и

фразами. Он оставит без внимания вертикальную иерархию громоздящихся друг над другом пропозиций, равно как и латеральность фраз, создающих впечатление, что каждая из них является ответом на некую другую фразу. Он будет двигаться по своего рода диагонали, которая позволит прочесть то, что не улавливается ни из какого другого положения, прочесть высказывания. Что это, атональная логика? Совершенно естественно, это начинает вызывать тревогу. Ведь архивариус нарочно не приводит никаких примеров. Он считает, что в последнее время не переставал их приводить, даже если и сам тогда не осознавал, что это были примеры. Ну а сейчас единственный формальный пример, который он анализирует, словно нарочно подобран им так, чтобы вызывать беспокойство: это ряд букв, которые я вывожу наугад или переписываю в том порядке, в каком они расположены на клавиатуре пишущей машинки. "Клавиатура пишущей машинки — не высказывание, тогда как последовательность букв A, Z, Е, R, Т, приведенная в учебнике машинописи, является высказыванием о порядке букв, принятом для французских пишущих машинок" [2] . Такие множества не имеют правильной языковой структуры, и тем не менее это высказывания. Так, значит, «азерт»? Люди, привыкшие к другим архивариусам, задают себе вопрос, как же тогда он сумеет строить высказывания.

[02]

Пропозиция — семантический инвариант, общий для всех членов модальной и коммуникативной парадигм предложения, или, по термине -

[2]

A3, 114/87. Здесь и далее библиографические ссылки приводятся по тексту оригинала. Через косую линию дается номер страницы русского перевода.

При этом Фуко объясняет, что высказывания встречаются чрезвычайно редко. И не только де-факто, но и деюре: они неотделимы от закона и от "эффекта редкости". Мало того, это одно из тех свойств, которые ставят их в оппозицию по отношению к фразам. Ибо, если говорить о пропозициях, то их можно придумать сколько угодно, столько, сколько в одних пропозициях в соответствии с их различными типами можно выразить суждений "относительно" других пропозиций; формализация как таковая нелогии Фуко, фразы. Это семантическая структура, которая может определяться либо как имеющая значение истинности или ложности высказывания, либо как объект утверждения, полагания, веры. Подробнее см. у Фуко («Археология знания», стр. 89–93. Прим. перев.).

занимается различением между возможным и реальным: она просто в изобилии плодит возможные пропозиции. Что же касается того, что сказано на самом деле, то его редкость де-факто проистекает из того, что одна фраза уже своим наличием отрицает другие, мешает им, противоречит другим фразам, вытесняет их; в итоге получается, что каждая фраза, вдобавок, чревата еще и всем тем, чего в ней не сказано: виртуальным или латентным содержанием, приумножающим ее смысл и предлагающим такую ее интерпретацию, при которой образуется "скрытый дискурс" со всем его богатством де-юре. Диалектика фраз всегда несет в себе противоречие, существующее по крайней мере для того, чтобы его можно было устранить или углубить; типология же пропозиций предполагает абстрагирование, которое на каждом уровне находит определенный тип, стоящий выше его элементов. Однако и противоречие и абстрагирование являются способами приумножения фраз и пропозиций, поскольку дают возможность противопоставить одну фразу другой или сформулировать пропозицию о пропозиции. Высказывания же, напротив, неотделимы от некоего "пространства редкости", в котором они располагаются согласно принципу экономии или даже дефицита. В сфере высказываний не существует ни возможного, ни виртуального; тут все реально, а вся реальность здесь явлена: в счет идет лишь то, что было сформулировано в таком-то месте, в такой-то момент, с такими-то лакунами и пробелами. Тем не менее вполне очевидно, что высказывания могут и противостоять друг другу, и иерархически располагаться на разных уровнях. Однако Фуко с неукоснительной точностью доказывает в двух главах, что противоречия между высказываниями существуют лишь из-за позитивной дистанции, которую можно измерить в «пространстве редкости», и что сравнения высказываний соотносятся с подвижной диагональю, которая позволяет проводить в этом пространстве сопоставление одних и тех же высказываний на разных уровнях, а также непосредственно выбирать на одном и том же уровне некоторые сочетания, не принимая во внимание другие, хотя те и являются его частью (и, по-видимому, предполагают наличие другой диагонали) [3] . Именно разреженное пространство делает возможными все эти необычные передвижения, перемещения, измерения и разбивки на части, эту "лакуносодержащую и отрывочную форму", которая заставляет удивляться тому, что высказывание мало что говорит и что вообще "мало что может быть сказано" [4] . Каковы же последствия этой транскрипции логики в той стихии разреженности либо рассеивания, у которой нет ничего общего с негативностыо, и которая, напротив, образует присущую высказываниям "позитивность"?

