Футурологический конгресс. Осмотр на месте. Мир на земле

— Почему молчишь? — спросил он, с хрустом вспарывая верхний слой моего скафандра. Ножницы были первоклассные, из какой-то чрезвычайно твердой стали.

— Сказать что-нибудь? — спросил я.

— Ну скажи.

— Ты гиена.

— Что?

— Шакал.

— Хочешь обидеть меня, друга? Нехорошо. Ты мой враг! Ты предатель. Ты умышленно пришел сюда без оружия, чтобы меня обмануть. Я тебе желал добра, но врага надо исследовать. Такова моя обязанность. Таков закон. Ты на меня напал. Не объявляя войны, ворвался на нашу землю святую! Сам виноват! «Брат родимый». Собаке ты брат! Ты хуже пса, а за гиену и шакала ты меня еще попомнишь, но… недолго. Сейчас твоя память кончится вместе с жизнью.

Наконец последние крепления грудного панциря поддались, и он принялся поддевать их, отгибая в стороны. Заглянул мне внутрь и замер.

— Любопытное устройство, — сказал он, вставая. — Финтифлюшки разные. Я-то простак, но наши ученые поймут. Ты подожди здесь, куда тебе спешить? Теперь спешить некуда. Ты уже наш, дружочек!

Грунт задрожал. Повернув голову набок, на сколько было возможно, я увидел еще несколько таких же, как он. Они шли безукоризненным каре, чеканя шаг и высоко выбрасывая ноги, словно на параде. И так старались, что пыль вздымалась. Мой мучитель, видимо, готовился рапортовать, потому что встал по стойке «смирно».

— Тихий, ответь, где ты? — загудело у меня в ушах. — Фония уже в порядке. Говорит Вивич. База. Ты меня слышишь?

— Слышу! — ответил я.

Видимо, обрывки нашего разговора дошли до тех, что маршировали, потому что они припустили бегом.

— Ты знаешь, в каком секторе находишься? — спросил Вивич.

— Знаю. Только что убедился. Меня захватили в плен! И вскрыли!

— Кто? Кто? — забеспокоился Вивич, но мой палач заглушил его слова.

— Тревога! — гаркнул он. — Объявляю тревогу! Берите его, берите!

— Тихий! — кричал издалека Вивич. — Не давайся!

Я понял его. Не в наших интересах передавать новейшую земную технологию роботам. Я не мог даже пальцем двинуть, но выход был. Я изо всех сил стиснул зубы. Услышал щелчок, словно разомкнули контакт, и я погрузился во тьму египетскую. Вместо песка ощутил за спиной мягкую обивку кресла. Я снова был на корабле. Из-за головокружения не сразу отыскал нужную кнопку. Разбил предохранительный колпачок из пластика и до предела надавил на красный кружок, чтобы дистантник не попал им в руки. Фунт экразита разнес его там в пыль. Жаль мне было этого ЛЭМа, но я вынужден был так поступить. Тем и закончилась моя вторая разведка.

