Гайдзин
Шрифт:
— О, мама, он там лежит? Правда лежит вексель, на десять тысяч?
— Да.
— Ай-йа! Но как это у тебя получается? Эта тайнопись?
— Ты берешь чистое перо или ручку, аккуратно пишешь своё послание той жидкостью, которую я тебе дам, или молоком, и даешь написанному просохнуть. Если бумагу нагреть, как это сделала я, буквы появляются вновь. — Она чиркнула другой спичкой и с серьезным лицом подожгла лист с краю. Они в молчании смотрели, как он догорает на камнях. Она раздавила пепел своей крошечной ножкой в высоком ботинке. — Когда станешь тайпэном, не доверяй никому, — непонятно почему вдруг добавила она, — даже мне.
Теперь Струан подержал её печальное письмо над пламенем свечи. Слова проступили на бумаге, он узнал её почерк.
С сожалением сообщаю
На мгновение он прекратил читать, чувствуя, как его мутит от ярости. Скоро, скоро все счеты будут сведены, пообещал он себе и продолжил чтение:
Остерегайся нашего друга, Дмитрия Сывородина. Нам стало известно, что он тайный агент этого революционера, президента Линкольна, а вовсе не южан, как он притворяется. Остерегайся Анжелики Ришо...
Его сердце вдруг шевельнулось от испуга.
Наши агенты в Париже пишут, что её дядя Мишель Мишо был объявлен банкротом вскоре после её отъезда и сейчас находится в долговой яме. Ещё факты: её отец якшается с сомнительными личностями, имеет очень значительные игорные долги и тайно хвастает своим ближайшим друзьям, что скоро станет представлять наши интересы во Франции — получила твое письмо от 4 числа, где ты рекомендуешь его кандидатуру, полагаю, по её наущению, — этого не будет, он несостоятелен. Вот тебе ещё один из его «секретов»: не пройдет и года, как ты станешь его зятем. Все это, разумеется, полнейшая нелепость. Ты ещё слишком молод, чтобы жениться, и я не могла бы даже вообразить себе более неудачного выбора. Поодиночке или вместе, но они раскидывают тебе сети, сын мой. Будь осмотрителен и берегись женского коварства.
Впервые в жизни он был в ярости на свою мать. Дрожащей рукой он сунул письмо в огонь, подождал, пока оно сгорит, потом одним ударом превратил в пыль обуглившийся лист, сбил пламя со свечи, отчего она, кувыркаясь, полетела на пол, и откинулся на спину, борясь с тошнотой. Сердце бешено колотилось в груди, разум не переставая кричал: «Как она смеет следить за Анжеликой и её родными, не спросив меня! Как она смеет так ошибаться! Какие бы грехи они ни совершили, Анжелика в них не виновата. Уж кто-кто, а мать должна бы знать, что детей нельзя винить в грехах их отцов! Разве мой любимый дед не был ещё хуже них, разве не был он убийцей, разве многим отличался от пирата, как и её отец до сих пор? Какое низкое лицимерие! Не её ума дело, на ком я собираюсь жениться. Это моя жизнь, и если я решил жениться на Анжелике в следующем году, так оно и будет. Мать ничего не знает о ней — а когда она узнает всю правду, она полюбит её так же, как люблю её я — иначе... Клянусь Богом, она...»
— О, господи, — охнул он, когда боль начала рвать его на части.
12
Макфей поднял глаза от писем, документов и журналов, груды которых заваливали его рабочий стол.
— Как он? — встревоженно спросил Джейми, когда в кабинет вошёл доктор Бебкотт. Бебкотт прикрыл за собой дверь. Кабинет был просторным, окна его выходили на Хай-стрит и на залив.
— Это была какая-то желудочная колика, Джейми. Боюсь, этого следовало ожидать. Бедняга. Я перевязал ему рану — он порвал несколько швов. И дал ему лауданум. — Бебкотт потер глаза, веки у него покраснели от усталости. Его фрак из толстого сукна протерся на рукавах и был во многих местах покрыт пятнами от химических реактивов и засохшей крови. — Сейчас я для него, пожалуй, больше ничего не могу сделать. Каковы последние новости с флота?
— Статус-кво: корабли в боевом построении, все команды стоят
по местам, миссия по-прежнему окружена, бакуфу скоро должны появиться.— А что произойдет, если они не появятся? Макфей пожал плечами.
