Гандболист. Часть первая

Я спустился с крыльца, направился к маме. Двор выглядел просторно, машины еще не успели заполнить пространство, через пару часов здесь будет тесно, как на лежбище морских котиков. Узкая тропа змеилась между одинаковыми громоздкими новостройками, ведя меня к району, где я родился, вырос и провел большую часть своей жизни. Накатили воспоминания, вытеснив из головы насущные мысли о работе, предстоящих съемках, переговорах… Я забывал про лифт, двери, соседей и бесформенные ягодицы модели, на смену им приходили картинки из прошлого: детство, моя комната, мамины блины… Этот визит был особенный, с оттенком легкой грусти. Ведь я шел забирать свои последние вещи из родительского дома, ставить точку… окончательно прощаться с детством и юностью.

За широкой и оживленной дорогой начался мой родной район. Шагая по знакомым улочкам, я чувствовал тепло в груди. Все вокруг возвращало меня к мгновениям прошлого. Старые дома, дорожки с отбитым бордюром, каштаны, школа с бортами, выкрашенными в синий цвет, могучие гандбольные залы и знакомый запах близкого сердцу места.

– Малой! – послышалось где-то сзади. – Малой, стой!

Я обернулся: это все-таки относилось ко мне. Господи, мне тридцать пять лет, один из моих тренеров говорил: «В таком возрасте уже яйца седые», я взрослый человек, успел освоить несколько профессий, даже поработал преподавателем в техникуме, где студенты обращались ко мне по имени-отчеству, а я все еще для кого-то малой. Кем бы ты ни стал, чего бы ни добился, на районе, где прошло твое детство, всегда свои правила.

На меня смотрели до боли знакомые зеленые глаза взрослого мужчины. Несколько секунд мне потребовалось, чтоб вспомнить его. Когда-то этот человек был сильным, смелым, уверенным в себе парнем, я бы даже сказал, настоящей грозой района. Помню, как с восторгом и даже некоторой завистью смотрел на него. Одним только взглядом он мог усмирить любого из местных, на его некогда мощные плечи вешались самые красивые девчонки округи. И вот он стоял передо мной, беспомощно опираясь на трость. Мы не виделись, казалось, сто лет. Время прошло… Он осунулся и словно бы выцвел, его когда-то излучавшее здоровье и силу тело иссохло, а мышцы сдулись, как шары с гелием. Глянцевые черные волосы покрылись пятнами седины, шрам под левым глазом сморщил сухую землистую кожу. Но неизменным остался кривой нос, кончик которого все так же смотрел влево. Былая мощь и агрессия в его взгляде сменились тихим смиренным спокойствием. Мне стало невероятно грустно при взгляде на то, каким он стал.

– Малой, в натуре ты. Здорова! – с нескрываемым удовольствием проговорил он.

– Привет! – ответил я с улыбкой.

– А я еще думаю, ты не ты, ахуеть, каким ты стал. Бороду отрастил. Круто… а хотя нет, сбрей лучше, тебе без нее круче, я тебе говорю.

Я засмеялся, пожал руку. Мы не были друзьями и никогда не проводили вместе время. Будучи старше меня лет на пять, он имел совсем другие интересы. Скорее всего, он даже не знал моего имени, а просто помнил как человека, выросшего вместе с ним на районе, что уже как бы нас роднило. Но несмотря ни на что, я был рад его видеть. Этот странный человек возвращал меня в теплые воспоминания.

– Я че, вот видишь, нога… непрезентабельная стала? – и он приподнял безжизненно повисшую стопу. – В аварию попал, причем почти трезвый. Теперь не пью. Почти. Слышал, ты со своим спортом уже все… А чем сейчас занимаешься? – неожиданно поинтересовался он.

– Я фотограф.

– Фотограф? – скривился он. – За это че, еще и платят?

– Вообще-то да.

Затем мы немного поговорили о жизни района и повспоминали людей из нашей юности. Кто-то уехал отсюда, а кто-то покинул это мир.

– Скурились, сбухались, скололись, – отрезал он.

Я тяжело вздохнул, покачал головой, стало невероятно грустно. Потом возникла неудобная пауза. Кроме старых воспоминаний мы не нашли новых точек соприкосновения. Он почувствовал это и протянул руку, мы тепло попрощались. Удаляясь, этот человек вдруг развернулся и крикнул:

– А хотя знаешь, малой, оставь, блядь, бороду, тебе с нею охуительно.

На горизонте появился мой дом, он всегда выделялся из общей картины построек старого фонда белым цветом своего фасада, который теперь стал сероватым. На пологой крыше возвышалась большая антенна, метров семь в высоту, шпиль которой был виден издалека. Много лет назад ее установил один радиолюбитель из нашего подъезда. Мы с друзьями фантазировали, что так он общается с инопланетянами, и темными вечерами высматривали в небе неопознанные летающие объекты. Я прошел по вытянутому тоннелю, который называли «проходной», и оказался в родном дворе, там, где я рос, взрослел, постигал новое. Внутри протекала спокойная многообразная жизнь. Заметно выросшие деревья покачивались на легком ветру. Мужики, во времена моего детства сидевшие на лавках, все так же находились на месте. Лавки теперь новые, а мужики сильно постарели. С их лиц пропали задорные улыбки, а огонь в глазах медленно угасает, как поздней осенью теплые солнечные дни плавно утекают из нашей жизни. Я поздоровался почтительным наклоном головы, они махнули в ответ. Дети, которые когда-то на моих глазах играли в песочнице и бегали по двору в одних трусах, сейчас уже воспитывают собственных малышей. Удивительно, как сильно они похожи на своих родителей в детстве. Колесо сансары сменяет циклы.

