Гайдебуровский старик
Шрифт:
Нам это и впрямь было не интересно. Каждый из нас думал о своем. И жил своим мозгом, своими чувствами и смотрел разными глазами с разных углов. В разные стороны. И хорошие люди бывают плохие свидетели. А хорошие свидетели бывают плохими людьми. Впрочем. Это тоже тема для диссертации. Но не по моему профилю.
Я услышал нервный щелчок замка. Роман ушел, не попрощавшись. Похоже, у него не клеилось дело. Похоже, он от меня устал.
Я остался с Диной наедине. Я так боялся, что вновь раздастся нервный щелчок замка. И она уйдет не попрощавшись. Тоже смертельно устав от меня. И я не мог допустить этого. И я решил предвосхитить, вернее, перечеркнуть ее возможный уход. Даже мысль об уходе. Но ничего путного не приходило в голову. Все идеи ее остановить сбились в одну бурлящую пену, так напоминающую ту, по которой я бежал в рваных кроссовках укрыться
Вот сейчас… Она встанет с кресла.
Дина встала с кресла.
Сейчас скажет: «Ну, мне пора!»
Она сказала:
– Мне пора.
И пойдет к выходу.
Дина пошла к выходу.
Вот и все. Я, впрочем, оказался никудышней гадалкой.
У выхода Дина неожиданно резко обернулась. И кивнула на елку.
– Странно, сегодня Новый год, а она так и стоит неукрашенная.
– Новый год?! – я, пожалуй, от этой новости больше опешил, чем от того, что Дина задержалась у двери.
– А вы не знали?
– Не знал, – честно ответил я.
Боже, я уже перестал считать дни. Для меня все они сбились в одну кучу и были брошены вместе с убитым стариком туда, в сырой глубокий подвал, пропахший солеными огурцами. И превратились в месиво одного дня.
– Это не удивительно. Ведь вы живете в прошлом. Какое вам дело до настоящего? Особенно, если оно не так уж хорошо. Вы счастливый человек, Аристарх Модестович. Вы, наверно, время измеряете веками. И великими событиями, и великими людьми. А мы живем по-другому. Мы считаем дни. Особенно до зарплаты. Иногда часы. Особенно, когда ждешь окончания работы. Иногда секунды… – Дина запнулась. И мне казалось, она вновь покраснеет. Но почему-то передумала.
– И до чего же вы считаете секунды?
– Ну…Наверно, когда ждешь чего-нибудь важного или кого-нибудь, кто для тебя важен.
– Как вы ждали Карманова?
Дина вновь не покраснела. А мне так нравилось, как она краснеет.
– Это уже не важно. Он все равно пропал. И, возможно, никто и никогда уже не узнает – куда. Но иногда мне кажется, что люди лучше бы пропадали, вот так, незаметно и мгновенно. Это лучше, чем смерть. И лучше, чем видеть человека мертвым. Я так думаю…
– А зачем вам вообще думать о смерти? И, поверьте, это не лучше. Для родных это трагедия. Гораздо глубже, чем смерть. Надежда не всегда бывает спасательным кругом. Иногда это страшное наказание. Груз, который тянет на самое дно. Особенно, когда ждешь. Ждешь того, кто, возможно, никогда не придет. Представляете, что такое всю жизнь провести в ожидании? Всю жизнь бросаться к телефону или к двери. Всю жизнь жадно шарить глазами в толпе. И всю жизнь не спать. Чтобы не проспать того, кто возможно уже никогда не придет.
– Вы так говорите, словно знаете. Словно что-то… у вас… Или кто-то…
– Нет, Дина, я не знаю. Я всегда жил один. И никого не было на свете, кого бы я мог ждать. И никто на свете не ждал бы меня, даже если бы я пропал навсегда.
– Так быть не должно.
– Не должно, наверно, но бывает.
Впрочем, я не лгал. Я действительно был одинок. И никто у меня не исчезал. Просто я мог себе это представить. Наверно потому, что когда-то по профессии был философом. Или, во всяком случае, мог бы им быть.
– И все же, она не наряженная. Так быть не должно тоже. – Дина вновь кивнула на елку.
– Не должно, но тоже бывает, – я улыбнулся. Я так хотел, чтобы она поняла мою открытую искреннюю улыбку, которую скрывали борода и усы.
Мне кажется, она поняла. И улыбнулась в ответ.
– Вот вы, Дина, и нарядите. Мне всегда казалось, что елки должны наряжать или дети, или молоденькие девушки. Это как-то правильнее. Но только не одинокие старики. Это противоестественно. Что делать одинокому старику под елкой, если он только не Дед мороз?
Дина засмеялась. Мне нравилось, как она смеется. На щечках глубокие ямочки. И в глазах чертики.
– Вот я вас и развеселил. Значит договорились?
– Мне бы очень вам хотелось помочь, Аристарх Модестович. И елочку жалко. Но у меня работа. И я не могу ее потерять. Меня сейчас заменяют, поскольку я была этим…ну свидетелем.