VII. Побоище

От десяти следующих посадок у меня остались воспоминания столь же отрывочные, сколь и неприятные. Третья разведка наиболее затянулась, до трех часов, хотя я и угодил в самое пекло регулярной битвы между роботами, похожими на ящериц, к тому же допотопных. Они были так заняты дракой, что не заметили меня, когда белый, как ангел, только без крыльев, я в ореоле огня снизошел на поле брани. Еще спускаясь, я понял, почему этот район казался с корабля пустынным. Ящерицы имели защитную окраску, к тому же выпуклости у них на спинах имитировали рассыпанные по песку камни. Передвигались они с умопомрачительной быстротой, и в первый момент я не знал, что делать; правда, пули не свистели, огнестрельное оружие не использовалось, зато от вспышек лазеров можно было ослепнуть. Я, не мешкая, пополз к большим белым валунам — единственному укрытию поблизости — и, высунув из-за них голову, наблюдал за битвой. Честно говоря, я сразу не мог сообразить, кто, собственно, с кем воюет. Ящерицеподобные роботы, похожие на кайманов, перемещаясь прыжками, атаковали довольно ровный склон, спускавшийся в мою сторону. Положение казалось весьма запутанным. Походило на то, что среди атакующих, в их рядах, находился неприятель, возможно, раньше еще был выброшен десант, не знаю, но я видел, как одни металлические ящерицы кидались на других, выглядевших точно так же. В какой-то момент три гнавшиеся за одной оказались совсем близко. Догнали ее, но удержать ее им не удалось: жертва одну за другой откидывала лапы, в которые вцеплялись враги, и удирала, извиваясь змеей. Я не рассчитывал на столь примитивные битвы с вырыванием конечностей и только ждал, когда доберутся до моих ног, однако в пылу боя ни одна ящерица не обратила на меня внимания. Широкой цепью они шли на склон, выплевывая огненные вспышки лазеров, помещавшихся у них вроде бы в пасти, впрочем, возможно, это были не пасти, а воронкообразно расширяющиеся, как у пищали, стволы. Что-то странное происходило на склоне. Быстро передвигаясь, роботы первой линии, прикрываемые огнем идущих сзади, добирались примерно до половины откоса и там останавливались. Не закапывались в грунт, а шли все медленнее и меняли окраску. Песочные покровы спин начинали темнеть, покрывались сизым дымком, словно от невидимого пламени, потом раскалялись и наконец превращались в горящую труху. Однако не было видно никакого блеска с противоположной стороны, так что вряд ли они становились жертвами огня лазеров. Множество обуглившихся и подплавленных автоматов уже застилало склон, но все новые и новые шеренги мчались на погибель. Только включив дальновизор, я увидел, что они атакуют. На самой вершине раскинулось нечто огромное и неподвижное, как крепость, но крепость была воистину своеобразной — зеркальной. А может, и не зеркальной, а прикрытой каким-то экраном, его верх отражал черное небо со звездами, а низ — песчаное нагромождение склона. Скорее всего это было зеркало и экран одновременно, лазерные вспышки, отражаясь, не могли причинить ему вреда, а ниже, там где валялось больше всего трупов, температура превышала две тысячи градусов: это показал болометр, размещенный в моем шлеме. «Какая-то индукционная преграда или что-то в этом роде», — подумал я, как можно плотнее прижимаясь к валуну, служившему мне щитом. Малышня нападает, а зеркально-экранная громадина окружила себя невидимым заслоном жара. Очень хорошо, но что мог сделать я, беззащитный, как младенец, между лавинами атакующих пресмыкающихся? Мне не приходилось докладывать базе об этой борьбе, так как у моего третьего дистантника был в резерве специальный реактивный аппарат, внешне похожий на осколок обычного камня. Он изображал собой метеорит, а подозрение мог вызвать только тем, что не падал, как полагается порядочному метеориту, а летал в двух милях надо мной. Что-то коснулось моего бедра. Оказалось, это лапа робота, который только что порастерял все конечности и превратился в змею. Понемногу двигаясь, лапа ползла вперед и, проскользнув наконец между валунами, за которыми я скрывался, натолкнулась на меня. В этой слепой шевелящейся лапе с тремя остроконечными когтями и покрытием, имитирующим крупнозернистый песок, было что-то отвратительное и отчаянное одновременно. Она пыталась вцепиться мне в бедро, но не могла, не имея опоры. Я с отвращением взял ее в руку