Гарабомбо-невидимка
Шрифт:
Скотокрад смеется.
– То-то и оказался тут! Не все надо знать!
– Я сержант, свое отслужил. Не пустил ее. Пошел субпрефектуру, жаловаться.
– И что же они?
– Не увидели меня.
– Так я ж тебя вижу!
– Ты нашей расы, а белокожие не видят. Целую неделю у дверей сидел. Идет начальство туда-сюда, а меня не замечает.
Конокрад даже заржал.
– Сперва я не понимал. Думал, очередь не дошла. Сама знаете, как начальство живет – ничего не замечает. Идут, не глядят на меня. Ну, думаю, заняты. А на вторую неделю стало до меня доходить. Субпрефект Валерио был один, я и вошел к нему. Не видит! Говорил я, говорил, а он и глаз не поднял. Ну, а заподозрил я неладное. К концу недели свояк мой, Мелесьо, посоветовал, спроси ты Викторию
Скотокрад и Конокрад перестали жевать.
– Что же сказала донья Виктория?
Все так боялись ее, что никто из общины не посмел бы назвать ее непочтительно.
– Что меня не видно! Сглазил кто-то.
– И очень даже просто, – сказал суровый Скотокрад. – Не впервые мне встречать невидимку. Белые видят то, чего мы не видим. Проезжал я как-то Ла Уньон и видел ученого одного из Управления земледелия и скотоводства. Никто ему не верил, все его сторонились, как шелудивого. Сидим мы как-то в кабаке, он ко мне подходит и говорит: «Слушай, друг, выпьем-ка пива!» – «С удовольствием». – «Давно я с вами хотел потолковать». – «Прошу вас». – «Я замечаю, вас тут очень любят». – «Не мне судить». – «Вот что, друг, меня послали бороться с болезнями картофеля. Я могу помочь, средства есть, но люди мне не доверяют. Не найду к ним подхода. Что, если сделаем так: вы мне соберите народ для беседы, а явам дам по солю за каждого?» Что же, дареному коню в зубы не смотрят! Собрал я вечером человек тридцать, по солю за голову! Он в грязь лицом не ударил. Хорошо разъяснил. Говорит; все болезни от зверюшек таких, микробов. Мы уж было поверили, а он и скажи: «Сейчас вы их увидите!» И вынимает он карточку, на ней страшный зверь о тысяче ног и с рогами. «Вот, – говорит, – кто портит ваши поля!» Ну, народ чуть не помер со смеху, и разошлись кто куда. И я ушел. На другой день он спрашивает: «В чем дело? Почему они ушли?» – «А потому, что таких зверюг не бывает. Были бы они, мы бы их видели, верно?»
И Скотокрад заключил свой рассказ:
– Такие они люди, Фермин: видят, чего мы не видим. А что видим мы, не видят они. Вот и с тобой то же самое!
– А можно меня вылечить? – печально спросил Гарабомбо.
– Собаки воют на привидения. Они их видят. Ты не мазался собачьим гноем? – спросил Конокрад.
– Нет еще…
– Помажься.
Подсолнух насмешливо заржал.
– Чего ржешь?
– Ая вижу невидимку! – отвечал Подсолнух.
– Ты не человек, ты зверь!
– Что он говорит? – спросил Скотокрад, не понимавший по-лошадиному, но догадавшийся, что идет какой-то спор.
– Ну что за лошадь, все ей нужно! – пожаловался Конокрад» – Ой, и болтает! Посадят меня по ее милости.
– Что же ты ее берешь?
– С ней худо, без нее хуже!
– Скоро снег, – сказал Скотокрад. – Трудная эта дорога.
– Да, снега тут много бывает, – сообщил Гарабомбо.
– Ты сам где живешь?
Гарабомбо показал на одетую туманом вершину.
– В ущелье Хупайканан.
Конокрад со Скотокрадом удивились.
– Кто ж там живет? Очень высоко.
– Снег идет и идет. Сыро в пещере. Целую ночь таскаешь шкуру с места на место, все посуше ищешь, а то не заснуть.
– Я в этой пещере прятался, – сказал Конокрад. – Летучие мыши там хуже холода.
– Пометом можно выкурить, – сказал Гарабомбо. – Сырость хуже всего.
