Гастролер
Шрифт:
Не желая расставаться с деньгами, хозяйка отказала гостю, не став покупать «Беломор».
— Вон их сколько у Заура, — ткнула она рукой в приоткрытый шкафчик.
На том и распрощались.
А примерно два месяца спустя дагестанского вора хоронили на городском кладбище со всеми почестями. Под мелким противным дождичком длинной процессией по мокрому зеркальному асфальту плыли черные «Волги» вслед за крытым, пышно убранным катафалком — грузовиком ГАЗ-51, где в темно-малиновом, с бархатным подбоем и с рюшками в оторочке, гробу упокоенно лежал иссохший, съеденный какой-то диковинной нутряной хворью Заур Хамзаев по кличке Кизлярский.
Ни в одной из черных «Волг», скорбным караваном двигавшиеся от центра Махачкалы к кладбищу, не было авторитетного московского вора в законе по кличке Медведь.
Не похоронах присутствовал и Джавдет Якубов, известный в народе и в воровской среде как Якуб Болгарин. Кликуха Болгарин к нему прилипла как производное от его настоящей национальности — происходил он из булгарских татар, хотя по паспорту был дагестанец. А теперь, после смерти Заура, ему, скорее всего, суждено было стать смотрящим по Дагестану. Надолго ли, этого никто не знал, но устраивал он пока всех. Характера Болгарин был мягкого, обходительного; умел поддержать деловой разговор, хитростью обладал немалой и в отличие от резкого, непримиримого Заура никогда не лез на рожон и слово умел держать. Потому его кандидатуру и одобрили местные воры: в Дагестане, издавна раздираемом клановыми конфликтами, именно такой смотрящий и был сейчас нужен: ибо, как говорит Коран, «Аялах на небе всегда поправит наместника на земле».
Но было также известно, что Болгарин в неплохих отношениях с Медведем, и одно это уже обещало не конец, а, скорее, продолжение войны между Медведем и пиковыми ворами, в которой наступила только краткая передышка. Теперь у Медведя и на юге появился союзник в этой битве.
Со дня похорон Заура прошло полгода. Догадка о смерти Заура обрела свое подтверждение: пиковые воры прознали, как примерно помогли Зауру Кизлярскому уйти в мир иной. Причем известно это стало по чистой случайности. После его безвременного ухода кой-какие вещички перешли в собственность к его корешам и родственникам, в том числе и оставшиеся невыкуренными две пачки «Беломора». У Заура в Махачкале был крестник, молодой пацан — карманник по прозвищу Махач. Этот Махач Заура почитал за отца родного, искренне уважал, просто преклонялся перед ним, во всем подражал и норовил перенять чуть ли не все его привычки. И вот ему-то пачки ленинградского «Беломора» и перепали. Сам-то Махач не курил. Но зная, что его кумир, его учитель всю жизнь дымил только этими, в начале восьмидесятых годов уже совсем вышедшими из моды папиросами, решил попробовать. Буквально через две недели Махач почувствовал себя совсем неважно, хотя постеснялся поделиться своими ощущениями с корешами. А когда прошла еще неделя, он однажды, находясь в компании дружков, ни с того ни с сего не выдержал, сблевал от очередной цигарки. И тут вдруг Махач понял, что зауровский «Беломор» — дурной. Отдал парень две пачки этих чудных папирос на проверку в местный университет, на химический факультет, где у него друган работал техником-лаборантом. А этот друганок упросил какого-то аспиранта сделать анализ табака — и выяснилось, что в «беломорины» подмешаны особые ядовитые вещества.
Словом, в скором времени прознал про этот смертельный «Беломор» смотрящий Сухуми Шота Черноморский, молодой грузинский вор, и направил в Махачкалу своих джигитов на разборку. Те сразу к тетке, что с Зауром последние двадцать лет под одной крышей жила. Толстуха сильно испугалась и быстренько припомнила, что как раз летом, когда Заур уезжал в Волжск на выставку, приезжал к ним в дом некий чернявый парень с гостинцем. Что за гостинец? От кого? Да гостинец-то — таджикский гашиш, который хитрая баба сховала так далеко, что хозяин о том гостинце и прознать не успел. Тут уж в дело вмешался Шота лично, потому что именно он и никто другой прямиком из Душанбе поставлял Зауру отменную дурь. Шота точно знал, что с таджикскими барыгами Заур сам никаких дел никогда не имел. Тогда зачем приезжал этот самозваный гонец? Уж не затем ли, чтобы отравленные папиросы подкинуть в дом?
