Гарабомбо-невидимка
Шрифт:
– Как так?
Подсолнух весело заржал.
– Угнал он скот из поместья Чинче…
– Вор у вора украл!
– Он неопытный! А я, помню, возвращался из Учумарки, со свидания, и вижу – он хочет перейти Андаканчу. Была зима. Воды, конечно, много, а еще двое и он вот хотели перегнать скот! Ах ты, бедняги! Пятнадцать коров утонуло.
– Скотокрадом не всякому быть!.. – засмеялся Конокрад.
– И еще я видел…
– Давай рассказывай.
Но тут подъехали рысью Блас Валье и Марселино Ариас.
– Я этих кобылок знаю, – похвастался Подсолнух, прядая ушами. – Просто сохнут по мне! Все лошади из Учумарки по мне сохнут.
–
Повалил снег. Стемнело, прошла ночь, рассвело. Солдаты глядели вниз, на дорогу, но провиант им никто не вез. Так прошло все утро. Они ждали. Нет и нет! Под вечер несколько человек спустились к общинникам. Теперь лил дождь. Трое солдат доорались до хижины, где Сульписия как раз варила картошку, и поздоровались:
– Добрый день, сеньора.
Сульписия чуть не закричала.
– Да вы не бойтесь! Мы по-хорошему!
Старуха с удивлением на них глядела. Она никогда не видела близко солдат из штурмовых отрядов. Солдаты эти тем временем подошли ближе, мигая от света.
– Тяжело тут у вас, сеньора. Льет и льет!
– Худо вам, значит.
– Два дня не ели. Очень нам худо, сеньора. Помещики забыли про нас. Богатый бедного не поймет. Начальство пьет и ест, а мы хоть перемри.
– Не продашь нам маису? – вежливо спросил капрал.
Сульписия смущенно улыбнулась.
– Мы заплатим.
На его ладони сверкнули медяки.
– Есть у тебя маис?
– Есть.
Другой солдат тоже показал монеты.
– Ты бы нам кипяточку продала!
Он вынул из котомки термос. Дышал он с трудом.
Сульписия засмеялась:
– Вода для всех. Ее грешно продавать!
– Тогда подари.
– Давай твою миску.
Солдат засмеялся. Сульписия положила полную тарелку вареного маиса и картошки, а в термос налила горячей воды. Все потянулись к картошке. Сульписия дала им сыру. И спросила, пользуясь, случаем:
– Что ж вы такие плохие? Зачем нас выгоняете?
– Мы следим, и все. Нет приказа вас выселять.
– Так мы же на своей земле. Мы никого не трогали. Что о нас гонят?
Солдат обмакнул картофелину в тыковку с перцем.
– Мы не распоряжаемся. Мы люди подневольные, сеньора Мучаемся, и все.
– За что нас гонят? – настаивала. Сульписия.
– Не будут вас выселять. Мы завтра уходим. Две недели тут мучаемся! Устали.
– А вернетесь когда?
– Совсем уходим. Не вернемся. Наш полковник не хочет к помещикам подслуживаться. Он сам теперь считает, что земли ваши.
– Обманываете меня?
– Да Христом-богом! Завтра и уйдем.
– Сколько я вам должен, сеньора? – спросил капрал.
– Чего там, маису немножко!
Он не настаивал.
– Спасибо, сеньора.
И они исчезли под дождем.
Сульписия побежала рассказать властям. Немедленно собрали Совет, чтобы обсудить новости.
– Это ловушка. Не верю я, что они уйдут, – говорил де ла Роса.
– А что? – говорил Мелесьо Куэльяр. – Им и впрямь не вытянуть. Декабрь – хуже некуда.
– День и ночь льет, – согласился Травесаньо.
– Чего мы спорим? – сказал Гарабомбо. – Уйдут – так уйдут. А нет – так нет.
Через три дня часовые сообщили, что солдаты разбирают палатки. Да, уходят! На помещичьих лошадях и реквизированных мулах они переправили свое имущество в Тамбопампу, где их ждала колонна грузовиков. Уходят! Никто их не сменил. Общинники сторожили целую неделю, но солдаты не вернулись.
Победа! Анчи Роке сообщил, что отряд ушел в Сан-Педро-де-Кахас, там тоже заняли земли. Гарабомбо был прав: можно сторожить хутор, но никакое войско не сдержит сразу пятьдесят, сто поместий! Следы босых ног, испещрившие центральные поместья, уже не стереть никому. Общины победили! Декабрь умирал, как и родился, в снегах и в холодных дождях. Первого января выборные постановили устроить невиданный пир. В десяти очагах жарили целиком чистопородных овец. Что им теперь! Пили, ели, плясали до упаду. Никто больше не заберет у них эти печальные поля. Победа! Начинался январь. На Новый год Уаманы сложили песню о победе.Глава тридцать третья
Неполный текст прошения, которое послал Ремихио Пречистой Деве Марии
Никто его больше не видел.
Вечером пекари узнали, что свадьба – просто розыгрыш, который придумали сильные, чтобы повеселиться. До утра ходили они с факелами по всей Янауанке, днем обошли Янакочу, Чипипату, Роко и Уайласхирку. Узнали о беде и общинники Чинче. В припадке покаяния они обрыскали высоты Мурмуньи, где Освальдо Гусман будто бы видел беднягу, но никого не нашли.
Однако бродил он где-то там. Ибо именно он – вернее, оставшийся от него огрызок – раньше всех заметил штурмовые отряды в день 2-го марта. Он увидел сверху первый отряд. Сознание вернулось к нему еще раз, и он догадался, куда они идут. Быть может, он хотел предотвратить бойню? В кармане у него всегда были карандаш и бумага. Там нашли и последнее его письмо. Дождь подразмыл его, но все же текст прочитать удалось:
Всемилостивая Матерь, Начальница наших войск, Покровительница армий! Хотя я и не вправе писать такому высокому начальству, но ничего не поделать, потому что справа от левой стороны я вижу штурмовой отряд, он едет в Чинче.
Дорогая Марикита!
Ремихио, как думают многие, – дитя воздуха, а сам я думаю, дитя своей матушки, без имени и без фамилии, разве что по недосмотру, докладывает:
что отряд едет, чтобы устроить в Чинче новое кладбище;
что в таких случаях Твои крестнички утверждают, будто стотысячная статья нашего собрания веселых шуток, называемого также Конституцией или проституцией, говорит так: если общинники, ссылаясь на какую-то там бедность, поднимут бунт, штурмовая гвардия может заменить им тюрьму могилой…
…что в следующей или в предыдущей статье, не знаю, очки потерял, да ладно, всегда я в накладе, указывается: если существующее кладбище недостаточно просторно и не вместит всех мятежников, командир отряда волен основать новое, поближе к воде, чтобы потом умыть руки…
что при работах этих, направленных к украшению местности, народ предоставляет землю, а отряд – мертвых…
что в Чинче есть кладбище, без калитки, но кладбище…,
что земля Чинче ни в коей мере не годится для этих усовершенствований, предусмотренных Конституцией…