Гарабомбо-невидимка
Шрифт:
– Гарабомбо; я бы хотел…
– Не доводи меня! Садись на коня, спасайся!
Конокрад засмеялся.
– Чего ржешь, дурак?
– Вчера я долг отдал. Ох, знал бы!..
Гарабомбо повернулся к своим.
– Дороги перекрыты. Наш друг должен что-то есть. Отдайте ему все.
Они сунули руки под пончо и вынули картошку, которую там держали, чтобы не остыла.
– Перчику возьмите, – улыбнулся Конокрад.
Стреляли все ближе. Пришелец сел на коня. Даже по запаху было слышно, как он боится.
– Постой-ка, дон!
Кури и пришелец остановились.
– Вот так! – Он засмеялся. – Хотел тебя запомнить, мы уже не свидимся.
– Гарабомбо, я тебе обещаю…
– Ладно, не болтай! Ты не вернешься, дон. Попробуй спастись!
Конокрад все улыбался.
– Со мной много чего бывало, – робко сказал он. – Обо мне можно написать. – Он засмеялся. – Не забудьте скажите, что я холостой.
– Кури, ты мне жизнью ответишь, – сказал Гарабомбо.
Кури прощался с ними взглядом. Пришелец хотел обнять Гарабомбо, но тот его оттолкнул.
– Не слышишь, стреляют? Спеши, так тебя перетак!
Полковник, настоящий полковник Маррокин, спросил:
– Почему вы его так стережете?
– Он командовал у них конницей, господин полковник.
– Почему не убили сразу?
– Не знаю, господин полковник. Стреляли, стреляли, только лошадь упала.
Тут явился солдат, которого я ударил шпорой в Курупате, показал свою гадкую рану и забрызганные штаны.
– Вот что он сделал, этот гад, господин полковник!
– Обыскать!
– У него нет ни ножа, ни ружья, господин полковник.
– Как зовут?
– Мелесьо Куэльяр, сеньор.
– А «полковник» где, трам-тарам? – поправил меня сержант и хлестнул по лицу.
Пленный дернулся. Маррокина обожгла ярость, из-за этих сволочей его ребята даже не завтракали! Помещики обещали и еду, и коней. А где кони, где еда? Тоже хорошие гады! Сумерки метались в пламени хижин. Спокойствие пленного выводило полковника из себя. Пленный этот был крепкий, лицо открытое, глаза большие, кожа очень светлая. Ни ростом, ни цветом он не походил на общинника.
– Разоблачайся!
Пленный не понял.
– Раздевайся, гад! – перевел сержант и снова хлестнул его по лицу.
Пленный снял рубаху, остался в грязной сорочке. Она облепила его на ветру, как статую.
– Штаны снимай!
Мелесьо Куэльяр смутился и посмотрел на полковника.
– Живо, живо! Пошевеливайся!
Он снял дешевые черные штаны, снял носки, остался голым. Когда он нагнулся, чтобы все сложить, выпали три монеты, две грязных, одна новая. Солнце засверкало на новой, стреляли все ближе.
– Ремень! – попросил полковник.
Сержант снял с себя портупею. Полковник подошел к пленному. Ветер выл. Мелесьо Куэльяр умирал со стыда. Полковник размахнулся. Пленный согнулся вдвое. Второй удар оставил на спине лиловую борозду, третий обжег живот, четвертый – шею, пятый – плечи, шестой и седьмой неспешно повторили предыдущие, восьмой и девятый предпочли грудь. Начиная с десятого он ничего не чувствовал. Кровь текла по его груди, по животу, по бедрам. Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать!
– Будешь знать, как нападать на
армию! – крикнул, задыхаясь, Маррокин. Санитар поднес ему баллон с кислородом. Солдаты удивлялись. В его годы, на высоте 5000 метров! Вот это командир! Куэльяр открыл глаза. Горизонт качался. В траве мерцали монеты. Три соля как-никак! Они ему были нужны. Он нагнулся и взял один. Ноги у него подкосились, он упал на колени и пополз к другим двум. Тогда его пнули в бок, и в грудь, и еще, и еще.– Нет, какой цинизм! Какое бесстыдство! Дикари вонючие! Их бьешь, а они о деньгах думают! Из-за этих гадов гибнет Перу! Всех бы их расстрелять, сукиных детей!
Полковник Маррокин бил ногами безжизненное тело.
– Успокойтесь, господин полковник! Тут мало воздуху!
– Эти гады никогда ничего не поймут. Ни добром, ни злом. Это наша гангрена. Я бы их… – Майор Рейносо остановился, хватая воздух. – А, чертова высота! Чипипата на проводе, господин полковник! – сказал он, хмурясь. Новости были плохие.
– Сио, – свистнула мошка, которую, говорят, любила моя кума Мечита.
– Сио, сио, сио, – свистнули три мошки из Гарапаты.
Наконец он понял! Он умрет в Гапарине! Ярость грязной водой хлынула в его сердце. Зачем они жгут и убивают? Скотокрад посмотрел на мертвую Сульписию: она лежала в луже крови, но смерть не изгнала кротости из ее открытых глаз. Наконец он понял весть! Он ведь и это видел: ехал во сне по пуне, совсем такой же, даже страшно, и вдруг показалось селенье, где река – как в Янауанке, дома – как в Янакоче, площадь – как в Мичивилке, жители – как в Тапуке. Чтобы убедиться, он пришпорил коня, но, словно он нес проклятье, и люди, и скот, и дома куда-то укатились. Хуже того: земля стала, как сито, вся в дырках, а из них повалило пламя. Он похолодел, словно труп, и понял, что ему не унять пламя, питающее пламя. В полном ужасе он попытался затушить его своим пончо. Земля быстро замерзала. Пламя убегало! Когда он проснулся, руки у него были опалены.
Мрачная тьма спускалась на усталых солдат.
– Сулили мясо, а кукурузинки, гады, не прислали! – ворчал один из них, совсем измочаленный.
– Они не виноваты, – сказал Сиксто Мансанедо. – Индейцы, сволочи, перехватили письмо из Пакойяна. Мы в Учумарке не знали, что с позавчерашнего дня наша очередь! В усадьбе вас ждет хорошее угощенье!
Они спустились по скалам, уже обросшим мхом ночи. Холод кусал сквозь шинель. Пленные шли покорно и молча. Показались кони, пирамиды винтовок, какие-то люди. В усадьбе было неспокойно.
– Дозор из Портачуэло явился, господин майор.
– Потери есть?
– Один тяжелый, десять ранены легко, господин майор.
– А эти откуда?
– Пленные из Гагарины, господин майор. Те, кто сопротивлялся.
– Провести сквозь строй, вожаков – окунуть!
– Пошли!
Пруды, в которых купается скот Учумарки, были почти не видны. Люди пошли вперед, страх и холод одел их в одинаковые одежды. Послышались всхлипывания и кашель. Не выпуская автоматов, солдаты окунали голову Пабло Валенсуэлы. Гарабомбо разозлился.