G.O.G.R.

– Как он выглядит? Опиши мне его внешность! – Ежонков насел на Кораблинского вплотную, припёр его к стулу, заставил сесть и подсунул под руку бумагу и ручку. – Рисуйте! – приказал он так, словно князь приказал рабу.

– Хм… – недоверчиво хмыкнул Смирнянский, искоса глядя на «магию» Ежонкова. – Сейчас нарисует… свинью какую-нибудь. Или козла.

– Заткни пасть! – зашипел на него Недобежкин, не отрывая взгляда от майора Кораблинского и наблюдая за тем, как тот старательно водит синей ручкой по бланку протокола.

Серёгин прыснул в рукав.

– Вы возвращаетесь, возвращаетесь… – шаманил Ежонков.

Сидоров стоял у стенки, дремал, дремал… И видел сон, в котором он ВОЗВРАЩАЛСЯ. Возвращался туда, в катакомбы, в мрачный коридор с облупившимся кафелем, к человеку с длинными пальцами, который толкал его, толкал куда-то, откуда бил яркий искусственный свет. Затолкнул. Сидоров не устоял на ногах, которые почему-то размякли, сделались нетвёрдыми, шаткими, словно превратились в расплавленный воск, и повалился на колени. Свет бил в глаза, казалось, отовсюду, а пол был стерильно-белый, как в операционной… Да и пахло тут каким-то противным спиртом, или хлоркой… В общем, какой-то дезинфицирующей гадостью. Сидоров недолго стоял на коленях на этом стерильном полу – его жёстко подхватили под мышки, подняли на ноги, а потом – насильно водворили на какой-то стол. Кажется, стол был металлический: твёрдый, холодный, скользкий, как отполированный. Источник света был прямо нал головой Сидорова, сержант не видел практически ничего – только слепящие лучи. А ещё – он не чувствовал ни страха, вообще ничего не чувствовал, словно бы его загипнотизировали, заколдовали, припушили… и отбили все человеческие чувства, которые помогают сохранить себя…

Они склонились над апатичным Сидоровым – два бесстрастных лица, одинаковых из-за одинаковых тёмных очков. Одно лицо Сидоров, кажется, узнал – похоже на того Гопникова, который мумифицировался у них в изоляторе. А второе… Такое узкое лицо, с впалыми щеками, сдвинутыми острыми бровями, тонкими губами, искривлёнными в ехидной злодейской усмешке. На левый глаз падает прядь волос… тёмных? Светлых? Пегих? Никаких… Сидоров не видит, какие у него волосы – но не седые и не рыжие… Он не старый – куда моложе Гопникова… Или выглядит куда моложе… И в правой руке он держит шприц…

– ПРОСНИТЕСЬ-снитесь-снитесь-есь-есь-есь! – взорвалось где-то над правым ухом, и Сидоров мгновенно выпал из своего страшного, тяжёлого сна и свалился на вытертый линолеум, что покрывал пол кабинета.

– Саня? – этот голос принадлежал уже Петру Ивановичу, который подхватился со своего стула и пустился Сидорову на помощь. – Чего ты?

– Ы, меня Ежонков засыпил… – промямлил Сидоров, отгоняя тяжёлую дремоту и пытаясь удержать в памяти подробности своего сна. – Бухтел, бухтел… И я заснул.

– Вот, Ежонков, Кашпировский! – буркнул Синицын, помогая Серёгину поднять Сидорова на ноги. – А у тебя, Сидоров, нервишки – ни к чёрту!

– Ы, – пробормотал Сидоров и потащился к столу. Он хотел найти листок бумаги и свободную ручку, чтобы записать то, что увидел в своём странном сне. Стоп! А вдруг это был не сон, и эти «чуваки» ему что-то вкололи?? Нет, пускай это ему лишь приснилось! – Сидоров изо всех сил оттолкнул от себя свою страшную догадку и узурпировал первую попавшуюся ручку.

А Недобежкин, Смирнянский, Серёгин и Синицын тем временем изучали тот портрет, который «написал» майор Кораблинский. Они стояли вокруг этого клочка бумаги плотным кольцом, не пуская даже самого «художника» Кораблинского взглянуть на собственное творение.

– На «Поливаевского мужика» похож, – определил Серёгин, уловив в расплывчатых чертах корявого портрета сходство с «милиционером Геннадием», который со слов Поливаева и Ершовой выпрыгнул с четвёртого этажа.

