Габриэла, гвоздика и корица
Шрифт:
Друзья деда нашли ему скромную должность в государственном учреждении. Он бросил учёбу и остался в Рио. Молодой человек поднимался по служебной лестнице, но с большим трудом, поскольку у него не было покровителей и полезного умения подлизаться. Через тридцать лет он ушёл в отставку и вернулся в Ильеус навсегда, чтобы целиком посвятить себя «своему труду» – монументальной книге о семействе Авила и о прошлом Ильеуса.
Книга эта сама по себе уже стала преданием. О ней говорили с тех самых пор, когда Доктор, ещё студентом, опубликовал в небольшом столичном журнале, закончившем существование на первом же номере, знаменитую статью о романтических приключениях императора Педру Второго во время его поездки на север страны и непорочной Офенизии из рода Авила, хрупкой и романтичной.
Статья молодого студента осталась бы в полной безвестности, если бы по чистой случайности журнал не попал в руки одного писателя-моралиста, папского графа [55] и члена Бразильской академии литературы. Ярый защитник добродетелей монарха,
55
Папский граф – один из титулов, дарованных Папой Римским.
Студент возликовал: столь резкая отповедь – почти признание его правоты. Для второго номера журнала он подготовил статью, написанную языком не менее изысканным. Основываясь на неоспоримых фактах и особенно на стихах поэта Теодору ди Кастру, он камня на камне не оставил от претензий графа. Журнал, однако, прекратил своё существование, второй номер так и не вышел. Газета, в которой граф нападал на Пелопидаса, отказалась публиковать его ответ, но после долгих препирательств всё же поместила в самом углу страницы заметку в двадцать печатных строк с изложением статьи Доктора, написанной на восемнадцати листах. Даже сегодня Доктор бравирует своей «непримиримой полемикой» с членом Бразильской академии литературы, имя которого известно всей стране.
– Моя вторая статья сокрушила его и заставила замолчать…
Эта полемика навечно вошла в анналы интеллектуальной жизни Ильеуса, её постоянно приводят как доказательство высокого уровня ильеусской культуры наряду с почётным упоминанием в столичном журнале имени Ари Сантуса, нынешнего президента объединения Руя Барбозы, молодого клерка из экспортной фирмы, участвовавшего в конкурсе на лучший рассказ, и стихами уже упомянутого Теодору ди Кастру.
Что до тайных амуров императора с Офенизией, то дело, похоже, не зашло дальше взглядов, вздохов и произнесённых шёпотом клятв. Путешествующий император познакомился с Офенизией на празднике в Баии и без памяти влюбился в её глаза. А поскольку в особняке Авила на Ладейра-ду-Пелоуринью [56] проживал некий отец Ромуалду, знаменитый латинист, император появлялся там ещё много раз, якобы для бесед с этим мудрым священником. На кружевных балконах особняка монарх на латыни изливал свою тоску, сгорая от тайной и запретной страсти к прекрасному цветку рода Авила. Офенизия, растревоженная кормилицей, кружила по залу, где мудрый чернобородый император обменивался научными знаниями с отцом Ромуалду под почтительным наблюдением ничего не понимавшего Луиса Антониу д’Авила, её брата и главы семейства. Как известно, Офенизия после отъезда влюблённого императора начала военные действия, чтобы заставить семейство переехать ко двору, но потерпела поражение, столкнувшись с упорным сопротивлением Луиса Антониу, хранителя фамильной и девичьей чести.
56
Ладейра-ду-Пелоуринью (Спуск Позорного столба) – исторический центр Салвадора, здесь сейчас расположено здание Фонда Жоржи Амаду.
Этот Луис Антониу д’Авила погиб в чине полковника в войне с Парагваем, когда во главе отряда, набранного из работников его сахарных плантаций, отступал из Лагуны [57] . Романтическая Офенизия осталась непорочной и умерла от чахотки в поместье Авила, тоскуя по бородатому императору. От пьянства умер поэт Теодору ди Кастру, страстный и нежный певец прелестей Офенизии, стихи которого пользовались в своё время определённой популярностью, а теперь незаслуженно вычеркнуты из отечественных антологий.
57
Одно из трагических событий войны с Парагваем (1864–1870).
Он посвятил Офенизии свои самые изысканные стихи и, воспевая в роскошных рифмах её хрупкую, болезненную красоту, тщетно молил её о любви. Эти стихи до сих пор декламируют под музыку ученицы монастырской школы на различных праздниках и вечерах. Поэт Теодору, личность богемная и трагическая, несомненно, умер от томления и тоски (кто будет спорить в этом вопросе с Доктором?) через десять лет после того, как из ворот погружённого в траур особняка вынесли белый гроб с измождённым телом Офенизии. Упился до смерти, топя своё горе в алкоголе, дешёвой кашасе [58] , которую гнали на сахарных заводах в поместье Авила.
58
Кашаса – водка из сахарного тростника.
