Гастролер

До поры до времени все шло гладко. Но вот в начале этого месяца случился облом: директор подмосковной обувной фабрики Зураб Ираклиевич Гогочкория, в преступном мире известный как Зураб, на протяжении двух лет исправно плативший московским за крышу, вдруг наотрез отказался иметь с ними дело. Медведь терялся в догадках, с чегоэто Зураб стал такой смелый. Но теперь после отчета Ангела, похоже, стало ясно, кто стоит за спиной строптивого грузина и кто дергает за невидимые ниточки. Скорее всего, это был Заур Кизлярский или кто-то из его пиковой братии. Но тогда тем более нельзя было бросать дело, потому как тут все упиралось в принцип, — и уже наутро, угрюмо слушая веселые анекдотцы, что травил Ангел, Медведь поехал разбираться с Зурабом. Дело это было непростое, щепетильное.

Фабричка Гогочкория стояла в Марьино, недалеко от очистных сооружений — огромных колодцев, где бултыхалось московское дерьмо.

— Вот достойное место для нашего Зураба, — не то в шутку, не то всерьез неожиданно сказал Ангел. — Может помакаем обнаглевшего пройдоху головой в это дерьмо, да и все дела. Будет в общак платить, как миленький.

Эта мысль показалась Медведю забавной. Он какое-то время молча смотрел на колодцы очистных сооружений, вспоминая те дела, которые водились за Зурабом.

Потом он резко хлопнул водителя по плечу, попросив остановить «Волгу».

Они вышли из машины и минут пять о чем-то разговаривали с Ангелом.

Получив надлежащие инструкции, Ангел сразу же пересел в «Москвич», следовавший за их «Волгой», и укатил. Медведь приказал ему уложиться в час, не больше, и тут же перезвонить прямо в кабинет Гогочкория.

Зураб Ираклиевич Гогочкория был сорокалетним грузином, с младых ногтей живущим не в ладах с законом. Свой первый срок он получил еще совсем пацаном — лет восемнадцати. Но уже тогда он был весьма ловок и жаден.

По профессии сапожник, Зураб сколотил на Черноморском побережье сеть мелких сапожных мастерских, но кому-то перебежал дорогу, потом кого-то подставил, но сам на том и погорел…

Ему дали пять лет за хищения, но убитая горем мать кинулась к двоюродному брату покойного мужа, служившему замминистра легкой промышленности Грузии, и уговорила помочь безалаберному сынку. Тот сжалился над бедной женщиной, позвонил кому надо, и Зураб смог отбыть срок на родине и всего за два года. На зоне его талант великого махинатора расцвел во всей красе: он, несмотря на свой юный возраст, организовал в колонии настоящую сапожную фабрику, которую прикрывал сам барин, причем фабрика настолько успешно функционировала, что в дело пришлось брать дядю-замминистра.

Выйдя на свободу, Гогочкория вошел во вкус. Теперь он строил свой бизнес умнее, не рискуя по мелочам, причем убирая с дороги всех и вся, кто ему мешал в его прибыльном деле. Повзрослев и заматерев, обзаведясь паутиной нужных связей и женой, он перебрался в Москву, где тоже довольно быстро стал процветать. Росло дело Гогочкория, росла и его семья. Пять лет назад к двум старшим дочкам прибавился сынок, гордость и надежда отца. Этот добродушный с виду грузин, в компании добрейший товарищ, нежнейший отец, любящий муж, во всем, что касалось денег, был щепетилен до помешательства, упрям и безжалостен. Многие знали о том, что никто из партнеров Гогочкория не смог устоять перед его напором. Кого-то он невзначай подставил и отодвинул от дел, от кого-то избавился, прибегнув к помощи своих дагестанских боевиков. Все об этом знали, но никаких доказательств никогда ни у кого не было.

А Зураб Ираклиевич на людях всегда талантливо играл роль убитого горем друга или товарища, безвременно потерявшего очередного партнера.

…По легкому сероводородному смраду, пахнувшему в открытое окно, Медведь понял, что они почти приехали. Машина миновала длинный кирпичный забор, за которым видны были колоссальные бетонные башни очистных колодцев, и скоро въехала в ворота обувной фабрики, делавшей по плану кожаные тапочки-«чешки», а вне плана «итальянские» женские сапоги по итальянским лекалам.