– С каких пор ты там?
– Полгода, вместе с женой. Как выгнали нас из поместья.
– Да, несладко тебе. Что ж не спустишься вниз?
– Нельзя мне. Запретили вступать на земли Чинче. Духу моего не выносят. «На поминки свои захочешь, тогда приходи». Это мне Сиксто Мансанедо сказал.
Конокрад вынул из сумы две бутылки водки, две банки сардин и коробок спичек.
– Бери, друг!
Глаза у Гарабомбо заблестели.
– А соли не будет?
– Есть и соль.
– Дашь мне щепоточку?
– Бери, – сказал Конокрад, протягивая ему целую пачку.
– Град пойдет, – сказал Скотокрад. – Перевал нелегкий. Пора нам в путь! Эту бутылку тоже оставь себе.
Конокрад что-то крикнул,
и лошади медленно двинулись к Ойону. Повалил град с куриное яйцо и скрыл путников.Глава пятая
О том, как испугался Гарабомбо, когда к нему снова вернулась его ужасная болезнь
– Один я, – сказал старик Ловатон. – Народ очень напуган.
После того как в Ранкасе всех перебили, никто и слышать не хочет ни о каких требованиях.
Гарабомбо глядел на бляшки жира.
– Надо сменить Ремихио Санчеса.
– А можно это?
Руки у старика задрожали.
– Конечно, дон Хуан. По закону выборного сменяют, если две трети против него.
Старик Ловатон печально посмотрел на гостя.
– Никто не подпишется, Гарабомбо. Говорил я тебе, боятся твои земляки.
Гарабомбо вскочил так быстро, словно собирался прыгнуть. Он был очень высок.
– У меня подпишут!
– Ничего не выйдет, Гарабомбо. Власти – из этих.
– Поеду в Лиму.
– Ездил ты в Лиму, и вот что вышло. На три года застрял!
– Зато я вылечился от болезни. Хорошую школу я прошел в тюрьме. Послушаешь политических, много узнаешь, дон Хуан. Теперь меня видно!
– Чему же ты научился, Гарабомбо?
– Тому, что предатели марают землю. – Он злобно усмехнулся. – Они и могильной земли не заслужили.
– Это неверный путь, Гарабомбо!
Старик не опустил глаз под его взглядом.
– Неверный путь!
– Какой же верный?
– Читать умеешь?
– Да, дон Хуан.
– Садись и вникай.
– …Как подумаю о нем, о мерзавце, места себе не нахожу.
– Я знаю человека, начальничек, он вам зубы мигом вылечит.
Усач поглядел на него.
– Вам бы только врать.
Всаднику было лет двести. Зоркому Глазу понравился его вид.
– Слово даю, начальничек!
Усач цыкал зубом, высасывая волоконца мяса.
Всадник осадил коня.
Усач потрогал челюсть. Черная как ночь борода оттеняла синеву его глаз.
– Глупости, Солидоро! Людей тут больше нет. Вот Амадор, это человек, одно слово!..
– За то и выбрали.
– Я слышал, тебя хвалят.
Зоркий Глаз глядел, как стареет пивная пена.
– Начальство мое тебя расписывало…
Зоркий Глаз глядел, как пена испускает дух.
– Превозносят, одно слово!
Зоркий Глаз помялся, ощетинившись, словно дикобраз.
– Хозяину моему досаждает одна муха. Вчера он мне говорит: «Слушай-ка, Солидоро, не могу я ее терпеть. Не знаешь, кто бы ее прихлопнул?»
Зоркий Глаз открыл еще одну бутылку и коротко засмеялся.
– Сколько ей лет?
– Так… тридцать.
– Чем она вам досадила?
– Людей подбивает забрать хозяйскую землю…
Старик Ловатон замолчал, кто-то скребся у двери. Он вышел. Это была Сульписия.
– Что тебе, дочка?
– Таблеток.
– От головы?
Старуха покачала головой.
– Не-е…
– От живота?
– Нет…
– От простуды?
– Нет…
– Ты скажи, Сульписия. Откуда же мне знать?
Старуха потупилась, но не сдалась.
– Которые Ремихио говорит.
– Что такое?
Старуха упрямо молчала, кутаясь в лохмотья.