Газета День Литературы # 135 (2007 11)
Шрифт:
В одном можно не сомневаться: каждый, кто жил по-настоящему, на пределе всех своих сил, всё же приблизился к тому, что – с его рождением – Бог помыслил о нём и предназначил ему осуществить на земле.
Сама наша жизнь – по неведению нашему прошлого и будущего, по приблизительности познания настоящего, людей, даже самого себя, по краткости и прерывистости впечатлений – тоже больше напоминает сон. Явь же, в целокупности и полноте, в понимании сути всего происшедшего, происходящего и того, что произойдёт, дана лишь Высшему, Который и назван Вседержителем…
Словом, я вовсе не притязаю на то, что вполне постигаю личность Юрия Поликарповича Кузнецова и его поэтическое творчество. Эти заметки – только попытка приблизиться к пониманию его. (Как, впрочем,
…Кузнецов был для меня не просто поэт, не просто человек, а – нечто. По крайней мере чудился таким. Сейчас не знаю, не уверен… но довольно долгое время. Это труднообъяснимо, но это так. Никто из современников, очных и заочных (а видел я многих), больше таковым не казался. Да и вряд ли уже покажется.
Нечто… облако. Или лучше по-старинному – облак. Облак света и дыма. Дым в облаке – туман, влажная мгла. Свет и вода – жизнь. Но облако парит над родной землёй, и в нём ещё – дым Отечества. Дым – это и отстранённость. Ото всех, ото всего. Что-то, куда как важнее всего на свете и всех на свете, – совершается в нём, внутри, на глубине, – может, и сам он не знает что. Но тем более надо прислушаться, чтобы не упустить, понять это глубинное, таинственное. А все – мешают, и всё – мешает, отвлекает. Вот и отстранённость. (Поэт, собственно, прежде всего странник в самом себе, в своих глубинах. Пойди туда, не знаю куда; найди то, не знаю что; – вот его суть, его постоянное состояние. Загадал Бог загадку, а ты разгадывай.)
Таким, постоянно отстранённым, Кузнецов и запомнился мне. Отстранённым – то есть сосредоточенным на главном для себя. Конечно же, это не значит, что так было всегда. Скорее всего это было не так. Но тень всегдашней, въевшейся в его облик отстранённости уже никуда не исчезала. Да впрочем, думаю, это изначально было ему дано, с рождения, – только в последние годы жизни проступило уже, обозначилось в неистребимой определённости… А повседневность, поведение, так сказать, в быту, наверняка кому-то странное и непонятное, и определялось уже этой отстранённостью. И угрюмостью своей, и рассеянностью, и молчаливостью, и сигаретным дымом, и водкой – он отгораживался от суеты, от людей. Чтобы не мешали – услышать, осознать, почуять в себе тот продвиг, росток, звук Слова. Той же природы и его упрямая неразговорчивость, ворчливость, немногословность – чтобы не растратить душу, не распылиться, не потревожить происходящего в ней.
Что это было? Волевая заданность себе, своему поведению? Или это получалось стихийно, по естеству его духовной сути, чему невольно подчинялась и душевность?..
Я душу спасаю от шума и глума,
Летящих по краю.
Я думаю думу, о чём моя дума –
И сам я не знаю.
Да и как знать? Будто бы ни о чём – но обо всём. Обо всём сразу. Это – инстинктивное движение интуитивного проникновения в суть жизни, в её смысл. Это – подслушивание слова. Слово определяет думу. Оно как бы нащупывает затаённый в пространстве смысл, сгущает в образ или символ растворённое в воздухе загадочное нечто – прообраз, предсмысл. И эта ловля ускользающего, потустороннего миру ветра исподволь становится существом поэта – и он видится людям, миру непонятным, странным человеком. Вроде бы здесь, рядом, вроде бы участвует в общении, разговоре – а где-то там. Где же? Никто не узнает и не поймёт, да и сам поэт, скажи он откровенно, как на духу, ничего путного не объяснит. Потому что не знает: что это? откуда это?
В истинном своём состоянии, условно – в состоянии творческом, поэт не принадлежит себе. И никому.