Георгий Иванович ухмыльнулся и отбросил посторонние мысли — пора было настраиваться на непростой разговор. Зураб Ираклиевич, усатый коротышка, был явно недоволен его прибытием. Но держался нарочито вежливо и предупредительно. Он проводил Медведя в свой кабинет, отдал распоряжение молоденькой секретарше принести чаю с печеньками и отлучился ненадолго, мол, по срочному делу.

Медведь слышал, как в соседней комнате жужжал, вращаясь, телефонный диск, а потом Зураб Ираклиевич стал торопливо говорить приглушенным голосом. Наверное, звонил разлюбезному Зауру или кому другому из своей новой кавказской крыши. Но Медведя это не беспокоило. Его и предстоящий разговор не беспокоил: он знал, что будет дальше, и предвидел итог.

Когда Гогочкория вернулся, они завели беседу сначала не о делах, а так, о пустяках. О здоровье, о погоде, о курортах Крыма и Кавказа. Потом перешли к делам. О росте цен на кожу, об ужесточении борьбы с расхитителями, о новом замминистра внутренних дел… Медведь вяло слушал и просто ждал. Так прошел час, и Зураб, видя, что вор в законе больше помалкивает, занервничал, а потом вдруг не выдержав, сердито брякнул:

— Зря ты, Георгий Иваныч, приехал ко мне. Я тебе уже говорил, что охрана твоя мне больше не нужна, у меня теперь свои охранники появились. Так что лучше давай разойдемся… по-хорошему. А надумаешь меня пугать, то ведь сомнут и тебя… Не обижайся, но это жизнь. Миграция центров силы…

Медведь, не отвечая, сверлил взглядом коротышку, потом поглядел в открытое окно на фабричный двор, через который торопливо шли к зданию управления трое одинаковых, как близнецы, крепких кавказцев. Медведь снова скучающим взглядом посмотрел на хозяина кабинета. Нервничал Гогочкория сильно, хоть внешне и храбрился.

Когда в распахнувшуюся дверь директорского кабинета ввалились те самые пиковые, что только что были видны в окно, Гогочкория шумно вздохнул с видимым облегчением, вытер вспотевший лоб платком и, уже более уверенно, развалился в кресле за столом. Вошедшие лаврушники с грозным видом выстроились вдоль стены. Медведь всматривался в лица, пытаясь понять, кто такие пожаловали. Он хоть и общался всю жизнь с кавказцами, но так и не научился отличать по внешним признакам, кто к какой национальности относится. Вроде дагестанцы, решил он, тогда наверняка Заурова крыша.

Медведь почти не вслушивался в то, что ему громко начал втолковывать осмелевший при лаврушниках Зураб: он требовал, причем довольно нагло, чтобы москвичи вообще отстали от него. «Мы, кавказцы, сами по себе — славяне сами по себе», — говорил Гогочкория, размахивая короткими ручонками.

«Будто бы не пиковые приехали в Россию в гости, а мы — к ним», — подумал зло Медведь, внутренне удивляясь такому непониманию простых, ясных вопросов.

Он ждал телефонного звонка.

В конце концов телефонная трель разорвала напряженную тишину, воцарившуюся в кабинете директора обувной фабрики. Зураб подошел, послушал, побледнел как полотно и передал трубку Медведю.

А тот, едва услышав четкий голос Ангела и два коротких слова: «Дело сделано», — передал трубку обратно Гогочкория.

— Это тебя, — сказал он.

Медведь с интересом наблюдал, как менялось выражение лица подпольного обувщика и тайного убийцы по мере того, как услышанное доходило до его сознания: сначала удивление, потом непонимание и вдруг — ужас, отчаяние и ярость, которые он не мог, да и не пытался скрыть. А Георгий Иванович точно своими ушами слышал вместе с Зурабом доносящийся из телефонной трубки сбивчивый, перепуганный гулеж пятилетнего Давидика Гогочкория, объяснявшего папе, что дядя, который недавно забрал его из детского садика, привез к очень вонючему пруду и говорит, что если нырнуть туда, на шестиметровую глубину, то можно на дне найти мешок конфет для папы и мамы. Конечно, Медведь в жизни не поднял бы руку на невинного младенца, но он решил просто взять грузина на понт, зная, что тот обязательно Купится на шантаж, потому как и сам был искусным шантажистом, не останавливающимся ни перед чем ради достижения своих целей.