[3]

A3, часть III, главы 3 и 4. Фуко отмечает, что в СВ его интересовали три формации одного и того же уровня: естественная история, анализ богатств и всеобщая грамматика, но что он мог бы проанализировать и другие формации (библейскую критику, риторику, историю…), рискуя обнаружить "интердискурсивную сеть, которая не наложилась бы на первую, но пересекла бы ее в некоторых точках" (208/159).

Однако Фуко успокаивает нас: если верно, что высказывания редки, редки по самой своей сути, то для их построения не требуется никакой оригинальности. Высказывание всегда представляет собой излучение единичностей, сингулярностей, единичных точек, распределяющихся в соответствующем пространстве. Образование и преобразование этих пространств ставят топологические проблемы, которые, как мы увидим, весьма трудно сформулировать в терминах творения, начала или основания. Тем более что в анализируемом пространстве совсем неважно, формулируется ли высказывание впервые или повторно. Значение имеет только регулярность высказывания, выражаемая не в виде среднего арифметического, а в виде кривой. Фактически высказывание соотносится не с излучением единичностей, наличие которых оно предполагает, а с направлением проходящей рядом с ними кривой, — а в более общем плане — с правилами поля, в пределах которого они распределяются и воспроизводятся. В этом и заключается регулярность высказывания. "Следовательно, противопоставление "оригинальность-банальность" иррелевантно: между первоначальной формулировкой и фразой, которая повторяет ее спустя годы, а то и столетия, с большей или меньшей точностью [археологическое описание] не устанавливает никакой ценностной иерархии; между ними нет радикального различия. Оно лишь стремится к установлению регулярности высказываний" [5] . И поскольку не ставится вопрос о происхождении, то не возникает и вопроса об оригинальности. Чтобы построить высказывание, нет необходимости быть кем-то, а само высказывание не отсылает ни к какому бы то ни было "cogito", ни к трансцендентальному субъекту, который сделал бы его возможным, ни к произнесшему его впервые (или возобновившему его произнесение) Я, ни к Духу Времени, который мог бы его сохранять, распространять и перекраивать [6] . Существует множество "мест" для субъекта каждого высказывания; к тому же, места эти крайне неустойчивы. Но как раз из-за того, что в каждом из случаев в них могут выступать разные индивиды, высказывание представляет собой специфический объект, образующийся благодаря некоему совмещению, согласно законам которого оно сохраняется, передается или же повторяется. Состав этого совмещения подобен структуре товарного склада: оно является не противоположностью редкости, а, напротив, ее следствием. Оно заменяет собой понятия происхождения и возврата к истокам: как и бергсоновское воспоминание, высказывание сохраняется в себе, в собственном пространстве, и живет лишь в том случае, если это пространство длится или оказывается восстановленным.

[5]

A3, 188/144 (и об уподоблении высказывания кривой, 109/84). ' A3, 207/159 (в частности, критика понятия "мировоззрение").

