Гастролер

Медведь теперь точно знал о причастности Заура к событиям во время хоккейного матча. Это дагестанский авторитет, нарушив все воровские принципы, поднял руку на смотрящего и его людей, замутил воду с общаком, пытаясь прибрать его к своим рукам. Причем действовать он стал внаглую и очень спешно, а значит, дров мог наломать немерено.

На дело в солнечный Дагестан был направлен молодой, подающий серьезные надежды парень, которому Медведь доверял и в котором был уверен. Он знал, что Алек выполнит все точно так, как он задумал. И никаких проколов тут не могло быть. К тому же Заур, как и все пиковые воры старой закалки, был по натуре фаталистом и не держал возле себя постоянной профессиональной охраны, как в последнее время стало модно у новых воров. Чувствуя себя полновластным хозяином в своей обширной вотчине, Заур принимал гостей званых и незваных без особых опасений. Самой надежной охраной для себя считал принадлежавшее ему звание вора в законе. Отсутствие хлопотной охраны, конечно, упрощало дело, хотя и не отменяло определенных проблем: Заур был не просто авторитетом, а смотрящим всего Дагестана и почти половины Северного Кавказа, то есть настоящим воровским генералом…

Резиденция Заура располагалась на окраине Махачкалы, в частном доме с расписными резными колоннами по фасаду, в котором он и жил бобылем. Баб Заур не привечал, а порой даже и сторонился, так как почти всю жизнь протянул по этапам и зонам, да и возраст его почтенный уже почти подошел к критическому, как говорят, пенсионному. Сам он из дому выезжал довольно редко, в основном по делу, объезжая своих сатрапов, промышляющих на Кавказе. Изредка приходилось ему сниматься с насиженного места и ехать совсем далеко, в Москву, или Питер, или еще куда, но лишь по случаю большого воровского схода или какой-нибудь очень серьезной разборки.

Как истый вор, по домашним делам он никогда не отвлекался, и жратву и всякое житейское барахло ему доставляли прямо на дом пару раз в неделю его верные помощники. В быту Заур был неприхотлив, потому как два десятка лет, проведенных за колючей проволокой, приучили его к спартанскому житью-бытью, ел мало и скромно. А вот в куреве себя никогда не ограничивал — безустанно смолил папиросы «Беломор» да баловался среднеазиатской дурью.

Хозяйство у Заура вела старая русская тетка, похожая на подгорелый колобок: толстуха эта и убиралась в доме, и готовила еду. Заур ее и за женщину не принимал: может, она и была когда-то его марухой, а может, и нет, этого уже никто не знал, а сам Заур давно об этом забыл. Просто находилась эта баба в его доме всегда, а кто она и как здесь очутилась, того никто не ведал, да в обьцем-то никого это и не интересовало.

Дня за два до приезда Алека в Махачкалу Заур укатил в Волжск, где на открывшейся недавно выставке достижений народного хозяйства Горьковской области, как и в былые времена, гуляла вся шушера разных мастей, где все покупалось и продавалось не хуже, чем в Одессе на Привозе и где по привычке собирались покутить «купцы» да воры со всех концов России.

«Какая же ярмарка без настоящих воров — это же нонсенс!» — говаривал Медведю еще в пору юности его интеллигентствующий кореш, подельник и наставник — Славик Самуйлов. А значит, Заур Кизлярский не мог пропустить такое знаменательное событие. Потому именно на это время Георгий Иванович и запланировал разборку с зарвавшимся законником.

— Этот хрен моржовый не пропустит ни за что такой воровской сабантуй, — наставлял он Алека перед отъездом. — Все, паренек мой, это глупости, что старые воры строят из себя бессребреников да монахов — и они любят друг перед другом покрасоваться да хвосты распушить, как мартовские коты. Вот и этот гордец туда же! Заур в Волжск непременно свалит! Там все пиковые, да нэпмановские соберутся на сходку; покочевряжатся друг перед другом, будто вопросы какие решают; потрясут золотником да брюликами; повспоминают о крутых прежних временах; побазарят о беспутной молодежи, как старухи на завалинке, посетуют на новую власть и разбегутся снова каждый по своим норам, цепляясь за лохмотья прежнего воровского закона!

— Вот ты его прямо у него в логове возьмешь тепленьким, и прищучишь! И никому в голову даже не придет, что случилось. Небось неделю никто и не кинется: ни местная ментура купленная, ни свои пацаны, — добавил он уже спокойнее, даже с усмешкой, объясняя свое решение Алеку, как приходский священник растолковывает молитву набожному прихожанину. — Может, этот мой ход конем не больно-то по старым понятиям — зато «руци Божьей»… «Кака рука крест кладет, та и нож точит» — не до щепетильности сейчас, а то он нас всех перемочит, пока мы тут будем в понятия играть.

