Гауптвахта
Шрифт:
— Сажать, говоришь? Но ведь это всё-таки не выход. Да и не те нынче времена. Ладно, старик, посмотрел? Иди!
— Есть, товарищ старший лейтенант! — рявкает старый капитан и, развернувшись в строгом соответствии с требованиями Строевого Устава, покидает кабинет. С лицом уже совсем не таким, какое только что видел молодой командир роты. А неузнаваемо другим.
Оставшись один, старший лейтенант перебирает струны, что-то мурлычет себе под нос. На гитаре у него — две переводные картинки: слащавая женская головка и столь же слащавенькие цветочки. Побренчавши и помурлыкавши, командир конвойной роты начинает играть и петь
Кабинет командира роты с её непременным портретом Ленина находится как раз на углу тюремного жилмассива, и за окном простирается — вполне приличный городской пейзаж. Улица Достоевского вливается в широкую улицу Аксакова с её трамваями и троллейбусами. Нормальная жизнь нормальных советских людей.
В кабинет командира конвойной роты без стука врывается ротный писарь — рядовой Полуботок.
— Товарищ старший лейтенант! — кричит он. — К нам приехал командир полка! Полковник Орлик!
Гитарный звон обрывается. Тобольцев мигом вскакивает и оправляет на себе мундир.
— Орлик? Чёрт его принёс! Не сидится ему в штабе!
— Это убрать? — спрашивает писарь, указывая на стол.
— Ножи оставь. Они произведут впечатление. И гитару — спрячь тоже!..
Выходя встречать командира конвойного полка, Тобольцев бубнит себе под нос:
— Ну ведь приезжал же недавно!.. Ну зачем же так часто приезжать!
Владимир Ильич Ленин молча следит за происходящим со своего портрета.
Старший лейтенант Тобольцев и полковник Орлик идут по двору солдатской зоны.
Весь юмор в том, что идут они точно по той же дорожке и примерно так же, как давеча шли Тобольцев и Мурдасов. Но теперь смиренным голоском говорит как раз-таки Тобольцев:
— Вот, товарищ полковник, таково положение дел на данный момент.
А величественный двухметровый конвойный полковник отвечает ему мощным басом:
— Ну, если не врёшь, то отрадно слышать, отрадно слышать…
А на столе у командира роты уже нет ничего лишнего.
Слыша за дверью шаги и голоса, Полуботок успевает спрятать гитару. И как раз вовремя, ибо дверь распахивается и громадная фигура полковника переступает порог кабинета.
Полуботок вытягивается в струнку.
— Здравь-жлай-тарщ-пол-ков-ник!
— Рядовой Полуботок? Как же — знаем такого, знаем: Полусапожек!.. Ну и как ты поживаешь тут — в своей писарской должности?
— Сносно, товарищ полковник!
— Много ещё осталось служить?
— Три месяца, товарищ полковник!
— Три месяца? — с большим сомнением повторяет полковник. — Ну, вот что: за безобразное ведение документации я — тебя прощал. И не раз. Но за ту пьяную драку-то как тебя можно простить?
Писарь молчит.
— Три месяца ему, видите ли, осталось! А два года дисциплинарного батальона — не хочешь?
— Товарищ полковник, — вмешивается Тобольцев. — В той истории не он играл первую скрипку… Его втянули…
— Втянули, не втянули — свою голову на плечах нужно было иметь!
Полуботок потупился, молчит.
— А ты под арестом уже побывал?
Полуботок молчит.
Полковник оборачивается
к старшему лейтенанту:— Товарищ старший лейтенант! Ещё на позапрошлой неделе я дал вашему ротному писарю десять суток. Так как же?
— Товарищ полковник… У меня — отчётность, много дел накопилось… Нельзя мне его сейчас отрывать от работы…
— Немедленно отправить на гауптвахту!.. В записке об арестовании напишешь… — задумывается. — За нарушение формы одежды — вот так напишешь. От имени командира полка — десять суток! А это — что за ножи у тебя такие?
— Изъяты при обыске у заключённых!
Полковник с любопытством рассматривает трофеи.
— Хорошие игрушки… — Оглянувшись через плечо, бросает писарю: — А ты, Полусапожек, — иди, иди. Прощал я тебя, прощал — грех тебе жаловаться.
— Да я и не жалуюсь, — отвечает Полуботок.
— Правильно делаешь. Ну а пока: собирай вещички.
— Есть! — отвечает Полуботок и уходит.
— Допекли они меня, — жалуется полковник старшему лейтенанту почти как своему человеку. — Допекли. Один мерзавец там уже сидит — на улице Чернышевского. И не знаем теперь, что с ним и делать — отдавать под трибунал или нет. Дал пока десять суток, а там посмотрим… А теперь ещё этот твой писарь.
— Товарищ полковник, в этой истории с пьянкой всё было не так просто…
— Да уж я догадываюсь и без тебя! Ладно… Вот этот ножичек я возьму себе. Для коллекции.
— Да, да! Разумеется! Можете ВСЁ взять!
— Ну, да я, пожалуй, так и сделаю! — отвечает полковник Орлик после некоторых колебаний. — Симпатичные, правда?
— Да, да, товарищ полковник, работа искусная. Зэки — они умеют!
— Послушай… — полковник сильно понижает голос. — Ну, да мы тут с тобой — свои люди… Я к тебе-то — зачем приехал? Тут дело такое получилось: мы с ребятами раздобыли свеженького пивка — очень хорошего качества. Редкого, я тебе скажу. Ну да я тебе оставлю бутылочку — попробуешь. Так вот: сейчас собрались на дачу ехать, а рыбки-то и нету. А что же это за пиво, если нет рыбы?
— Я сейчас сбегаю на кухню! К поварихе! У неё всегда всё есть!
И с этими словами Тобольцев стремительно исчезает.
А полковник Орлик сидит в кресле и нетерпеливо поигрывает ножичком.
И снова в командирском кабинете звенит гитара.
— Слава богу! — говорит Тобольцев в перерывах между бренчаньями. — Уехал!.. Умник!.. А ты бери-ка, наверно, чистый бланк записки об арестовании да и заполняй. — Тобольцев поёт:
Уймитесь, сомнения, страсти, Душа истомилась в разлуке. Я плачу, я стражду…Полуботок тем временем заполняет бланк, читает: «…с содержанием…»
— В какой камере вы мне предписываете содержаться, товарищ старший лейтенант? В одиночной или в общей?
А Тобольцев будто бы и не слышит и всё поёт и поёт:
Я плачу, я стражду; Не выплакать горе слезами… Нет-нет! Так не пойдёт! Вот послушай: Не выплакать горе ссслеза-а-ами…Здорово, а?
— Неплохо, но патетики всё ещё маловато. Тут вам ещё работать и работать. Так что писать-то?