и откинул как можно дальше. Она тут же снова двинулась ко мне. Вместо того чтобы как следует наблюдать за ходом битвы, я вынужден был вести поединок с этой ногой, которая неуклонно, словно пьяная, опять подползала ко мне. «Сейчас за ней последуют другие, — пронеслось у меня в мозгу, — и тогда-то начнется потеха». Хорошо хоть база молчала, а то разговор могли подслушивать, и я бы выглядел не наилучшим образом. Скорчившись в тени большого валуна, я замер в ожидании, сжимая в руке саперную лопатку. Сказать по правде, состояние у меня было неважнецкое. Не хватало еще, чтобы в ногу был встроен какой-нибудь радиопередатчик. Попеременно сгибаясь и разгибаясь, она добралась до моих коленей, тогда я одной рукой прижал ее к грунту, а другой принялся рубить острием лопатки. Вместо того чтобы наблюдать за боем, Ийон Тихий занят приготовлением рубленого шницеля из лапок ящериц! Хороша история! В конце концов я, видимо, попал в какой-то чувствительный центр, лапа развернулась коленным суставом вниз и замерла. Я откинул ее и выглянул из-за валуна. Цепи замерли, я едва мог различить отдельные автоматы: они сливались с местностью. Зато по верхней части склона, слегка покачиваясь, словно корабль на волнах, шествовал неведомо откуда взявшийся паук размером с крупную избу. Сверху плоский, как черепаха, он пошатывался на широко расставленных многочисленных лапах, колени которых возвышались над ним. Ступал он тяжело, мерно, обдуманно перемещая свои многочисленные ходули, и уже приближался к зоне высокой температуры. «Интересно, что с ним теперь будет», — подумал я. Под брюхом паука виднелось что-то продолговатое, темное, почти черное, похоже, он нес там какое-то боевое устройство. У самой зоны жара он остановился, широко расставил лапы и замер, словно в задумчивости. Бой стих. Только в шлеме слышалось попискивание сигналов, передаваемых непонятным кодом. Это была весьма своеобразная битва; примитивная, как драка мезозойских динозавров миллионы лет назад на Земле, и в то же время изощренная, коли эти ящеры представляли собой лазерные автоматы и не вылупились из яиц, а были роботами, напичканными электроникой. Гигантский паук присел, коснулся брюхом грунта и как бы сжался. Я не услышал ничего, впрочем, если б Луна даже разваливалась на части, здесь не услышишь ни гука, ни звука, но грунт дрогнул раз, другой, третий. Дрожь перешла в неустанные колебания — все вокруг вместе со мной начало раскачиваться под действием все более резкой и убыстряющейся вибрации. Я, как сквозь дрожащее стекло, видел лунные холмы с разбросанными между ними сероватыми ящерками, пологий склон противоположной возвышенности, а над ней — черное небо. Контуры предметов расплывались, и даже звезды над горизонтом помигивали, как на Земле, а потом превратились в тающие пятнышки. Вместе с большим валуном, к которому я прижимался, я дрожал, как в лихорадке, истинный камертон, дрожь заполняла меня всего, я чувствовал ее каждой костью, каждым пальцем, все более сильную, она как бы раскачивала все частицы моего естества, чтобы они расползлись, как студень. Вибрация уже отдавалась болью, словно в меня впивались тысячи микроскопических сверлышек; я хотел оттолкнуться от валуна, встать на ноги, чтобы она проникала в меня только через подошвы ботинок, но не мог пошевелить рукой, будто меня парализовало, и только смотрел, полуослепший, на чудище, которое свернулось в ершистый темный шар — наподобие умирающего паука под сильной лупой. Тут у меня в глазах потемнело, я почувствовал, что лечу в какое-то бездонное пространство, и со спазмой в горле, весь потный, открыл глаза. В ответ мне дружески сверкнуло яркое табло рулей. Я вернулся на борт. Видимо, в опасный момент предохранители сами отключили меня от дистантника. Однако, переждав минуту, я решил возвратиться на Луну, правда, с незнакомым мне прежде ощущением, будто я воплощусь в разорванный на куски труп. Осторожно, словно боясь ошпариться, я толкнул рукоятку, снова оказался внизу и опять почувствовал всеохватывающую вибрацию. Прежде чем предохранитель опять отбросил меня в ракету, я успел, хотя и нечетко, заметить огромную кучу черных останков, медленно сползающую по склону. «Видимо, крепость пала», — решил я — и опять вернулся в собственное тело. То, что дистантник не развалился, придало мне отваги, и я воплотился в него еще раз.