– А по мне – так больше на Зайцева смахивает! – вставил Ежонков, впихнувшись в плотное кольцо между Смирнянским и Синицыным. – Что скажешь, Синицын? – осведомился он, повернув к Синицыну щекастое покрасневшее от «непосильного труда» личико.

– Монстр из подземелья… – прошептал Синицын. – Этот, Генрих недорезанный. Он, точно, я хорошо его видел, гада очкастого. Чтоб он провалился! – рыкнул он и стукнул кулаком по столу. – Чёрт бы его побрал!

– Вы знаете этого человека? – в конце концов, осведомился Недобежкин, сунув «новоиспечённый» фоторобот в лицо его автору, Кораблинскому.

– Ыыы, – протянул Кораблинский, рефлекторно попятившись назад. Сейчас, взглянув на настенный календарь, украдкой увидев дату на экране мобильного телефона Недобежкина, он присмирел, как-то скукожился весь, втянул голову в плечи. В гордых орлиных очах майора Эдуарда Кораблинского застыл животный страх: он понял, что два года из его жизни исчезли бесследно. И понял, наконец, что с ним произошло что-то непоправимое и страшное. Кораблинский больше не орал, что с ним творят беспредел, не обзывал никого «бандюгами», не грозился перегрызть себе вены. Он даже извинился за то, что грубил и кричал.

– Ыыыы, – повторил он, внимательно вглядываясь в эфемерное лицо, которое сам изобразил под гипнозом… – А… где вы его взяли? – неожиданно выдал он, беспокойно дёрнув плечами.

– Будем считать, что вы нарисовали его сами, когда Ежонков погрузил вас в гипноз и спросил о человеке, который пытался дать вам взятку за Рыжего, – не скрывал правды Недобежкин, положив портрет на стол перед Кораблинским. – А теперь – вы его узнаёте?

– Нууу, – неуверенно начал Кораблинский, силясь вспомнить, как же в действительности выглядел тот взяточник… Он приходил только один раз, приходил целых два года назад. Да, Кораблинский поверил теперь, что с тех пор прошло два года, а не два часа. Да, кажется, он похож на этот рисунок… Да, это он.

– Он! – расставил точки над «i» Кораблинский, распознав в фотороботе своего странного гостя.

– Ага, – кивнул Недобежкин. – Так и запишем.

– А… можно спросить? – промямлил Кораблинский и уселся на стул, как показалось Серёгину, для того, чтобы не упасть.

– Валяйте, – согласился Недобежкин, накарябав с обратной стороны фоторобота такие слова: «Артерран? Взяточник Кораблинского. Звериный гипнотизёр?».

– Что с моей семьёй? – выдавил Кораблинский, подозревая, что его странные враги могли обрушить свои «громы и молнии» на беззащитные головы его жены и маленькой дочери.

– Вы можете вернуться домой, – разрешил ему Недобежкин. – Думаю, что сейчас и вы, и ваша семья в безопасности. Ваша жена проживает у её родителей.

Кораблинский испустил вздох облегчения и опустил голову на руки, словно бы смертельно устал тащить непосильную ношу.

– Вы свободны, – пробормотал Недобежкин. – Мы больше не можем задерживать вас.

Милицейский начальник позвонил Ростиславу Кругликову – отцу Эвелины Кораблинской – и битый час уговаривал его приехать в РОВД за Кораблинским. Кругликов никак не желал поверить в то, что Кораблинский жив и изыскивал сотни тысяч причин не приезжать и десятки миллионов доказательств того, что тот, кого они «выдают за Эдуарда» – вовсе не Эдуард, а «опять какой-то бомжара подколодный».

– Нет, теперь вы мне глаза не замылите! – отрезал Кругликов. – Если Элька в стрессе – она и в чёрта сдуру поверит! Но я человек трезвый! До свидания!

Кругликов хотел было треснуть трубку на рычаг, но Недобежкин пустил в ход «тяжёлую артиллерию»:

– Сейчас, я приглашу к телефону Эдуарда Всеволодовича, и вы сами поговорите с ним.

Кругликов замолк. Минуту он чем-то потрескивал в трубке – было похоже на то, что он сосёт там на другом конце провода, чупа-чупс. А потом – он взял себя в руки, опять натянул маску непробиваемого носорога и выплюнул с явным презрением к правоохранительным органам: