Гастролеры и фабрикант

Откушав жареного поросенка, настроение ваше коренным образом улучшается. Тревоги и волнения, угнетающие вас первую половину дня, кажутся теперь мелкими и никчемными, а после паштета из гусиной печенки и грибного пирога или пирога с севрюжкой и вовсе сходят на нет. Стопочка очищенной водочки смывает последние остатки треволнений дня, и вот уже солнышко встает если и не за окном, то в вашей душе. Как славно! И как хочется жить! Безмятежно и беззаботно, наслаждаясь уже тем, что жив и относительно здоров.

Особенно начинаешь ценить обеды с возрастом. Это раньше, когда вам было лет двадцать – двадцать пять и у вас недоставало ни времени, ни желания вкусить все прелести обеда или ужина, прием пищи мало что для вас значил. Разве что поддержать силы для суетливых и мало чего значащих деяний, которые вы запланировали на остаток дня. Но чем тяжелее груз прожитых лет, тем более значимым будет являться обед, а равно с ним и ужин. Словом, обед – это и удовольствие, и польза, и некое философски значимое событие, не позволяющее вам совершать ненужные глупости и поступки.

Подобного рода ощущения вкушали и переживали за великолепным столом Севы Долгорукова все собравшиеся. Будь с ними Ленчик, он бы тоже, несмотря на свою молодость и живость нрава, наслаждался бы обедом, поскольку семь лет, проведенных в компании с Долгоруковым, Африканычем, «стариком» и «графом» Давыдовским, наложили свой отпечаток на его характер и привычки.

Обедали долго, поскольку дело уже исполнено и торопиться, собственно, некуда. Все были веселы и несколько возбуждены: Сева, Огонь-Догановский и «граф» Давыдовский – получением двух с лишним, да нет, почти трех миллионов рублей, которые они никогда и никому не отдадут, как бы ни стало складываться их мошенническое предприятие в дальнейшем: это деньги их, и точка! Господин же мильонщик Илья Никифорович Феоктистов пребывал в предвкушении баснословной прибыли и тоже никуда не торопился, поскольку компания людей, что его окружала, ему нравилась, как нравился и шикарный обед, разнообразные блюда и всяческие вкусности которого все не кончались и не кончались.

Разговоры то стихали, то возобновлялись вновь. Говорили о биржах и предпринимательстве, с которым в России весьма непросто, и приходится быть всегда начеку, поскольку желающих поживиться на дармовщину честно нажитым добром среди разношерстной купеческой и промышленной братии предостаточно. Говорили о чиновниках, каковые в державе российской являются тормозом прогрессу, о том, что в Европе и в Северо-Американских Соединенных Штатах совершенно иное отношение к новым начинаниям и свежим идеям, которые без задержек и промедления воплощаются в жизнь, и что там-де даже имеются на приличном жалованье специальные люди, которые только тем и заняты, что рождают новые идеи.

– То есть вы хотите сказать, что человек ничем более не занят и лишь время от времени рождает идеи и сообщает о них своему начальству? – переспросил Долгорукова Феоктистов, когда Сева озвучил за столом только что придуманную им байку о людях – генераторах идей.

– Именно так, – подтвердил Всеволод Аркадьевич, не моргнув. – Ну, или почти так. Им, конечно, приходится читать много прессы и специальных технических и гуманитарных журналов, чтобы быть в курсе всех нововведений и новейших течений науки, но это просто издержки такой профессии, что не столь уж и обременительно.

– Неплохая, следует признать, профессия, – подал реплику «граф» Давыдовский. – Читаешь себе разные журналы и газеты, а потом придумываешь всяческие идеи и за это получаешь мзду…

– Надо полагать, господа, что это вовсе не так просто, как нам кажется, – заметил Огонь-Догановский, оглядев попеременно всех присутствующих. – Там, на Западе, просто так денег никому не платят.

– Просто так денег и у нас никому не платят, – усмехнулся «граф» Давыдовский. – Да и вообще, вряд ли существует на Земле такое местечко, где бы деньги платили за просто так. Представляете, – «граф» хохотнул, – только вы рождаетесь, и вам тут же кладут жалованье за счет государства! Вы растете, и вам платят только за то, что вы растете. Вы учитесь, и вам за это тоже платят. И когда вы достигаете совершеннолетия, у вас в кармане уже весьма кругленькая сумма, с которой вы имеете право делать все, что вам заблагорассудится, но вам все равно продолжают платить жалованье. Только за то, что вы есть. И так до самой кончины! Господа, назовите мне такое место! И я немедленно отправлюсь туда на постоянное проживание!