Битва уже кончилась. Вокруг царил мертвый покой. Между останками сгоревших ящерицеобразных автоматов валялись обломки «крепости» — того загадочного устройства, которое защищало доступ к вершине, паук, уничтоживший ее катастрофическим по своим последствиям резонансом (я не сомневался, что это была его работа), лежал распластавшись, как гигантский клубок дрыгающихся конечностей, которые все еще распрямлялись и сгибались в агонии. Эти мерные движения становились все медленнее и наконец прекратились. Пиррова победа? Я ожидал очередного наступления ящериц, но ничто не двигалось, и если б я не помнил того, что произошло, возможно, и не заметил бы даже шлаковидных останков у подножия склона, так они сплавились в единое целое с песчаными складками местности. Я хотел встать, но не мог. Мне едва удалось наклонить голову в шлеме, чтобы взглянуть назад.

Зрелище было не из приятных. Валун, служивший мне прикрытием, раскололся, большая его часть превратилась в груду щебня, в который были погружены мои бедра, точнее, их культи. Несчастный, покалеченный дистантник был теперь лишь безруким и безногим обрубком. У меня возникло странное ощущение, что голова моя на Луне, а тело — на борту, ибо, продолжая созерцать следы побоища под черным небом, я чувствовал ремни, прижимающие меня к сиденью и спинке кресла. Это незримое кресло как бы было со мной и в то же время не было, потому что увидеть его я не мог. Объяснить мои ощущения было нетрудно: датчики, лишенные сигналов, перестали действовать, и я оставался в контакте только с головой, которая под защитой шлема перенесла убийственное дрожание земли, вызванное пауком. Я подумал, что мне здесь уже делать нечего и надо возвращаться целиком. Однако я все еще продолжал лежать, зарывшись корпусом в щебенку и обводя взором освещенный солнцем театр военных действий. Что-то затрепыхалось далеко в песке, словно выброшенная на берег полууснувшая рыба. Один из ящерицеподобных автоматов. Песок осыпался у него со спины, когда он вставал, потом робот присел наподобие кенгуру или, скорее, динозавра и так остался сидеть, последний свидетель и участник битвы, в которой не оказалось победителей. Потом повернулся ко мне и вдруг начал крутиться на месте, все быстрее и быстрее, так что центробежная сила в конце концов откинула в сторону его длинный хвост. Я, пораженный, смотрел на него, а он уже крутился как волчок, и от него во все стороны летели куски, потом рухнул на песок, перевернулся несколько раз, ударился о другие трупы и замер окончательно. Хотя никто не читал мне теоретических основ электронного умирания, я ни на секунду не усомнился, что видел именно его кончину, потому что это поразительно напоминало спазмы раздавленного майского жука или гусеницы, а ведь мы хорошо знаем, как выглядит их смерть, хотя и не можем знать, означают ли их последние конвульсии страдания. Всего этого было мне уже предостаточно. Больше того, мне казалось, что каким-то трудно объяснимым образом я связан со случившимся так, словно был его виновником. Однако не для философско-морализаторских рассуждений я отправился на Луну и, стиснув челюсти, разорвал связь с несчастными останками Lunar Excursion Mannequin номер три и мгновенно возвратился на борт, чтобы отчитаться перед базой за результаты последней разведки.

VIII. Невидимый

Тарантога, которому я дал прочитать свои записки, сказал, что я считаю дураками и недотепами всех, кто готовил мою миссию и присматривал за мной. А меж тем Общая Теория Систем математически доказывает, что не существует абсолютно надежных элементов, или деталей, и даже если каждый из них может отказать один раз на миллион включений, то система из миллиона составляющих должнав каком-то узле дать сбой. Та же система, лунным окончанием которой был я, состояла из восемнадцати миллионов деталей, так что дурнем, ответственным за большинство моих печалей, является не человек, а материя,поэтому, если бы даже все специалисты встали на головы и были сплошь гениями, все могло быть разве что еще хуже, но уж никак не лучше. Вероятно, он был прав. С другой стороны, последствия всех математически неизбежных неполадок сосредоточились на мне, а человек уж так устроен, что, оказавшись в роковых обстоятельствах, не клянет за них атомы или электроны, а поносит конкретных лиц, так что мои депрессии и радиоскандалы тоже были неизбежны. Особую надежду база возлагала на последнего ЛЭМа, ибо он был чудом техники и гарантировал максимальную безопасность. Это был дистантник в порошке. Вместо стального атлета в контейнере хранилась куча микроскопических зернышек, и каждое из них по интеллектуальной насыщенности равнялось суперкомпьютеру. Под влиянием соответствующих импульсов крупицы начинали объединяться и в конце концов создавали ЛЭМа. Сей секрет именовался Lunar EVASIVE Molecules. [137] Я мог совершить посадку в виде сильно разреженного облака молекул, мог сосредоточиться в случае необходимости в форме человекообразного робота и столь же успешно превратиться в одного из сорока девяти других запрограммированных существ, при этом, если даже восемьдесят пять процентов зернышек были уничтожены, оставшихся хватило бы для продолжения разведки. Теория такого дистантника, именуемого дисперсантом,столь сложна, что никому не по силам уразуметь ее в одиночку, даже если он будет родным дитятей Эйнштейна, фон Неймана, престидижитатора и Главного совета Массачусетского технологического института, вместе взятых, плюс Рабиндраната Тагора, так что и я не имел о ней ни малейшего понятия. Знал только, что меня воплотили в тридцать миллиардов разных молекул, более универсальных, нежели клетки живого организма, и что неведомо сколько раз продублированные программы принуждают эти частички соединяться в разнообразнейшие агрегаты, обращающиеся в пыль при одном нажатии кнопки, ко всему прочему, в рассеянном состоянии не поддающиеся обнаружению глазом, радаром и всеми видами излучения, за исключением гамма-частиц. Так что, попади я в какую-нибудь ловушку, я мог рассеяться, совершить тактический отход и снова сконцентрироваться в нужной ипостаси. Того, что я чувствую, будучи облаком, занимающим более двух тысяч кубических метров, я объяснить не сумею. Надо хоть раз стать таким облаком, чтобы это понять. Потеряв зрение, точнее, оптические датчики, я мог заменить их почти любым видом других; так же обстояло с руками, ногами, щупальцами и инструментами. Надо было только смотреть, чтобы не пропасть в этом богатстве возможностей. В таком случае винить в неудаче я мог только себя. Тем самым ученые сняли с себя ответственность за аварийность дистантника и переложили ее на мои плечи. Не скажу, чтобы это сильно поправило мое самочувствие. Опустился я на экваторе на обратной стороне Луны, в самом центре японского сектора, приняв облик кентавра, а точнее, создания с четырьмя ногами, двумя руками в верхней части туловища и дополнительной масксистемой, которая окружала меня в виде высокоразумного газа, названию же «кентавр» я был обязан (из-за отсутствия более точного определения) тому, что в общих чертах отдаленно напоминал это мифическое существо. Хотя с дистантником в порошке я познакомился на полигоне Лунного Агентства, я все-таки проверил, спустившись в грузовой отсек, все ли с ним в порядке, и действительно было странно смотреть, как эта огромная куча слабо поблескивающего порошка после включения выбранной программы начинает шевелиться, пересыпаться, соединяться, слепляться, и из нее возникает заданная форма, а после выключения интегрирующего электромагнитного (а может, совсем другого) поля она мгновенно рассыпается, словно песочный куличик. То, что я в любой момент могу разлететься на мельчайшие молекулы и снова собраться воедино, должно было придать мне храбрости. Однако трансформации были в принципе не очень приятными, я воспринимал их как сильнейшее головокружение, отягощенное дрожью, но тут уж ничего не попишешь. Впрочем, такое состояние длилось лишь до тех пор, пока я не воплощался в новую форму. Говорят, справиться с ней мог только термоядерный взрыв, да и то если он произойдет в непосредственной близости. Я выспрашивал, насколько вероятно, что я рассыплюсь полностью от какого-нибудь дефекта, но ничего внятного мне сказано не было. Разумеется, я пытался включить две программы одновременно, чтобы, например, в соответствии с одной обратиться в человекообразного молоха, а с другой — во что-то вроде трехметровой гусеницы с плоской головой и хватателями наподобие гигантских клешней, но из этого ничего не вышло, потому что селектор воплощений действовал по принципу «или—или».

137

Лунные неуловимые молекулы (англ.).

На сей раз я опустился на лунный грунт без эскорта микропов, потому что и сам был в некотором роде множеством микроскопических циклопов (которых техники на своем жаргоне именуют еще миклопиками). За мной тянулся почти невидимый хвост, словно рассеянный туманный шлейф, видимый только тогда, когда он сгущался. С перемещением у меня тоже не было проблем. С присущей мне любознательностью я интересовался, что будет, если окажется, что на Луне тоже возникли подобные протеевы [138] автоматы, но никто мне не мог ответить, хотя на полигоне запускали друг на друга по два, а то и по три экземпляра одновременно, чтобы они перемешались между собой, как облака, плывущие в разные стороны. Однако в девяноста процентах они сохраняли свою идентичность. Что такое девяностопроцентная идентичность, тоже объяснить непросто — чтобы понять, это надо пережить. Во всяком случае, начало очередной разведки прошло как по маслу. Я даже не оглядывался по сторонам, так как видел одновременно все вокруг, правда, сбоку и сзади в сокращенном ракурсе, как пчела, которая тысячами омматидий своих глаз видит сразу все, но, поскольку никто из моих читателей скорее всего никогда не был пчелой, я понимаю: и это сравнение не передает моих ощущений.