Но и высовываться с громким убийством мы не будем. Все решим по-тихому, все ж лучше без осложнений разрубить этот узел и успеть свалить из города, когда дружки Заура кинутся искать по всем углам исполнителя. Одним словом, аминь!

Алек, вспоминая этот недавний разговор и зная, что хозяин действительно укатил на «воровской фестиваль», открыто подошел к самому крыльцу с резными перильцами и громко, постучавшись, спросил:

— Эй, дома кто есть?

— Чего надо? — буркнула, высовываясь из приоткрытой дверной щелки, дородная тетка с круглым лицом. — Хозяина нет. Приходи завтра. Вернется, поговоришь о своем деле…

— Да я не по своему делу, — простодушно усмехнулся Алек, — а по его. Тут кореша ему «дачку» подослали, куда деть-то?

— Что там у тебя? — спросила по-хозяйски тетка, потому что к таким посылкам давно уже привыкла.

— Шмали с кило, — ответил ей Алек, помахав в воздухе толстым пакетом, где были завернуты пять пачек гашиша. — А здесь вот еще целая сумчонка с ленинградскими папиросками «Беломор». Их куда?

Отлично зная про великую любовь хозяина дома именно к ленинградскому «Беломору», который он регулярно курил вперемешку с таджикской дурью, тетка тут же оживилась и, сбросив дверную цепочку, пригласила гостя зайти в дом.

— Ну тогда заходи!

Алек был заранее предупрежден, что домохозяйка Заура сама обожала втихаря, на халяву покурить дурь, набивая смешанный с таджикским гашишем табак в древнюю трубку из вишневого корня. Возможно, поэтому и жила она столь безропотной рабыней в доме с молчаливым, неприветливым вором-затворником, не обращающим на нее месяцами никакого внимания, словно греясь у чужого костра и перехватывая крохи дармового удовольствия на склоне своих лет.

У каждого человека есть слабости: один любит обильно поесть, другой от природы соня, третий пьяница. Кто-то не может жить без прелюбодеяний, а кто-то без потасовок, все люди слабы на свой лад, каждый имеет свои особые пристрастия. Вот Заур предпочитал курить ленинградский «Беломор», и только его. К дури пристрастился еще со времен первой ходки в Караганду в пятьдесят восьмом. Казалось бы, мелочь, но об этой его привычке не знал разве только тот, кто об этом старом воре вовсе не слыхал.

На этом простеньком обстоятельстве Медведь и сыграл.

В Ленинграде, где у него многие местные воры ходили в добрых знакомцах, тамошний смотрящий Дима Стреляный добыл на табачной фабрике целую коробку «Беломора» — дефицитная, надо сказать, вещь по тем временам. В подвале особняка в Кусковском парке Алек под приглядом Георгия Ивановича самолично «зарядил» каждую папиросину специальным ядовитым веществом длительного действия.

Войдя в дом Заура, Алек мельком огляделся. И правда, скромно жил дагестанский смотрящий. Стол, несколько стульев, буфет у стены. На буфете вскрытая пачка «Беломора». Рассохшаяся дверка буфета чуть приотворена. Хозяйка горящими глазками алчно пялилась на него сквозь очочки на тонких дужках.

— Вы это… — с деланной опаской произнес Алек, — сховали бы куда подальше гостинец. Это паленый товар, из… Самарканда. Там ща спохватятся, хозяева крутить начнут — и докрутят до этого адреса.

— Да ты не бойся, тут искать будут хоть тыщу лет — не найдут! — заметила сварливо тетка, не отрывая взгляда от пакета с гашишем. — Давай свой гостинец-то, милок, я сховаю… — тетка нервно выхватила у Алека из рук сверток и живо унесла в соседнюю комнату.

Он тем временем подошел к буфету, тихонько приоткрыл дверку и обнаружил на верхней полке пачки с папиросами, целую стопку, видать «стратегический запас» заядлого курильщика. В яблочко! Алек быстренько достал из сумки свои «фирменные» папироски и в два приема произвел замену, баш на баш: зауровские к себе в сумочку, а своих восемь пачек — в шкафчик, на полку, теперь хозяин не заметит перемен в папиросном своем резерве. Когда хозяйка вернулась, довольная гостинцем, из соседней комнаты, Алек скромно так уточнил, есть ли у хозяина нужда в папиросах. Одновременно он дал хозяйке понять, что за папиросы нужно платить, так как дурь — подарок от его пахана, а вот «Беломор» — его, Алека, маленький бизнес.