Вокруг каждого высказывания мы должны различать три круга, как бы три пространственных среза. Прежде всего, пространство коллатеральное, прилегающее или смежное: его образуют прочие высказывания, относящиеся к той же группе. Вопрос о том, пространство ли определяет группу, или же, наоборот, группа высказываний определяет пространство, не столь уж важен. Не существует ни гомогенных пространств, безразличных к высказываниям, ни высказываний без локализации, поскольку и те, и другие смешиваются на уровне правил образования. Значение имеет лишь то, что эти правила образования не позволяют свести себя ни к аксиомам (как в случае с пропозициями), ни к контексту (как в случае с фразами). Пропозиции отсылают по вертикали к аксиомам более высокого уровня, которые определяют внутренние, присущие данной системе константы, равно как и саму систему. Установление такого рода гомогенных систем является одним из условий функционирования лингвистики. Что же касается фраз, то у них, в зависимости от внешних переменных, один из компонентов может входить в одну систему, а другой — в другую. Совершенно иначе ведет себя высказывание: оно неотделимо от внутренне присущих ему вариаций, из-за которых мы не находимся в одной системе, а непрестанно переходим из одной системы в другую (даже в рамках одного и того же языка). Высказывание не бывает ни латеральным, ни вертикальным, оно трансверсально, т. е. поперечно, и правила его находятся на том же уровне, что и оно само. Возможно, Фуко и Лабов близки друг к другу, в особенности, когда Лабов демонстрирует, как один молодой негр, непрестанно переходит от системы "блэк инглиш" к системе "стандард америкэн" [03] и наоборот, подчиняясь переменным или факультативным правилам, которые позволяют определить регулярности, но не гомогенности [7] . Но даже когда кажется, что высказывания образуются на одном и том же языке, то, переходя от описания к наблюдению, к расчету, учреждению, предписанию, высказывания одной и той же дискурсивной формации как бы проходят через соответствующее количество систем или языков Следовательно, группу или семейство высказываний "формируют" правила перехода или варьирования в пределах одного и того же уровня; "семейство" как таковое они превращают в среду рассеивания и гетерогенности, что несовместимо с какой бы то ни было гомогенностью. Такова природа любого прилегающего или смежного пространства: каждое высказывание неотделимо от высказываний другой группы, с которыми оно связано правилами перехода (векторами). Каждое высказывание не только неотделимо от некоего "редкого" и одновременно регулярного множества, но оно и само является множеством: множеством, а не структурой и не системой. Такова топология высказываний, которая противостоит типологии пропозиций точно так же, как и диалектике фраз. Мы полагаем, что высказывание, или семейство высказываний, или дискурсивная формация, определяются, согласно Фуко, прежде всего, с помощью линий внутренне присущего им варьирования либо посредством поля векторов, распределяющихся в смежном пространстве: это и есть высказывание, взятое в его изначальной функции, или в первом значении слова "регулярность".

[03]

Имеются в виду фонетические и грамматические нормы сильно арготизированного просторечия социальных низов чернокожего населения США, с одной стороны, и, с другой, американского варианта английского литературного языка как необходимого условия успешной социальной карьеры {Прим. ред.}.

[7]

Cp.Labov W. Sociolinguistique, Ed. de Minuit, 262–265.УЛабова определяющей является идея правил, лишенных как постоянства, так и гомогенности. Мы могли бы обратиться и к другому примеру, более близкому в связи с последними изысканиями Фуко: в созданном Крафт-Эбингом объемистом компендиуме о половых извращениях, "Psychopathia sexualis", как только объект высказывания становится чересчур "откровенным", в немецком тексте появляются целые сегменты на латыни. Постоянный переход от одной системы к другой наблюдается в обоих направлениях. Можно подумать, что это происходит в силу внешних обстоятельств или "переменных" типа стыда или цензуры, и это верно с точки зрения фразы. Но, если взять точку зрения высказывания, то высказывания о сексуальности У Крафт-Эбинга неотделимы от внутренне обусловленного варьирования. Не составило бы труда доказать, что то же самое верно для любого высказывания.

Второй пространственный срез представляет собой коррелятивное пространство, которое не следует смешивать с пространством смежным. На этот раз речь идет о взаимосвязях высказывания уже не с другими высказываниями, а с его собственными субъектами, объектами и понятиями. Есть все шансы обнаружить здесь новые различия между высказываниями, с одной стороны, и словами, фразами и пропозициями — с другой. По существу, фразы отсылают к так называемому субъекту акта высказывания, который вроде бы обладает способностью начинать дискурс: речь идет о Я как о языковом лице, несводимом к ОН, даже если это Я эксплицитно не выражено, т. е. "я" как шифтер или объект самореференции. Следовательно, фраза анализируется с двойной точки зрения, как внутренней

постоянной (форма "я"), так и внешних переменных (те, Ц, которые говорят "я", тем самым заполняя форму). * Совершенно иначе обстоит дело с высказыванием: оно отсылает не к единственной форме, а к весьма неустойчивым, определяемым внутренней логикой позициям, входящим в состав самого высказывания. К примеру, если "литературное" отсылает высказывание к некоему автору, то анонимное письмо тоже отсылает к автору, но совершенно в ином смысле; обычное же письмо отсылает к тому, кто поставил под ним подпись, контракт — к его гаранту, афиша — к своему редактору, сборник — к составителю… [9] Между тем, все это является частью высказывания, хотя и не частью фразы: это функция, производная от первичной, производная функция высказывания. Отношение между высказыванием и переменным субъектом образует внутренне обусловленную переменную высказывания. "Давно уже я привык укладываться рано…": фраза останется одной и той же, высказывание же изменится в зависимости от того, соотносится ли оно с каким-либо, первым попавшимся субъектом или же с писателем Прустом, который открывает этим высказыванием свой роман "В поисках утраченного времени", приписывая его рассказчику. Более того, одно и то же высказывание может иметь несколько позиций, несколько мест субъекта: например, автор романа и рассказчик, или же подписавший письмо и его автор, как в случае с одним из писем госпожи де Севинье (причем получатель этого «информационного сообщения» не является одним и тем же в обоих случаях); или это субъект сообщающий и субъект, принимающий сообщения, как в косвенной речи (и особенно в несобственно прямой речи, где две позиции субъекта проникают одна в другую). Однако все эти позиции не являются образами некоего изначального Я, от которого исходит высказывание: напротив, они являются производными от самого высказывания, и в качестве таковых — формами "не-лица", соотносящегося с безличными местоимениями, как, например, в выражении:

[9]

ЧТА, 83. И A3, 121–126/93—96 (в частности, случай научных высказываний).

"Говорят…" [04] , конкретизирующимися в зависимости от того или иного семейства высказываний. Фуко здесь сходится с Бланшо, который изобличает всякую языковую персонологию и располагает места субъекта в толще безымянного бормотания. Именно в этом бормотании без начала и конца Фуко и хотелось бы занять место, то место, которое ему указано высказываниями [10] . Возможно, это самые волнующие высказывания Фуко.

То же самое можно сказать и в отношении объектов и понятий высказывания. Предполагается, что пропозиция обладает неким референтом. Имеется в виду, что референтность, или интенциональность представляет собой внутреннюю константу пропозиции, тогда как положение вещей, которому случается (или не случается) ее заполнить, является внешней переменной. Но с высказыванием дело обстоит иначе: у него есть "дискурсивный объект", который никоим образом не заключен в искомое положение вещей, а, напротив, проистекает из самого высказывания. Это производный объект, который определяется как раз у предела линий варьирования высказывания в его первичной функции. Вот почему не имеет никакого смысла проводить разграничение различных типов интенциональности, из которых одни могли бы быть заполнены "положениями вещей", а другие остались бы пустыми, будучи фиктивными либо воображаемыми (я повстречал единорога), или же вообще абсурдными (квадратный круг). Сартр писал, что, в отличие от постоянных гипнагогических элементов и общего мира бодрствования, каждое сновидение, каждый образ сновидения имеет свой специфический мир". Высказывания Фуко подобны сновидениям: у каждого из

[04]

Имеются в виду французские неопределенное местоимение on и безличное il в выражениях «on parle», «il parle», которые переводятся на русский язык неопределенно-личным оборотом 3-го липца множественного числа (Прим. ред.).

[10]

Таково начало ПД. "Говорят" у Фуко представлено в СВ как "бытие языка", а в A3 как "имеется нечто языковое". Можно еще сослаться и на тексты Бланшо, посвященные безличным местоимениям (в частности, "Роль огня" (La part du feu. Gaffimard, 29) и "Пространство литературы" (L'espace litteraire. Gaffimard, 160–161).

