Гайдебуровский старик

– В таком случае…Все равно странно. А Косульки? А Сенечка? Господи, да ладно они, они люди и простодушные, и бесхитростные, в некотором смысле.

– Точнее, глуповатые, – уточнила Дина.

– Пусть так. Но Элеонора Викентьевна! Это же невозможно! Она старика знала сто лет! И у меня подозрение, что все эти сто лет она была в него влюблена на все сто! И не меньше! Она была на нем помешана! Она его боготворила и цитировала как классика антикварного жанра! Она пела ему дифирамбы и не пропускала ни одной щели с пылью! У нее наверняка была тайная мечта женить его на себе! И кто знает, вдруг у них что-то было! Ну, хотя бы в молодости! В молодости часто что-то бывает! И он возможно в силу характера забыл, а она… Она запомнила на всю жизнь эту мгновенную любовь! И чтобы она… И не узнала взгляд! Да этого просто не может быть!

– А вы, сколько вы были знакомы с Элеонорой Викентьевной?

– Ну, я видел ее один раз…

– Один! – Дина торжественно подняла палец вверх. – Один! И скажите, она на вас смотрела? В упор?

– Ну, – я наморщил и без того морщинистый лоб. Я задумался. – Нет, пожалуй, нет, ни разу. Она все время говорила, говорила, но так ни разу и не посмотрела на меня. И меня это обрадовало. Она, наверно, не смотрит на собеседников. Знаете, есть такие люди… главное им говорить, а ответ вовсе необязателен. Иногда он только раздражает…

– Скорее влюбленные люди! И скорее вы правы. Она была влюблена. И когда-то у нее что-то с ним было. И до сих пор она не могла посмотреть ему прямо в глаза. Настолько любила! Вы представляете! Она тоже анахронизм, эта Викентьевна! Тоже антик и раритет! До сих пор ей было и стыдно, и радостно. От стыда она готова была уйти от старика. Но чувство радости при виде его, все превышало. И она вновь и вновь оставалась. Она была в некотором роде заложницей любви. И заложницей антиквара, который превратил ее в служанку.

– Получается, никто, никто не узнал меня, кроме вас? Но почему, Дина? Ведь вы видели меня… Мельком, случайно… И запомнили взгляд?

Дина улыбнулась. По-детски, ямочками на щеках.

– Как будто, чтобы запомнить взгляд, нужна вечность. Или пуд соли с вами съесть. У меня хорошая память на лица. Я ведь продаю, ни больше, ни меньше – цветы. Я в некотором роде психолог. Я по лицам определяю – для чего человеку цветы. На лицах все написано. Для похорон, для свадьбы, дня рождения, для примирения. Даже для разрыва! Или развода! И то могу угадать! Желтые всегда в точку попадают! А, скорее, холодные хризантемы или официальные гвоздики. Что означает – прощай навсегда! Знаете, люди ведь не хотят с нами вступать в контакт. А многим просто неловко распахивать свою жизнь, вернее показывать ее отрезок. Вот самой и приходится угадывать.

– Я понятия не имел, что для развода нужны цветы.

– А для похорон нужны? Ну, если по сути. Вот так же и для развода. Вообще, это красиво. Развод с цветами. Но такие чудаки не так часто попадаются. Скорее, виноватые чудаки.

– Представляю, как бывшая жена его этими хризантемами…

– А вот это уже послесловие. Меня это не касается. Я ведь только предисловие для этой семейной сцены. А занавес опускаю не я.

И все же Дина ответила не на все вопросы. Она ушла от вопросов, словно взяла меня за руку и повела прогуляться по цветочной оранжерее. Где каждый цветок имеет свое значение. Где, оказывается, есть влюбленные цветы, есть цветы смертники, есть разлучники, есть призеры. Кого только нет в оранжерее. Мне же хотелось перехватить ее руку и повести в яблочный сад. Где пахло детством и бабушкиными блинами с яблочным вареньем. Но оранжерея была возможна. Яблочный сад нет. Я как всегда проигрывал. Но меня это особенно не угнетало. Проигрывать я привык. И все же спросил по существу.

– А ведь ты свидетельствовала против меня, Дина? Хотя ты узнала меня с первого взгляда. Я никогда не забуду, как наши взгляды встретились. Знаешь, будто на дороге, сумасшедшем шоссе, где правит автомобильный бал Сенечка. И на этой дороге с огромной скоростью, превышающей все возможные пределы, столкнулись две машины. Я еще подумал, почему? Я – понятно. Но ты? Теперь понимаю. Я влюбился с первого взгляда. Ты меня с первого взгляда узнала. Но свидетельствовала против меня.