Он проводник, восчувствователь, сказатель Слова.
Жизнь – внутри, в душе; снаружи – существование, со всеми его прелестями (как в ироническом, так в прямом и – выше – в религиозном смысле)...
Наталья Егорова КЛАССИЧЕСКАЯ ЛИРА
"Наш современник". Антология. Том третий. Поэзия. "Муза надежды". "Наш современник", Москва, 2007. Составитель С.С. Куняев.
Мощные мерные удары классической лиры, рокотавшие на просторах рушащейся страны, запомнили многие. Ни жесткие политические бои, ни трагические события 1991-1993, ни падение в пропасть и разрушение державы не могли отвлечь читателей от удивительного поэтического взрыва девяностых-двухтысячных в "Нашем современнике".
Третий поэтический том антологии "Нашего современника" (составитель Сергей Куняев) – срез поэтического пятнадцатилетия, приглашение к разговору о целой эпохе в русской поэзии – бесконечно яркой и бесконечно трагической.
Русское письменное поэтическое тысячелетие начиналось со "Слова о законе и благодати" митрополита Иллариона, заканчивалось – циклом поэм о Христе резко обратившегося в православие самого крупного поэта эпохи – Юрия Кузнецова. (Неслучаен перевод Кузнецовым древнего памятника.)
Рубеж столетий словно смотрится в зеркало конца-начала ХIХ-ХХ веков, оглядывается на серебряный век нашей поэзии с его звёздной россыпью первоклассных, совершенно не похожих друг на друга поэтов. Но – вместо декаданса, упадничества – приходится говорить о возвращении к Богу, вместо обострённого интереса к новаторству и форме – о возвращении к традиции.
О том общем, что объединяет разных и ярких поэтов, собравшихся под обложкой "Нашего современника", ещё в 1968 году со свойственными ему чистотой стиха и точностью мысли сказал Анатолий Передреев в стихотворении "Поэту".
Ты помнил тех, далеких, но живых,
Ты победил косноязычье мира,
И в наши дни ты поднял лиру их,
Хоть тяжела классическая лира!
Последнее поэтическое пятнадцатилетие в "Нашем современнике" готовилось долго. В шестидесятые и семидесятые первым из критиков заговорил о возвращении к традиции Вадим Кожинов. Он же – открыл и поддержал целую группу талантливых поэтов. Полуподпольное выживание длилось больше трёх десятилетий. Только в 1989 году, с приходом в "Наш современник" С.Ю. Куняева, для многих стал возможен прорыв "поэтической блокады" и выход к широкому читателю. Откроем же антологию и вслед за составителем попыта-емся понять, о чём поёт нам хор предстоящих перед Богом поэтов.
Юрий Кузнецов не только Божьей волей поэт, он – поэт, завершающий тысячелетие: не случайно вместе с тысячелетием русский классик немного в другом, продиктованном временем порядке пережил все этапы тысячелетних духовных исканий славян. Атеист "Атомной сказки" превратился в язычника "Тайны славян", славянский язычник – обратился в христианина, с неукроти-мой волей и любовью растущего к Богу. Классическая лира Юрия Кузнецова в последние годы поёт из магического круга, очерченного на развалинах мира.
Окружена глухой толпой
Среди загаженного мира,
Играй, играй сама собой,
Рыдай, классическая лира!
Единственно возможный выход для поэта в трагические годы – Христос. В антологии – отрывок из неоконченной поэмы "Рай", последнее, что спела клас-сическая лира великого русского поэта. В поэме Кузнецов первым после Данте дерзнул живым переступить порог рая.
В описании бесплотного мира Ю.Кузнецов дерзко изобретателен и не-ожиданно поэтичен. Как и о предыдущих поэмах, писать о "Рае" практически невозможно: за каждой строкой – символическая и смысловая информационная нагрузка, подвластная только Кузнецову: до него столь интеллектуальным в поэзии не дерзал быть никто. Именно в этой неоконченной поэме, строкой, вложенной в уста Иисуса, поэт произносит роковое, на мой взгляд, пророчество о собственной смерти. Он просит Иисуса дать ему возможность зреть рай хотя бы одно мгновение.