Гайдзин

Радость охватила его, вытеснив все остальное.

— Так это «да»?

Её глаза смотрели на него, заставляя его ждать. Со всей нежностью, на какую она была способна, она произнесла:

— Я всерьез подумаю над этим, но сначала вы должны обещать мне быстро поправиться.

— Клянусь, я поправлюсь. Она снова вытерла глаза.

— А теперь, Малкольм, пожалуйста, прочти письмо своей матушки, а я пока посижу рядом.

Его сердце билось сильно и уверенно, подъем, который он испытывал, прогнал на время боль. Но вот пальцы слушались его хуже, и ему никак не удавалось сломать печать.

— Возьми, ангел мой, прочитай мне его, прошу тебя.

Она тут же сломала печать и пробежала глазами единственную страницу, исписанную единственным в своём роде почерком.

— «Мой возлюбленный сын, — прочитала она вслух. — С глубокой скорбью я должна сообщить тебе, что твой отец умер и теперь все наше будущее зависит от тебя. Он скончался во сне, несчастная душа, похороны состоятся через три дня, мертвые должны заботиться о мертвых, а мы, живые, должны продолжать нести свой крест, пока живем. Завещание твоего отца утверждает тебя как наследника и тайпэна, но, дабы иметь законную силу, передача власти должна быть осуществлена на особой церемонии в присутствии моем и компрадора Чена, как то предписывает завещание твоего любимого деда. Устрой наши японские дела, как мы договорились, и возвращайся сразу же, как только сможешь. Твоя преданная мать». Слезы опять наполнили её глаза: она вдруг вообразила себя матерью, которая пишет своему сыну.

— Это все? Никакого постскриптума?

— Нет, ch'eri, больше ничего, просто «твоя преданная мать». С каким мужеством она держится. Как бы я хотела быть такой же сильной.

Забыв обо всем, кроме того, чем чреваты эти известия, она протянула ему письмо, подошла к окну, выходившему на гавань, и, вытирая слезы, открыла его. Воздух был прохладен и свеж, он унес с собой все неприятные запахи. Что ей делать теперь? Помочь ему побыстрее вернуться в Гонконг, подальше от этого мерзкого места. «Подожди... одобрит ли его мать наш брак? Я не уверена. Одобрила бы я, будь я на её месте? Я знаю, что не понравилась ей в те несколько раз, что мы встречались в Гонконге. Она была так высокомерна и недоступна, хотя Малкольм сказал мне, что так она держится со всеми, кроме домашних. „Потерпи, пока ты узнаешь её получше, Анжелика, она такая замечательная и сильная..."»

Дверь позади неё открылась, и в комнату без стука вошла А Ток, держа на ладони маленький поднос с чаем.

— Neh hoh mah, масса, — поздоровалась она с широкой улыбкой, показывая два золотых зуба, которыми очень гордилась. — Масса спит халосый, хейа?

— Прекрати эту ерунду с коверканьем слов, говори нормально, — свободно ответил Малкольм на кантонском наречии.

— Ай-и-йа! — А Ток была личной амой Струана, которая присматривала за ним с самого рождения, и не признавала ничьего авторитета. Она едва удостоила Анжелику взглядом, сосредоточившись целиком на Струане. Высокая и крепкая в свои пятьдесят шесть лет, она была одета в традиционную длинную белую рубашку и черные штаны, длинная косичка лежала на спине, символизируя, что она избрала работу амы в качестве своей профессии и потому поклялась до конца дней соблюдать непорочность и никогда не иметь собственных детей, дабы не делить меж ними свою преданность. Двое слуг-кантонцев вошли следом за ней с горячими полотенцами и водой для Струана. Громким голосом она приказала им закрыть дверь.

— Масса мыца, хейа? — произнесла она, со значением глядя на Анжелику.

— Я вернусь попозже, ch'eri, — сказала девушка.

Струан не ответил ей, просто кивнул и улыбнулся, потом опять перевел взгляд на письмо, погруженный в свои мысли. Она оставила дверь приоткрытой. А Ток неодобрительно фыркнула, твердой рукой захлопнула её , приказала обоим слугам, обтиравшим Малкольма в постели, поторапливаться и протянула ему чай.

— Спасибо, мать, — ответил он на кантонском, согласно обычаю называя этим почтительным именем того особого человека, который заботился о нем, носил на руках и оберегал его, когда он был ещё совсем беззащитным.