У Доктора, как мы видим, не было недостатка в интересном материале для его неизданной, но уже знаменитой книги: Авила – владельцы сахарных плантаций и винокурен, сотен рабов и бескрайних земель, Авила – хозяева поместья в Оливенсе
и особняка на Пелоуринью в столице штата, Авила с пантагрюэльскими аппетитами, Авила с любовницами при дворе, Авила – это прекрасные женщины и бесстрашные мужчины, среди которых был даже один учёный. Помимо Луиса Антониу и Офенизии, и до и после них, были и другие выдающиеся Авила, например, тот, что в 1823 году вместе с дедом Кастру Алвеса [59] сражался с португальскими войсками за независимость Баии [60] . Ещё один, Жерониму Авила, занялся политикой и, проиграв выборы, результаты которых он сфальсифицировал в Ильеусе, а его противники – во всех остальных городах и посёлках муниципалитета, сделался разбойником и с отрядом своих сторонников устраивал засады на дорогах, грабил посёлки и наконец выступил в поход на столицу штата, угрожая свергнуть правительство. Посредники добились мира и возмещения ущерба для вспыльчивого Авила. Упадок семьи стал очевиден при Педру д’Авила, рыжебородом и необузданном; он оставил усадьбу (особняк в Баии к этому времени был уже продан), сахарные и винокуренные заводы, уже заложенные, и, бросив семью в слезах и печали, сбежал с цыганкой, необыкновенной красавицей и, как говорила безутешная супруга, злобной ведьмой. Известно, что этот Педру д’Авила был убит в уличной драке другим любовником цыганки.59
Кастру Алвес (1847–1871) – бразильский поэт, боровшийся за отмену рабства.
60
С освобождением Баии от португальцев в 1823 году закончилась война за независимость Бразилии.
Все это теперь стало прошлым, давно забытым жителями Ильеуса. Новая жизнь началась с появлением какао, а то, что было раньше, не имело значения. Сахарные заводы и винокурни, кофейные плантации, легенды и истории о них – всё исчезло навсегда; их заменили плантации какао и новые легенды и истории, в которых говорится, как люди воевали между собой за владение землёй. Слепые певцы разнесли по ярмаркам до самых дальних уголков сертана [61] имена героев зоны какао, рассказали о подвигах и славе этих мест. Одного только Доктора интересовало семейство Авила. Но тем не менее уважение горожан к нему постоянно росло. Эти грубые завоеватели земель, малограмотные фазендейро испытывали почти подобострастное уважение к знанию, к образованным людям, которые писали в газетах и произносили речи.
61
Сертан – внутренние засушливые районы Бразилии.
Что уж тогда говорить о человеке таких знаний и талантов, что он может написать или уже написал целую книгу? О книге Доктора ходило столько слухов, и её достоинства так восхвалялись, что многие думали, будто её издали много лет назад и она давно вошла в сокровищницу отечественной литературы.
О том, как Насиб остался утром без кухарки
Насиб проснулся от настойчивого стука в дверь спальни. Он вернулся домой на рассвете; после закрытия бара они с Тонику Бастусом и Ньё-Галу ходили по кабаре, и в конце концов Насиб оказался у Марии Машадан с Ризолетой, новенькой из Аракажу, немного косоглазой.
– В чём дело?
– Это я, сеньор Насиб. Хочу проститься, я уезжаю.
Где-то поблизости гудел пароход, призывая лоцмана.
– И куда ты собралась, Филумена?
Насиб поднялся, рассеянно прислушался к гудку парохода. «Судя по гудку, это “Ита”», – подумал он, пытаясь определить, который час, по карманным часам, лежащим на столике у кровати: шесть утра, а он вернулся домой около четырёх. Что за женщина эта Ризолета! Вроде бы и не красавица, даже один глаз косой, но что она вытворяла. Укусила его за мочку уха, а потом откинулась назад и засмеялась… Но что это нашло на старую Филумену?
– В Агуа Прету, к сыну…
– Что, черт возьми, случилось, Филумена? Ты спятила?
Ещё не до конца проснувшись, весь в мыслях о Ризолете, Насиб пошарил ногой по полу в поисках тапок. Его волосатая грудь пахла дешёвыми духами этой женщины. Он так и вышел в коридор босиком, в ночной рубашке. Старая Филумена ждала его в гостиной, в новом платье, с цветастым платком на голове и с зонтиком в руках. На полу стоял сундучок и лежал свёрток с изображениями святых. Она служила у Насиба с тех пор, как тот купил бар, уже больше четырёх лет. Сварливая, но чистоплотная и работящая, Филумена была аккуратной и исключительно честной, тостана [62] ни разу не взяла. «Бриллиант чистой воды», – так обычно характеризовала её дона Арминда. Но иногда Филумена вставала не с той ноги и целый день была в дурном настроении. Тогда она если и открывала рот, то лишь для того, чтобы объявить о своём скором отъезде в Агуа-Прету, где жил её единственный сын, владелец овощного магазина. Она так часто заговаривала об этом, что Насиб уже не принимал её слова всерьёз, считая такое поведение безобидным старческим чудачеством, ведь Филумена была так привязана к нему, словно она не прислуга, а член семьи, что-то вроде дальней родственницы.
62
Тостан – бразильская копейка.