Футурологический конгресс. Осмотр на месте. Мир на земле

— Как дела? — спросил я пальцами. Мизинец и большой палец дрогнули, но как-то слабо.

— Алло, ты слышишь? — просигналил я.

Безымянный палец коснулся подушечки большого, изобразив кружок, что означало «Привет».

— Ладно-ладно, привет, но как ты себя чувствуешь?

— Отстань.

— Говори немедленно, как себя чувствуешь? Пойми, у нас общие интересы.

— У меня болит голова.

Да, в этот момент я почувствовал, что и у меня тожеболит голова. Я уже здорово поднаторел в неврологии и знал, что эмоционально я не разделен, потому что аффекты располагаются в центральном мозге, которого каллотомия не коснулась.

— У меня тоже. Она болит у нас.Понимаешь?

— Нет.

— Как так «нет»?

— А вот так.

Меня пот прошиб от нашего молчаливого разговора, но я решил не отступать. «Вытяну из него сейчас все, что удастся, — решил я, — любой ценой». Вдруг меня осенило. Язык глухонемых требовал большой ловкости пальцев. А ведь с незапамятных времен я привык к азбуке Морзе. Тогда я раскрыл ладонь левой руки и принялся указательным пальцем правой рисовать на ней попеременно точки и тире. Для начала SOS. Save our souls. Спасите наши души. Тыльная сторона левой ладони позволила царапать себя довольно долго, потом вдруг сжалась в кулак и дала мне солидного тумака, так что я даже подскочил. Я было подумал, что ничего не получится, но она выпрямила палец и давай царапать мне точки и тире на правой щеке. Да, она отвечала, ей-богу, отвечала азбукой Морзе!

— Не щекочи, а то получишь.

Это была первая фраза, которую я от НЕГО услышал, точнее, почувствовал. Я сидел не шелохнувшись, словно статуя, на краю кровати, а рука продолжала сигналить:

— Осел.

— Я?

— Ты. Давно так надо было.

— Почему же ты не дал знать?

— Сто раз давал, идиот. Ты не замечал.

В самом деле, теперь я вспомнил, что она уже неоднократно царапала меня и так и этак, но до меня, до левой части моей головы, не доходило, что это был Морзе.

— Господи! — нацарапал я. — Так ты можешь говорить?

— Лучше, чем ты.

— Тогда говори. Спасешь меня, то есть нас.

Не знаю, кто из нас приобретал сноровку, но молчаливая беседа шла все быстрее.

— Что случилось на Луне?

— А что помнишь ты?

Неожиданный поворот ситуации поразил меня.

— Не знаешь?

— Знаю, что ты писал. А потом положил в коробку и закопал. Так?

— Так.

— Ты писал правду?

— Да. То, что запомнил.

— Они тут же выкопали. Кажется тот, первый.

— Шапиро?

— Не помню имен. Тот, что глядел на Луну.

— Ты понимаешь то, что говорят голосом, обыкновенно?

— Плохо. По-французски лучше.

Я предпочел о французском не расспрашивать.

— Только Морзе?

— Лучше всего.

— Тогда говори.

— Ты запишешь, а они украдут.

— Не запишу. Даю слово.

— Положим. Ты знаешь что-то,и я знаю что-то.Сначала скажи ты.

— А ты не читал?

— Я не умею читать.

— Хорошо… Последнее, что я помню… Я пытался установить связь с Вивичем, после того как выбрался из разрушенного подземелья в японском секторе, но у меня ничего не вышло. Во всяком случае, я ничего не припоминаю. Знаю только, что потом я опускался сам. То мне кажется, что на Луне я хотел забрать что-то у дистантника, который куда-то влез… или… что-то обнаружил… но не знаю, что и даже который это был дистантник. Молекулярный, пожалуй? Нет? Не помню, что с ним стало. А то…

— С тем, в порошке?

— Да. Но ты, наверно, знаешь… — осторожно подсказал я.

— Сначала до конца расскажи мне свое, — ответил он. — Что тебе кажется «а то»?

— Что там вообще не было никакого дистантника, а может, и был, но я его уже не искал, потому что…

— Потому что?..

Я замялся. Стоит ли говорить, что мои воспоминания порой напоминают странный сон, содержание которого невозможно передать словами, и от него остается лишь ощущение чего-то чрезвычайно необычного?

— Не знаю, что ты думаешь, — поцарапала меня левая рука, — но знаю, что ты что-то замышляешь. Чувствуюэто.

— Чего ради мне что-то замышлять?

— Того ради. Интуиция — это я. Давай говори. Что тебе кажется «а то»?

— Порой у меня такое ощущение, будто я опустился по вызову. Но кто вызывал — не знаю.

— Что ты написал в отчете?

— Об этом — ничего.

— Но у них был контроль. Записи. Они знают, опустился ли ты потому, что получил сигнал с Луны или же сигнала не было. Они перехватывали сообщения. Агентство знает.

— Не знаю, что известно в Агентстве. В глаза не видел записей, сделанных на базе. Ни фонии, ни визии. Ничего. Ты же знаешь.

— Знаю. И кое-что еще!

— Что?

— Ты потерял порошкового.

— Дисперсанта? Конечно, потерял, коли потом сам влез в скафандр и…

— Дурачок. Ты иначе его потерял.

— Как? Он развалился?

— Нет. Они его забрали.

— Кто они?

— Не знаю. Луна. Что-то. Или кто-то. Он там перевоплощался. Сам. Было видно с борта.

— Я это видел?

— Да. Но уже потерял контроль. Над ним.

— Тогда кто же им управлял?

— Не знаю. От корабля он был отключен. Но продолжал видоизменяться. По всем программам.

— Не может быть.

— Было. Больше ничего не знаю. Опять Луна внизу. Я там был. То есть ты и я. Вместе. Потом Ийон упал.

— Что ты плетешь!

— Упал. Это была каллотомия. Тут у меня пробел. Потом снова борт, и ты убирал скафандр в контейнер, и сыпался песок.

— Значит, я опускался, чтобы посмотреть, что произошло с молекулярным дистантником?

— Не знаю. Возможно. Не знаю. Тут пробел. Для того и была каллотомия.

— Умышленная?

— Да. Возможно. Наверняка так. Чтобы ты вернулся и не вернулся.

— Это мне уже говорили. Шапиро. И Грамер, кажется, тоже. Но не так явно.

— Потому что это игра. Что-то они знают, чего-то им недостает. Наверно, у них тоже проблемы.

— Погоди. Почему я упал?