них есть собственный объект, или же каждое из них окружает себя своеобразным миром. Так, сочетание слов "Золотая гора находится в Калифорнии" является настоящим высказыванием: референта у него нет, но тем не менее недостаточно апеллировать к пустой интенциональности, где все позволено (к художественной литературе). У высказывания "Золотая гора…" есть дискурсивный объект, то есть определенный воображаемый мир, в рамках которого "разрешены или не разрешены такого рода геолого-географические фантазии" (это можно лучше понять, вспомнив высказывание «Алмаз, крупный, как отель "Ритц"», которое отсылает не к художественной литературе вообще, а к весьма своеобразному миру, в который погружено высказывание Фицджеральда, в его взаимосвязях с прочими, образующими "семейство", высказываниями того же автора [12] . Наконец, такой же вывод пригоден и для понятий: слово содержит понятие как означаемое, то есть как внешнюю переменную, с которой оно соотносится посредством своих означающих (то есть, внутренней константы). Но и тут с высказыванием все обстоит по-иному. Оно обладает собственными концептами или, точнее, собственными дискурсивными "схемами", рождающимися в точках пересечения разнородных систем, где оно выполняет свою первичную функцию: таковы, например, переменные группировки и дифференциация симптомов в медицинских высказываниях той или иной дискурсивной формации (так, в XVII веке появился диагноз "мания", а в XIX веке — "мономания"…) [13] .

[12]

, 118/90 (Золотая гора…).

[13]

О "доконцептуальных схемах" см. A3, 80–81/61—62. Ср. то же самое на примере душевных болезней и их классификации в XVII веке, ИБ, часть 2; о возникновении в XIX столетии понятия мономании, см. ЯПР.

Если высказывания отличаются от слов, фраз или пропозиций, то происходит это потому, что они включают в себя, в качестве своих "производных" и функции субъекта, и функции объекта, и функции концепта. И как раз субъект, объект и концепт представляют собой не что иное, как функции, образованные от первичной функции или от высказывания. В результате коррелятивное пространство

представляет собой дискурсивный порядок мест или позиций субъектов, объектов и концептов в пределах семейства высказываний. В этом второй смысл "регулярности": эти различные места представляют собой единичные точки. Следовательно, системе слов, фраз и пропозиций, которая работает посредством внутренней константы и внешней переменной, противостоит множество высказываний, действующих при помощи внутреннего варьирования и внутренней переменной. То, что с точки зрения слов, фраз и пропозиций, кажется случайностью, становится правилом с точки зрения высказываний. Таким образом Фуко создает новую прагматику.

Остается еще и третий срез пространства, являющегося внешним: это дополнительное пространство, или недискурсивные формации ("политические институты и события, экономические методы и процессы"). Именно в этом месте Фуко уже набрасывает контуры политической философии. Любой общественный институт включает в себя высказывания, такие, например, как конституция, хартия, договоры, регистрационные и протокольные записи. Высказывания же, напротив, отсылают к институциональной среде, без которой не смогли бы сформироваться ни объекты, возникающие в каких-либо местах высказывания, ни говорящий из какого-либо места субъект (например, позиция писателя в обществе, позиция врача в больнице или в своем кабинете в такую-то эпоху, или возникновение новых объектов). Но и тут — между недискурсивными формациями общественных институтов и дискурсивными формациями высказываний — существует большой соблазн установить то ли своего рода вертикальный параллелизм, подобный параллелизму между двумя выражениями, каждое из которых символизирует другое (первичные отношения выражения), то ли причинно-следственную связь по горизонтали, в соответствии с которой события и институты определяли бы людей как предполагаемых авторов высказываний (вторичные отношения рефлексии). Однако диагональ называет нам третий путь: дискурсивные отношения с недискурсивными средами, которые сами по себе не являются ни внутренними, ни внешними по отношению к группам высказываний, но которые образуют границу, о чем мы только что говорили, определенный горизонт, без которого те или иные объекты высказываний не могли бы появиться, равно как не определились бы и места высказываний. "Разумеется, нельзя сказать, что политическая практика навязала медицине с начала XIX века такие новые объекты, как повреждения тканей или анатомо-патологические корреляции; однако, она открыла новые поля выявления медицинских объектов (…массы населения, включенные в административные рамки и находящиеся под надзором… огромные народные армии… институты, выполняющие больничные функции применительно к экономическим потребностям эпохи и социально-классовым взаимоотношениям). Эту связь политической практики с медицинским дискурсом в равной степени можно обнаружить и в статусе врача…" [14] .

[14]

A3, 212–214/163 (и 62–63/44-45).