И начал Шота
методично распутывать этот клубок. Кто-то вспомнил, что видел у дома Заура незнакомого чернявого парня. Еще кто-то вспомнил, что молодой чернявый парень с полиэтиленовой сумкой вышел из дома дагестанского смотрящего и почему-то содержимое той сумки высыпать в придорожную канаву. А потом соседские мальчишки припомнили, что вроде как да, полгода назад нашли в канаве несколько нераспечатанных пачек «Беломор-канала» и потом весь месяц курили халявные папиросы…В общем, картина для Шоты вырисовалась более или менее ясная.
Летом 1983 года собрались пиковые воры на сепаратный сход и подтвердили свое нежелание платить на единый общак и подчиняться воле одного смотрящего, кем бы он ни был. А за желание навязать всем свою волю и за смерть своего другана Заура Кизлярского приговорили Медведя большинством голосов к смерти, о чем в Москву срочно сообщил Якуб Болгарин, на том же сходе мирно лишенный места смотрящего по Дагестану… Своих полномочий на том сходе лишились многие, кто был несогласен с позицией Шоты Черноморского. Никакие их доводы о том, что не Медведь развязал войну, а именно Заур затеял кровавые разборки, что не в разобщенности сила воровского сообщества, а в едином управляемом братстве, никакие доводы не повлияли на алчных, малообразованных, отставших от новой жизни авторитетов, которых на сходе оказалось большинство. Так сумел организовать сход Шота.
И вот теперь Георгий Иванович Медведь впервые в жизни задумался о том, что смерть приблизилась к нему как никогда вплотную. Теперь любой залетный бандюк из молодых да ранних, прослышав о суровом решении воровского сходняка и решив по дурости заделаться героем, вполне способен был безнаказанно свершить над ним расправу. Что тут поделать? Бороться с этим было нелегко. И чтобы все расставить по местам, требовалось немало времени и сил, видно не рассчитал он все возможности, не смог противостоять такому развитию событий.
А может, и не было другого пути. Кто-то все равно должен был сделать этот первый шаг.
Сейчас Медведю нужно было как-то обезопасить себя. Но как? Бежать из Москвы? Но куда? Это раньше, пол века назад, когда он был молодым вольным вором, не обремененным ни семьей, ни имуществом, он мог запросто сняться с места и махнуть в любой город Союза, хоть в Ленинград, хоть в Куйбышев, хоть во Владик… Сейчас другое дело. Годы… Силы не те… А может, изменить внешность, как бывало не раз: сбрить усы, отрастить бороду, покрасить волосы, надеть на нос толстые очки — и тебя никто не узнает. Нет, теперь все не так просто, теперь не исчезнешь в людском океане — ведь он не один из тысячи никому не ведомых домушников-гастролеров, а легендарный смотрящий Москвы, крупнейший, авторитетнейший вор в законе, командующий целой армией московских урок. Тут придется принимать нестандартное решение, думал Медведь, уединившись в своем доме-крепости в Кусковском парке…
Найденный им к утру выход оказался простым, вопреки всем сложностям, с которыми его задумка была сопряжена.
Через неделю ему должно исполниться семьдесят пять. Круглая дата, юбилей. И хотя Медведь никогда не справлял день рождения и даже не любил получать в этот день поздравления, он вызвал к себе Ангела и огорошил его неожиданным известием: отметить юбилей в узком кругу в одном из ресторанов гостиницы «Интурист». Кого пригласить? Да кого угодно, но только не старых друзей — ни Захара, ни Федула, ни Лиса не надо… А вот региональных смотрящих оповестить всех: кто не сдрейфит прибыть в столицу, под ясны очи эмвэдэшных ищеек — милости просим, а кто смалодушничает, так Георгий Иванович в обиде не останется. Но всех воров широко оповести, наказал Медведь на прощание Ангелу, чтобы все знали…
Народу в ресторан собралось человек тридцать. Стол ломился от изысканных яств и импортных напитков. Официанты сновали меж столиков, поднося все новые и новые блюда. Через час Медведь, сославшись на внезапную головную боль, встал из-за стола и в сопровождении трех крепких охранников покинул банкетный зал.
Вскоре он вышел из стеклянных дверей «Интуриста» и в сопровождении троицы охранников неторопливой походкой двинулся к тротуару. Он дошел до края площадки под полотняным навесом, окинул цепким взглядом улицу и шагнул вперед.