— Плохие новости, сын мой, — заметила А Ток. Известие о кончине тайпэна уже облетело всю китайскую общину.

— Плохие новости. — Он сделал глоток чая. Вкус напитка был превосходен.

— После того как тебя помоют, ты почувствуешь себя лучше и мы сможем поговорить. Твой досточтимый отец давно опоздал на назначенное ему свидание с богами. Теперь он там, с ними, а ты — тайпэн, так что плохое перешло в хорошее. Попозже я принесу тебе сверх-особый чай, который я купила для тебя. Он вылечит все твои болезни.

Закончив, они подали ему свежую накрахмаленную ночную рубашку.

— Спасибо, — поблагодарил их Струан, чувствуя себя значительно посвежевшим. Слуги вежливо поклонились и вышли.

— А Ток, запри её дверь, тихо.

Она подчинилась. Её острый слух уловил шелест юбок в соседней комнате, и она решила про себя быть впредь ещё бдительнее. Любопытная чужеземная шлюха-дьяволица с кожей цвета жабьего брюха, чьи Нефритовые Врата с такой жадностью нацелились на господина, что цивилизованному человеку почти слышно, как они истекают соком...

— Зажги мне, пожалуйста, свечу.

— А? У тебя что, глаза болят, сын мой?

— Нет, глаза здесь ни при чем. Спички ты найдешь в бюро. — Спички, новейшее шведское изобретение, обычно держались под замком, ибо пользовались большим спросом, легко находили покупателя и потому имели склонность пропадать. Мелкое воровство в Азии имело характер повального увлечения. А Ток опасливо зажгла одну спичку, не понимая, почему они не вспыхивают, пока ими не чиркнешь сбоку по их особой коробке. Струан как-то раз объяснил ей почему, но она лишь пробормотала что-то о новых колдовских штуках этих дьяволов-варваров.

— Куда лучше поставить свечу, сын мой?

Он показал на прикроватный столик, где легко мог дотянуться до неё рукой.

— Вот сюда. А теперь оставь меня ненадолго.

— Но, ай-йа, нам необходимо поговорить, нужно столько всего продумать, рассчитать наперед.

— Знаю. Просто побудь снаружи у двери и не пускай никого, пока я не позову.

Ворча, она вышла. Долгие разговоры и лавина дурных вестей совсем лишили его сил. Однако он поднял свечу и, морщась от боли, установил её на краю кровати. Потом откинулся на подушку и замер так на несколько мгновений.

Четыре года назад, в день его шестнадцатилетия, мать отвела его на Пик, чтобы поговорить с ним наедине:

— Теперь ты уже достаточно взрослый, чтобы узнать некоторые секреты «Благородного Дома». Секреты будут всегда. Часть из них мы с отцом будем держать в тайне от тебя до тех пор, пока ты не станешь тайпэном. Есть секреты, в которые я не посвящаю твоего отца, есть такие, которые я храню от тебя. Некоторыми я теперь буду делиться с тобой, но не с ним и не с твоими братьями или сестрами. Ни при каких обстоятельствах ни один человек не должен узнать эти секреты. Ни один. Ты обещаешь мне это перед Богом?

— Да, мама, я клянусь в этом.

— Первое: возможно, наступит день, когда нам понадобится передать друг другу личную или опасную информацию в частном письме — никогда не забывай: все, что написано, могут прочесть чужие глаза. Отныне всякий раз, когда буду писать тебе, я стану неизменно добавлять P. S. Я люблю тебя. Ты станешь делать то же самое. Всегда, не пропуская ни раза. Но если в конце письма не будет стоять P.S., значит, такое письмо содержит важную и тайную информацию, от меня тебе или от тебя ко мне только. Смотри! — Она зажгла сразу несколько спичек, прикрыв их от ветра заранее приготовленным листом бумаги, потом подержала их под этим листом, следя за тем, чтобы бумага не загорелась, а лишь пожелтела от жара. Она осторожно проводила пламенем под невидимыми строчками, и — о, чудо! — на листе проступило скрытое послание: «Поздравляю с днём рождения. Под твоей подушкой лежит вексель на предъявителя на десять тысяч фунтов. Храни его в тайне ото всех, распорядись им мудро».