— Я получил распоряжение как можно скорее доставить Малкольма в Гонконг — это крайне важно для него. Я могу поместить его на пакетбо...
— Я категорически запрещаю это, — отрезал Бебкотт; его голос прозвучал более раздраженно, чем ему хотелось. — Это было бы глупо и очень опасно. Очень опасно. Если они попадут в шторм, что более чем вероятно в это время года... в общем, сильная и продолжительная рвота разорвет все швы — это убьет его. Нет!
— Тогда скажите мне, когда это будет безопасно.
Доктор выглянул в окно. Вдалеке за мысом море сплошь покрывали белые барашки волн, в заливе оно было спокойнее. Небо затянули тучи. Он взвесил свою беспомощность против своих знаний.
— Как минимум через неделю, возможно, через месяц. Бог знает, Джейми, я — нет.
— Если бы вы отправились с тем же пакетботом, это помогло бы?
— Ради бога, да нет же! Вы что, не расслышали, что я сказал? Нет. Нет! Ему нельзя двигаться. Девять дней на корабле прикончат его.
Лицо Макфея застыло.
— Какие шансы у Малкольма поправиться? Говорите как есть. Очень важно, чтобы я знал.
— По-прежнему хорошие. Температура у него более-менее нормальная, и нет никаких признаков нагноения. — Бебкотт снова потер глаза и зевнул. — Извините, я вовсе не хотел орать на вас. Я с полуночи на ногах, латал матроса и солдата, подравшихся в Пьяном Городе, а на рассвете был срочный вызов в Ёсивару, пришлось зашивать молодую женщину, которая попробовала с помощью ножа перейти в лучший мир. — Он вздохнул. — Ему бы очень помогло, если бы вы как можно меньше волновали его. Я бы сказал, что сегодняшний приступ, вероятнее всего, вызван именно плохими известиями.
Новость о кончине Кулума Струана и, следовательно, новом статусе Малкольма как тайпэна — известие огромной и срочной важности для всех их конкурентов — мигом облетела Поселение, и последствия её живо обсуждались. В фактории Брока Норберт Грейфорт прервал заседание, чтобы откупорить первую бутылку шампанского из ящика, который он уже много недель держал охлажденным специально для этого случая.
Тосты в этот момент провозглашались по всей Иокогаме, в правлениях компаний по всему Дальнему Востоку и вообще везде, где велась торговля с Азией, ибо редко выпадал такой повод, как смерть тайпэна «Благородного Дома» и приход ему на смену нового. Среди тостов были торжественные, были мстительно-злорадные, одни поднимались за преемника, другие посвящали кости всего рода Струанов дьяволу, третьи содержали искренние молитвы о ниспослании им успеха и процветания, но все произносившие их думали об одном: как это известие повлияет на них самих, ибо, хотели они того или нет, компания Струанов была тем, чем была, «Благородным Домом».
Во французской миссии Анжелика чокнулась бокалами и осторожно пригубила шампанское; её бокал был дешевым и едва приемлемым для такого случая, как и вино.
— Да, я согласна с вами, мсье Вервен.
Пьер Вервен был поверенным в делах, усталым лысеющим человеком сорока с небольшим лет.
— Первый тост требует второго, мадемуазель, — сказал он, вновь поднимая свой бокал и возвышаясь над ней. — Не только благополучия и долгих лет новому тайпэну, но за тайпэна — вашего будущего мужа.
— Ла, мсье! — Она поставила свой бокал на стол, притворяясь рассерженной. — Я рассказала вам об этом по секрету, потому что я так счастлива, так горда, но вы не должны упоминать об этом вслух, пока он, мсье Струан, не объявит о помолвке публично. Вы должны обещать мне.
— Конечно, конечно. — Голос Вервена звучал доверительно, но мысленно он уже набросал срочную депешу, которую отправит Сератару на борт французского флагмана в Эдо сразу же, как только она уйдет. Совершенно очевидно, что подобный союз открыл бы для Франции и французских интересов бесчисленные политические возможности и ходы. «Бог мой, — размышлял он, — если у нас достанет ума, а нам его не занимать, мы сможем контролировать „Благородный Дом" посредством этой юной шлюшки, все достоинства которой сводятся к довольно милой мордашке, аппетитным грудкам, перезрелой невинности и попке, которая сулит её мужу устойчивый кобелиный задор на месяц-другой. Как, дьявол меня забери, удалось ей заманить его в свои сети — если то, что она говорит, действительно правда? Если...