У дверей подъезда меня встретила соседка с первого этажа – тетя Зоя. У ее ног привычно кружили дворовые кошки.

– О, привет, сосед! Маму навестить? – спросила она. И, не дожидаясь ответа, продолжила: – Ну молодец! А то я думаю, давно не был. Все высматриваю тебя, а ты все не приходишь. А ну-ка по очереди, Дымок, ты куда лезешь, – обратилась она вдруг к кошкам, которые пили свежую воду.

– И вам здрасьте! – ответил я.

– Как дела? Бороду, смотрю, отрастил… Ну ничего… – заявила она. – Это самое, а мама дома. Иди скорее.

– Я знаю, – ответил я и зашел в подъезд.

Вытянутые линии лестничных пролетов вели меня привычной дорогой на самый верх. Я поднялся на пятый этаж и свернул за угол, к своей двери. Под ногами послышалось легкое позвякивание, сжав мое сердце в сантиментах. Долгие годы несколько плиток просто лежали на полу не приклеенные, и, когда на них наступали, они легонько дребезжали. В полной тишине из кухни родительской квартиры можно было услышать, что кто-то идет, еще до того, как раздастся дверной звонок.

– Я блины только испекла. Садись за стол. Если добавить творожного сыра и клубники, то будет смесь русской и французской кухонь, – заявила мама с порога. – А еще у меня абрикосовое варенье.

– Мое любимое, – ответил я.

Мы обнялись. Я рассказал про свои дела, погладил кошек, зашел на кухню и сел на диван у окна. Мама хлопотала и предлагала все новые угощения, хоть стол был уже полон вкусностями, будто мне все еще чего-то не хватало. В каком бы возрасте мы ни находились, для родителей навсегда останемся маленькими детьми, которых необходимо накормить. Я тщательно намазал абрикосовым вареньем румяный блин, свернул его в трубочку, как любил делать всегда, и сложил пополам. Тонкая корочка аппетитно хрустела, варенье таяло во рту. Я ел блины, разговаривал с мамой и ощущал невероятное тепло в груди, словно за окном 1996 год, я маленький, а по телевизору вот-вот начнутся любимые мультики.

После обязательных процедур с едой и разговорами пришло время приступить к делам. С необъяснимым трепетом я направился в комнату. Прокрутил позолоченную ручку и отворил дверь. Она чуть отрывисто и до боли знакомо скрипнула, я улыбнулся и зашел внутрь. Запах родного места навеял приятные воспоминания. Вот она, моя комната, моя крепость, царство детства, мое укромное местечко. Я вошел, осмотрелся. Вроде бы ничего особенного, самая обыкновенная комната: небольшой прямоугольник с желтыми потускневшими обоями, старая кровать, бежевые стеллаж, комод и шкаф. На стенах бледные следы от когда-то висевших картин, рядом – тоскливо торчащие шляпки гвоздей. Прямо напротив двери небольшое окно с деревянной рамой, плохо выкрашенной в желтый цвет, на ней жалюзи, прикрученные на саморезы. Раньше мне нравился желтый цвет в интерьере, казалось, он придает моему жилищу солнечного тепла и отдаленно напоминал золото. У окна – шатающийся рабочий стол черного цвета, а рядом стул с протертыми до блеска подлокотниками. Под ним, на старом паркете, прошкрябанные полосы от металлических ножек. Я всегда эмоционально писал, ерзая на стуле, вставал, ходил, размышлял, снова садился… Да, ничего особенного, но только не для меня. В этой самой комнате прошла почти вся моя жизнь, здесь я грустил и радовался, злился и прыгал от счастья, здесь я тренировался, рассуждал, думал, создавал, здесь же и зародилось мое творчество. Раньше моя комната казалась мне большой и просторной, а сейчас она будто уменьшилась в размерах. Стены и потолок буквально давили.

Но я вспомнил, зачем пришел. В углу стоял тот самый шкаф, в котором и находились мои пожитки. Хлипкие дверцы отворились, показывая содержимое. На вешалках висела старая одежда, в основном зимняя, свитеры, ветровки, куртки. На верхней полке лежали мои портреты и шаржи. Их здесь скопилось с десяток, друзья упорно вручали мне такие подарки на праздники, полагая, будто я останусь в восторге. Что может быть хуже твоего портрета, написанного плохим художником, в качестве подарка?! Справа от этих картин пылились блокноты со старыми записями, целями и размышлениями, школьные тетради, вырезки из газет с моими фотографиями, брелоки, сувениры. Внизу, у левой стенки, скучали советские гантели, когда-то и дня не проходило без них. Рядом стояли раздутые пакеты с подушками и одеялами, сверху были навалены выцветшие покрывала. Я перебирал содержимое в надежде отыскать там что-то ценное, но ничего не находил. Эти вещи теперь не представляли для меня былой значимости, сегодня я научился легко отказываться от ненужного и освобождать пространство для нового. А значит, практически все из шкафа должно отправиться на мусорку. И вдруг в самом углу, под покрывалами, я обнаружил картонную коробку и с любопытством достал ее. Гулкое позвякивание, доносящееся из ее недр, отразилось в моей груди тонким трепетом. Сердце сжалось. Я сразу вспомнил, что там находилось.