138

Протей — в греческой мифологии морское божество, способное превращаться в различных зверей, в огонь, воду, дерево и т. д. Уже в античности стал объектом аллегорических толкований: так, стоики видели в Протее аллегорию материи.

То, как отдельные страны запрограммировали свои компьютерные арсеналы, было их секретом, но от японцев, славящихся тем, что сидят они тихохонько, а на самом деле страшно смышленны, я ожидал жестоких неожиданностей. Профессор Хакагава, член нашей группы на базе, тоже наверняка не знал, во что развились прародичи японского оружия, но лояльно предостерег меня, чтобы я был внимателен и не дал себя обмануть никакими видимостями. Не зная, как отличить видимость от реальности, я бежал по однообразной и плоской местности. Только у самого горизонта маячил невысокий вал огромного кратера. Вивич, Хакагава и все остальные были страшно довольны, потому что телевизионная картинка, передаваемая спутникам-троянцам, а с них — на Землю, была четкой, как открытка. Час спустя я заметил среди беспорядочно валявшихся в песке камней какие-то невысокие стебли, которые поворачивались в мою сторону. Они походили на увядшую картофельную ботву. Я спросил, можно ли ее потрогать, но никто не хотел брать решение на себя, а когда я начал настаивать, одни сочли, что обязательно должен, другие же — что лучше не надо. Тогда я наклонил свое туловище кентавра над кустиком покрупнее и попытался оторвать один гибкий стебель. Ничего не произошло. Я поднес его к глазам. Стебель начал извиваться как змейка и крепко охватил мое запястье, но вскоре я убедился, что, если его легонько поглаживать, точнее, щекотать пальцем, он ослабляет нажим. Довольно глупо было заговаривать с этой картофельной ботвой, у которой, ясное дело, не было ничего общего с картофелем.