Все за столом рассмеялись. «Граф» в своей непосредственности был просто чудо и душка. И вообще, все было в лучшей степени приятственно и душевно.

Компания… Вот еще одно необходимое условие для совершения таинства обеда. То есть для того, чтобы это таинство было отдохновением по-настоящему теплым и благостным.

Разумеется, можно отобедать и одному, получая при этом удовольствие. Но, согласитесь, обед в компании, когда собрались люди приятные, – совсем иное дело. Тут двойное наслаждение как от закусок и пития, так и от душевного общения. А уж если за столом собрались единомышленники, имеющие единую мировоззренческую точку зрения, то обед превращается в настоящий праздник и счастливейшее событие в жизни…

В ударе сегодня был Алексей Васильевич. На него как самого великовозрастного из присутствующих, исключая, естественно, господина мильонщика, обед действовал наиболее благотворно и умиротворяюще. Огонь-Догановский беспрестанно рассказывал случаи из своей богатой на события жизни, конечно, избегая тех, которые могли бы насторожить Феоктистова и навести на ненужные раздумья, и неподражаемо толковал хохляцкие байки про Акулину и Богдана Ильича. Как они познакомились, когда у Акулины юбка застряла промеж ягодиц, а Богдан Ильич эту юбку поправил, за что и получил оплеуху, после чего он вернул юбку на прежнее место, засунув ее, как и было доселе, меж ягодиц, после чего схватил еще одну пощечину. Как потом стали они встречаться, и Богдан Ильич то и дело попадал впросак, делая то, что вовсе не следовало бы делать. Но более всего слушателям понравился сказ про чудище, живущее в одном из смоленских озер в двух верстах от имения Огонь-Догановского.

– Я еще мальцом был, – начал свой рассказ Алексей Васильевич. – Уже тогда прошел слух, что в озере Лесное живет чудище с головой удава и туловищем крокодила, только у него вместо ног – ласты, как у тюленя. Конечно, мало кто из наших видел когда-нибудь в жизни тюленя, но сказывали именно так. Чудище, дескать, поселилось в озере во времена императрицы Елизаветы Петровны, а откуда оно пришло или приплыло – неведомо…

– Как оно могло прийти, ежели у него вместо ног – ласты? – заинтересованно спросил Феоктистов. Он любил подобные истории о разных осьминогах, уволакивающих в пучину вод корабли, и о доисторических животных, которые могли сохраниться и жить столетие за столетием в диких и не доступных для человека местах. В этом сказывалась некоторая романтичность его натуры, глубоко запрятанная в недрах души и запертая на семь замков. Купцу и промышленнику, да и вообще деловому человеку такое чувство, как романтизм, совершенно не пристало…

– А как это чудище могло приплыть, коли озеро в лесу, и оно ни с какими крупными реками, а тем более с морем никоим образом не сообщается? – в тон мильонщику спросил «граф» Давыдовский и насмешливо посмотрел на Огонь-Догановского, словно гордясь такими своими знаниями.

Павел Иванович по-прежнему разыгрывал из себя недалекого умом аристократа и, похоже, вошел во вкус. Приятно иногда представляться эдаким не очень умным или сообразительным человеком, внутренне усмехаясь как над своими действиями и словами, так и над их оценкой окружающими вас людьми. И вообще, играть роль какого-то иного человека, каковым вы на самом деле не являетесь, заманчиво и довольно любопытно.

– А вот тут вы, дорогой граф, возможно, ошибаетесь, – улыбнулся Давыдовскому Всеволод Аркадьевич. – В том озере могут существовать карстовые пещеры, соединенные между собой подземными ходами и реками. И чудище могло мигрировать откуда-нибудь, пользуясь как раз такими вот пещерами и реками…

– Вы совершенно правы, сударь, – окрыленный поддержкой Севы оживился Огонь-Догановский. – Озеро Лесное очень глубокое. Говорят, что его самое глубокое место достигает тридцати саженей. Так что, вполне возможно, чудище и могло приплыть подземной рекой.