Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...
Шрифт:
Казённой палатой в Тамбове управлял вице-губернатор Ушаков. Державин подозревал его в нечистоплотности: не мог же Бородин действовать в одиночку? В губернии вообще небрежно хранили казённые деньги — это безобразие Державин приметил в первый же месяц пребывания в Тамбове. Не Ушакову ли отвечать за такие безобразия?
Оказалось, что палата, в обход Державина, отдала Бородину винный откуп, уменьшив количество вина, которое купец обязывался поставить, на 20 тысяч вёдер. Это почти полмиллиона убытков! Кто, если не Ушаков, потворствовал художествам Бородина? Вице-губернатор надеялся на бюрократическую верёвочку, которая вытянет в трудную минуту: он дружил со всесильным секретарём Гудовича Лабой. Конечно, эта дружба строилась на принципе «рука руку моет». Разве возможна невзаимовыгодная дружба в чиновничьей среде?
Осенью 1787 года Гаврила Романович
Настоящая же беда свалилась на губернатора, когда речь пошла о защите Отечества. Тамбовские помещики умело уклонялись от рекрутского набора. И это в пору, когда Россия воюет непрестанно, пробиваясь штыками к Царьграду! Помня о Петрозаводске, Державин старался держать себя в руках, не допускал нервных срывов. Но видя, как негодяи обманывают армию, бывший офицер Преображенского полка приходил в бешенство.
В августе 1787 года началась Русско-турецкая война. Россия должна была силой оружия подтвердить свои претензии на Дунай, Крым, Кубань, Кавказ… «Нынче времечко военно, от покоя удаленно», — пели солдаты.
Весной 1788 года в Тамбов прибыл комиссионер Гарденин, представитель Потёмкина, занимавшийся закупками провианта для армии. Чтобы расплатиться с помещиками-поставщиками, комиссия должна была воспользоваться предназначенными для этого деньгами из местной казны. Но вице-губернатор Ушаков, недруг Державина, наотрез отказал в выплате. Свой интерес оказался для него выше государственного. Шла война, армия Румянцева сражалась на берегах Днестра, шведский флот в Финском заливе атаковал русские корабли — и Державин, как патриот, не мог медлить. Он быстро провёл ревизию губернской казны, выявил 177 тысяч рублей, в том числе специально ассигнованные для провиантской комиссии 17 тысяч, и приказал выдать Гарденину всё, что требуется, до копейки! Гудович посчитал это превышением полномочий губернатора, и началось «провиантское дело». Снова сенатские разбирательства, снова презрительные остроты Вяземского.
Бюрократические проволочки в снабжении были проклятием тогдашней армии. Сколько раз Суворову приходилось, перебарывая собственную скуповатость, из личных денег оплачивать строительство укреплений… Сколько раз князь Потёмкин путал собственный карман с государственным — но не в смысле наживы, а наоборот, для снабжения армии.
Россия была воинской державой, а вице-губернаторы и купцы относились к военным как к бедным родственникам.
В рязанский кабинет Гудовича бесконечной чередой поступали жалобы на слишком ретивого губернатора. Державин самодурствует, хочет выслужиться, выдвинуться на борьбе с мздоимцами. Такой ни своих, ни чужих не пожалеет. Гудович ещё в годы придворной и армейской службы усвоил: неумеренное честолюбие следует окорачивать, иначе неприятностей не оберёшься.
В конфликте губернатора и Бородина Гудович, к удивлению Державина, занял сторону купца. Гаврила Романович не сомневался: Бородин — мошенник, негодяй, ему колодником быть. Как же может наместник — опора императрицы, опора империи — поддерживать преступника?
Гудович не мог не понимать, что уязвлённый Державин способен наделать шуму. Он знал, что Державина поддерживал Безбородко, мог догадываться и о доброжелательном отношении к поэту всесильного Потёмкина. И всё-таки пошёл в атаку: он свято верил в служебную иерархию и был убеждён, что подчинённый не в силах одолеть начальника. Субординация даже для Суворова была священным понятием (хотя подчас великому полководцу ох как хотелось её нарушить!), а Гудович привык преклоняться перед властью и не сомневался, что нижестоящий обязан быть податливым. Державин ещё недавно считал Гудовича справедливым и честным человеком, нарадоваться на него не мог — и вдруг такой конфуз.