Я не рассчитывал на ответ и не получил его. Тогда я бросил побеги, шевелящиеся как черви, и галопом припустил дальше. Местность напоминала какие-то неухоженные овощные поля и выглядела довольно идиллически, однако я в любой момент ожидал нападения и даже провоцировал на это псевдоовощи, топча их копытами (именно так выглядели мои ботинки). Вскоре я добрался до длинных грядок с другой мертвой растительностью. Перед каждой грядой стоял большой щит, на котором огромными буквами было написано: «STOP! HALT! СТОЙ!» и так далее, языках на двадцати, в том числе по-малайски и древнееврейски. Несмотря на это, я углубился в здешние огороды. Несколько дальше над самым грунтом кружились малюсенькие бледно-голубые мушки, которые при виде меня выстроились в буквы: DANGER! ОПАСНОСТЬ! GEFAHR! NIBEZPIECZENSTWO! DANGER! YOU ARE ENTERING JAPANES [139] PINTELOU! Я связался с базой, но никто, включая и Хакагаву, не знал, что означает PINTELOU, и я впервые оказался в небольшом затруднении, потому что, как только вступил под дрожащие над песком буквы, мушки облепили меня и стали лазить по всему телу, словно муравьи. Однако ничего плохого мне не сделали, я, как мог, стряхнул их хвостом (вот тут-то он оказался к месту) и побежал дальше, стараясь не выходить из борозды между грядками, и наконец добрался до склона большого кратера. Огороды постепенно переходили во что-то вроде рва, а дальше — в идущую вниз широкую расщелину, настолько глубокую, что я не мог видеть ее дна, заполненного черным, словно сажа, лунным мраком. Неожиданно оттуда прямо на меня выехал огромный плоский танк, гигант, который громко скрипел и грохотал широкими гусеницами, что было особенно странно, ибо на Луне ничего не слышно — ведь там нет воздуха, проводящего звуковые колебания. Однако я слышал грохот и даже хруст щебня под стальными гусеницами. Танк пер прямо на меня. За ним появилась длинная вереница других. Я охотно уступил бы им дорогу, но в узкой расщелине некуда было деться. Я собирался уже обратиться в пыль, как первый танк наехал на меня и проплыл, словно мглистое облачко, только на несколько секунд сделалось немного темнее. «Снова какие-то миражи, фата-моргана», — подумал я и уже смело дал пройти остальным. За танками цепью двигались солдаты, самые что ни на есть обычные, раскосые, со штыками, насаженными на короткие автоматические карабины, впереди — офицер при сабле с флагом в руке, на котором алело солнце. Подразделение прошло сквозь меня, как дым, и опять сделалось пусто. В углубляющейся расщелине стало темно, я включил рефлекторы, точнее, так называемые осветители, обрамлявшие мои глаза, и, двигаясь значительно медленнее, добрался до окруженного старыми железяками входа в пещеру. Свод оказался слишком низким, и, чтобы не утруждать себя постоянными наклонами, я превратился в кентавротаксу. Хотя это звучит достаточно глупо, но довольно точно соответствует истине, ибо ноги мои укоротились, и, почти касаясь животом камней, я пробирался все дальше, в глубь лунного подземелья, куда не ступала нога человека. Впрочем, мою ногу вряд ли с полным основанием можно было назвать ногой человека. Я спотыкался все чаще, копыта разъезжались на скользком щебне, поэтому, вспомнив о своих возможностях, я превратил свои конечности в лапы с широкими подушечками, прилегающими к почве, как у льва или тигра. В новом теле я чувствовал себя все более привычно, но мне было не до того, чтобы наслаждаться этим. Время от времени я освещал исчерченные бороздами стены пещеры, наконец уперся в решетку, которая перегораживала проход, и подумал, что японское оружие на удивление почтительно относится к пришельцам, потому что над решеткой у самой кровли светилась крупная надпись: «NO ENTERING! DO NOT TRESPASS THIS BARRIER! KEIN DURCHGANG! ПРОХОДА НЕТ! NE PAS SE PANCHER EN DEHORS! PERICOLOSO! ОПАСНО! GEFAEHRLICH!», а за решеткой виднелся фосфоресцирующий череп с перекрещивающимися костями и надписью: «DEATH IS VERY PERMANENT». [140] Это не остановило меня. Рассыпавшись, я проник сквозь решетку и снова собрался по другую ее сторону. Естественные стены каменного коридора уступили место овальному туннелю со светлым, вроде бы керамическим покрытием. Я постучал по нему пальцем, и в том месте, где он коснулся стены, вырос маленький сучочек, который тут же расплющился в табличку «MANE, TEKEL, UPHARSIN!». [141] Такое множество предупреждений указывало, что здесь не шутят, но ведь не затем я влез так глубоко, чтобы отступать, поэтому продолжал ползти дальше на своих тихоходах, чувствуя, как хвост мягко волочится следом, готовый в любой момент прийти мне на помощь. Меня не было видно с базы, но я не волновался. Радио молчало, и я слышал только какие-то тихие, но пронзительные, странно стонущие причитания. Я дошел до более широкого места, в котором туннель разветвлялся. Над левым рукавом светилась неоновая надпись: «THIS IS OUR LAST WARNING», [142] над правым не было ничего, и я, естественно, выбрал левый; в нем что-то заблестело: стена, преграждающая дальнейшую дорогу, а в ней огромная бронированная дверь с несколькими замочными скважинами — истинные врата в Сезам или сокровищницу. Я превратил правую руку в облачко и просочил ее понемногу в одну из скважин. Внутри было темно, как ночью в дупле. Потыкавшись во все стороны, я вернулся, так сказать, наружу и повторял зондирования до тех пор, пока через расположенную выше других скважину мне не удалось пройти насквозь, тогда я весь превратился в туман или взвесь молекул и в таком виде преодолел и эту преграду, рассчитывая на то, что уж проникновения непрошеных гостей через замочную скважину не могли предвидеть даже японцы, точнее, их роботы. Я почувствовал что-то вроде духоты, хотя и не буквально, потому что не дышал. Теперь темноту освещала только оторочка моих глаз, однако, припомнив все возможности ЛЭМа, я весь засветился, как большой светляк. Сначала столько света ослепило меня, но вскоре я привык.

139

Опасность! (англ.).Опасность! (нем.).Опасность! (польск.).Опасность! Вы вошли в Японский (англ.).

140

Смерть необратима (англ.).

141

«Исчислено, взвешено, разделено!» (халд.)Употребляется как таинственное и грозное напоминание о чьем-либо роковом конце. Согласно Библии, эта пророческая надпись, появившаяся на стене, предвещала близкую гибель вавилонского царя Валтасара и раздел его царства.

142

Здесь вас предупреждают последний раз (англ.).