Не очень надежным свидетелем. А теперь нужно идти. Я даже и четверть плана не выполнила. Хотя это такая глупость. Ну, вот скажите, кто, кто будет покупать цветы в Новогоднюю ночь?– Это я вам уж точно не скажу, – я развел руками. – Разве только какой-нибудь сумасшедший. Но это тоже не надежный покупатель, как и свидетели.
Дина улыбнулась и распахнула двери. И у меня невольно вырвалось:
– Дина!
Только бы она не ушла, только бы не ушла. И я решительно направился к ящику с новогодними игрушками. Я знал, что эти игрушки не имеют цены. Эти самые хрупкие символы времени. Это не просто украшения. Это целая жизнь, длящаяся на протяжении нескольких веков. Когда и снег был белее, и мороз сильнее, и дети веселее, и страна умнее. Но для меня это не имело уже значения. Ни цена безделушек, ни прошлые века. Для меня все было только здесь и сейчас. Я поставил ящик с игрушками на пол. И велел, по-моему, слишком сурово велел, чтобы Дина нарядила елку. Елочка-то совсем маленькая, недоросток, подросток, коротышка. Нарядить-то ее ничего не стоит. Всего каких-то жалких полчаса! И неужели Дина пожалеет эти жалкие полчаса для совершенно одинокого старика. Нелюдима. В общем, довольно несчастного старика, который даже не похож на Деда мороза. И которому, возможно, не так уж и много осталось на этом свете. И вдруг, вдруг, конечно, не дай Бог, этот Новый год для него последний. Так неужели такая хорошая честная девушка… Дина прервала мой бессвязный монолог. Последняя фраза о возможно последнем празднике в моей жизни, по-моему, ее окончательно добила. Мне даже показалось, что у нее в глазах застыли слезы.
– Прошу вас, не надо. Вы так похожи на моего любимого дедушку.
А дедушка окончательно добил меня. Но я решил пока его оставить в покое. И вновь показал Дине, как и чем наряжать елку. А сам объяснил, что нужно в эти полчаса сбегать в магазин. Поскольку кроме меня самого никто о празднике не позаботится.
– Но ведь вы никогда не выходите на улицу? – заметила Дина.
– Никогда – это громкое слово. Такого понятия – никогда вообще не существует, запомни это, девочка. Все относительно. Если мы говорим «никогда», значит, подразумеваем «иногда, но бывает», – и я почему-то легонько щелкнул ее по носу. Она вновь засмеялась.
– Но, может быть, все-таки я бы потом, после работы вам могла бы…
– А вот в шефстве я пока не нуждаюсь. Хоть и глубокий старик. Но тебя я буду иметь в виду.
Я набросил на плечи дутую пеструю куртку антиквара и выскочил на улицу.
И зажмурился. Мои глаза прослезились, словно на улице было много солнца и много света. Но уже вечерело. Я, скорее зажмурился от того, что улица сама по себе существовала. Как данность. С непрекращающимся гулом машин, с неоновыми витринами, с ослепительными гирляндами, с хрустом снега под ногами сотен, нет, двух, нет гораздо больше прохожих. И они все куда-то бежали, летели, неслись, боялись не успеть. Неужели они так яро торопились к Новому году. Зачем? И что их может ждать в Новом году? Неужели они не бояться того, что их уже поджидает. Но они надеются все равно на лучшее. Словно переступят порог Нового года и по волшебству окажутся на новой планете, под новым небом с новыми законами. В любом случае, на год они станут старше. И они тоже этого не боялись! И я почувствовал, что неожиданностей нового года, и прибавки к годам опасаюсь я. Словно это антиквар думал за меня, словно это он по-настоящему боялся.
А еще я по– настоящему ослеп и прослезился от падающего снега. Боже, как это красиво! И почему я этого не замечал раньше! Ведь столько зим я пережил и столько раз торопился встречать Новый год. И лишь теперь, после затворничества (которое было не таким уж и долгим) я вдруг по-настоящему оценил красоту зимы. И все-таки через стекло они совсем другие. И зима, и улица, и люди. Нет, не лучше. Наверно, и не хуже. Просто другие. Они были настоящими, а не кукольными персонажами, которые играли в спектакле, за которым я наблюдал каждый день. И я вновь физически, до боли в висках ощутил, что это мыслю не я. Это мыслит за меня убитый антиквар. Мне стало жутко. Я поежился. И повернул к цветочному лотку. Который действительно настолько нелепо выглядел на фоне сверкающих елок, снежинок, сугробов, шуб и меховых шапок, что я невольно улыбнулся. Страх прошел. Мне стало легче. Все же нелепости часто нам помогают. В трудные минуты. Может, стоило бы прописывать нелепости как рецепт от тоски и состояний угнетенности и страха. Жаль, что и эта идея не по моему профилю.