Снова, как и в Петрозаводске, город разделился на два лагеря. Державин мешал лёгкому обогащению местных чиновников, давно связанных общими интересами с верхушкой тамбовского купечества. Снова сторонники Державина оставались в меньшинстве — и преобладали в их рядах люди пришлые, приглашённые губернатором. Это неудивительно: Державин показал себя максималистом-государственником, резкими выпадами задевал интересы благородного сословия, не говоря о купцах. Тамбовское дворянство побаивалось губернатора, который нисколько не прислушивался к местным помещикам, гнул свою линию без манёвров…
Гудович и Ушаков умело (не в пример
Тутолмину!) составляли рапорты, им удалось настроить Петербург против Державина. Гудович представил Державина эдаким возмутителем спокойствия — а императрица страшилась смуты, старалась избегать колебаний. Даже если Державин прав в деталях, он ошибся стратегически: настроил против себя губернию, не сумел стать опорой наместника…В лучшие дни тамбовской службы Державин переписывался с Вяземским — и князь в эпистолярном жанре общался с ним весьма уважительно. Генерал-прокурор однажды даже пересёк Тамбовскую губернию — и Державин во время путешествия окружил его заботой и почётом. Но политес не в счёт. Вяземский всерьёз считал Державина зарвавшимся хвастуном, неспособным к государственной службе.
У Вяземского было немало поводов, чтобы придраться к Гудовичу. Князя не проведёшь: он видел, что злоупотребления корёжили жизнь и в Рязани, и в Тамбове. Сам генерал-прокурор неизменно держался в стороне от сомнительных комбинаций с губернаторами, был в этом отношении вне подозрений, за что и уважала его императрица. Ему вполне хватало бюджетных утаек. Но во всех конфликтах Вяземский (вот уж странное совпадение!) поддерживал противников Державина. Обидчивость и упрямство — эти два качества мешали Александру Алексеевичу простить и приблизить к себе Державина. За неуживчивый нрав, за насмешки над чтением «Полкана и Бовы», за шашни с Безбородко Вяземский, не любивший менять своих решений, навсегда вписал Державина в список своих врагов. Не всегда он явно демонстрировал свою ненависть к певцу Фелицы, но ни разу не упустил случая поставить его на место. В Тамбове Державин проявил всё ту же глупую горячность. Вяземский приметил её ещё в дни конфликта с Бутурлиным.
Одно вызывало у него уважение: Державина топили (и правильно делали!), а он не тонул. Он воскрес после олонецкого позора — посмотрим, как вывернется после тамбовского! Льстивыми стихами, в которых снова на потеху императрице поднимает на смех достойных людей? Тех, кто не красивыми словами, а неусыпными трудами служит трону!
Ссора с Тутолминым объясняется просто: Державин теснил его родственников, Державин с самого начала презирал петрозаводского наместника за павлиньи замашки, за халатность и глупость. Гудович — другое дело. Его можно было уважать. Да и Гудович искренне ценил Державина — энергичного, честного губернатора. В Олонецкой губернии Державину удалось продемонстрировать только благие пожелания: родственники и сподвижники наместника бойкотировали все начинания шустрого губернатора. С Гудовичем Державин сработался, до поры до времени тамбовско-рязанский «тандем» действовал продуктивно. «В 1786 и 1787 году всё шло в крайнем порядке, тишине и согласии между начальниками», — вспоминал наш герой.
А теперь — чем меньше было оснований жаловаться на Державина — тем убедительнее звучали филиппики Гудовича. «Граф Гудович столь же мстителен, сколько груб, глуп, горд и бешен», — заключит Ростопчин много лет спустя.
Начались крупные неприятности, о которых Державин не забывал и в глубокой старости:
«В сентябре получен указ из Сената, последовавший по жалобе наместника, в коем многие глупые небылицы и скаредные клеветы на Державина написаны были: между прочим, что будто он его за ворот тащил в правление, что будто в присутствии его в правлении сделанные им распоряжения не исполнял, что накопил недоимки, и другие всякие нелепицы, но ни одного истиннаго и уважения достойнаго проступка (или) дела не сказал. Губернатору не трудно было на такой сумбур ответствовать и опровергнуть — лжи прямым делом».
Каждый свой шаг в этой борьбе Державин пытался подкреплять справками, которые требовал от столоначальников, не всегда имея на это право.
«Гудович, будучи о сем извещён, послал в Сенат жалобу на Державина, говоря, что он под видом справок отдал якобы его под суд губернскому правлению. Ему больно было, что справками обнаружились его лжи и чёрной души клевета. Например, он доносил Сенату, что губернатор в присутствии его в губернском правлении сделанных им распоряжений не исполнял (по справкам открылось, что он с самаго своего пожалования в тамбовские наместники в правлении ни разу не бывал и распоряжений никаких не делал); что недоимок не взыскивал: оказалось, что никогда оных так мало не было. Что же касалось, что будто за ворот тащил в правление, то толь грубую ложь никакое безстыдное свидетельство подкрепить не могло; ибо надобно было, чтоб кто-нибудь их рознял, и тому подобное».