– И отказалась от своих показаний. Довольно легко, разве не так? Ладно, я узнала с первого взгляда, но разве можно поверить с первого взгляда в такое?! Вы только подумайте! Поверить и осознать!

– Увы, нет, – я вздохнул. Я признал свое поражение. – И кто поверит в такое, даже если я сдам кровь. Кто?

– Все! Во-первых, кровь на глобусе совпадет с вашей. Во-вторых, трупа нет. А в-третьих, мы заставим и Сенечку, и Косулек вспомнить старика. А Тасю вспомнить вас. Ну, хотя бы по взгляду, по манере говорить, двигаться. К тому же они действительно доверчивы и глуповаты.

– Для лжи их доверчивость впору. А такой правде доверчивость помешает. К тому же, в любом случае, ты защищаешь убийцу. Уже не важно – убийцу кого. Правда – одна, – я в упор посмотрел на Дину. Впрочем, от нее я мог ожидать любого непредсказуемого ответа. Он таковым и оказался.

– Знаете, я никогда не поверю, что вы убили. Во всяком случае, сознательно. Скорее, этот старик был способен на преступление. Во всем его облике сквозило что-то зловещее. Какой-то скрытый порок. И эти мертвые вещи, на которых он был помешан. И эта антикварная лавка, словно склеп, в котором захоронили хозяина вместе с драгоценными вещами. И он наконец-то решил восстать. Вдруг вы убили само зло?

Я не выдержал и рассмеялся. Все-таки, какой она еще ребенок! Я тут же машинально стал ощупывать зубы. Вдруг я смеюсь беззубым ртом. Перед девушкой! Так неловко! Как ни странно, все зубы были целы. Видимо, в отличие от всего остального, зубы так мгновенно состариться не могут. Хотя в обыденной, равномерной жизни, из года в год, они старятся раньше всего.

– Но есть еще, Дина. Это я насчет крови. Знаете, они могут заявить, что кровь старика антиквара и Карманова совпадали. И тогда точно не развязать узлы.

– Еще как развязать! – Дина потуже завязала цветастый шерстяной платок, наброшенный на острые плечи (как у цыганки). – Да, старик избегал врачей. Он им не доверял. И считал, что без них можно выиграть у жизни много дополнительных лет. Если хорошенько поторговаться. Он всегда торговался. А врачи, как налоговики. С ними годами не разживешься. Не знаю, насколько он прав… Но! Тем не менее, анализы его крови сохранились! И все благодаря его подружке Викентьевне. Как-то ей удалось его уломать, уговорить. Нет, вернее, обхитрить. Она сказала, что его кровь нужна для истории! Может быть, даже удастся его клонировать! Представляешь! Сыграла на тщеславии старика! Тот уши и развесил. Этакий Наполеон в глубокой старости, если бы тому посчастливилось постареть. И кому нужна его кровь? Если и Наполеона-то не нужна. Кому теперь какое дело, сколько у них было эритроцитов, лейкоцитов и тромбоцитов. Превышали они норму или наоборот. А старик был фанатично уверен, что он тоже часть истории, как и его вещи. Думаю, он глубоко разочаровался, узнав, что его забыли бы на следующий день. А его вещи нет. Поскольку они память. А он всего лишь кладовщик памяти. Понимаешь?

– А что тут не понимать, Дина? Но где эти анализы? Мне они, во всяком случае, не попадались.

– Викентьевна взяла их себе на хранение. Мол, у нее надежнее. Если со стариком что-нибудь случится (упаси боже, она и мысли такой не допускает и все же…). Так что я проникну сейчас же в ее дом. И раздобуду их. Викентьевна меня любила. И считала, что во мне кипит цыганская кровь. А от цыган можно ничего не скрывать. Они секреты уносят с собой, в дорогу. И, как правило, она со мной была откровенна. Так что мне много времени не понадобится.

Мы так заболтались, что не заметили, как подступило утро. Это было зимнее, позднее утро. Резко погасли звезды. И было еще темно, но можно было понять, что это утро. Машины стали визгливей, а люди громче.

И Сенечка зашевелился на раскладушке.

Мы подкрались к вешалке, и я набросил на Дину меховое манто.

– Ты иди, Дина. Тебе лучше уйти. Для них ты всего лишь воровка.

– А ты скажи, что цыганка. Они и поверят, и простят.

Дина выскользнула за дверь. И растворилась в заснеженной улице. Среди заснеженной толпы. И заснеженных домов. Смуглая, черноглазая она ослепительно смотрелась на фоне белого снега. И на ее черные волосы, которые она так и не покрыла платком, и на ее черное меховое манто, падал, падал ослепительно чистый снег.