Газета День Литературы # 76 (2002 12)

— Лучше не бывает! — отвечали горшки и вазы, подпрыгивая на полке.

— Можем ли мы делать то, что захотим?

— Можем! Хотим!

— А сможем ли мы при так называемом мастере делать то, что хотим?

— Нет!

— Будет ли нам хорошо?

— Нет!

— Так зачем, я вас спрашиваю, нам кто-то еще? Зачем нам мастер?

— Незачем!

— Не заставит ли он нас опять выполнять то, что мы делали раньше, и то, что мы не хотим?

— Заставит!

— А хотим ли мы, чтобы нас опять заставляли?

— Не хотим!

— Так да здравствует не хочу и полная свобода вещей!

— Ура!!

Тут дверь отворилась и вошел Гончар. Не успел он сделать и полшага, как тяжелый Кривобокий Кувшин, стоявший на месте его любимого, свалился прямо ему на голову. И следом еще несколько горшков посыпалось сверху. Один из них угодил в Самый Большой Кувшин, который тут же раскололся на части. У мастера потемнело в глазах, он схватился за стол, чтобы не упасть. Из разбитой головы мастера потекла кровь — прямо в Чашу, которая всегда стояла на столе и из которой он так любил пить молодое вино. Зеленое вино растекалось по полу. Мастер взял Чашу в руки и с грустью посмотрел в нее. Он хотел присесть на скамью, но не удержался на краю и, переворачивая стол, расплескивая и проливая кровь из Чаши, упал на пол, залитый вином и усеянный острыми черепками. Больше он не двигался.

— Ага! — застучали друг о друга горшки. — Мастер умер! Его больше нет! Давайте танцевать!

Но, по правде сказать, танцевать было уже почти некому. Только несколько горшков на верхней полке и осталось в целости, да Ночная Ваза, доверху заполненная черепками, все еще вздыхала под столом, да Недоделанное Блюдо ползло по направлению к гончарному кругу. Круг по-прежнему крутился, но желающих прокатиться на нем, устроить карусель не находилось. Все кругом было усеяно битыми черепками. Старые кирпичи, видя, что происходит, но в силу своего положения в камине не способные вмешаться, плакали горючими слезами и тушили ими разгоревшийся очаг. Где-то рядом с ними плакал ребенок.

Три долгих часа пролежал Гончар без движения, и все это время сошедшие со своих мест и еще остававшиеся в живых вещи кружились в сумасшедшем хороводе, беспрестанно толкаясь и стукаясь друг о друга.

Но вот мастер открыл глаза, и карусель мигом остановилась. С раскаяньем и тоской посмотрел мастер вокруг себя, на свой дом и творения рук своих. Заглянув на верхнюю полку и не увидев там ничего кроме груды черепков, не увидев своего любимого Кувшина, Гончар горько заплакал. Он очень жалел все разбитые сосуды, которые делал с таким старанием и которые не хотел даже ни продавать, ни дарить — но оставил у себя, чтобы любоваться ими, — и вот ничего от них не осталось.

— Но где же малыш? Неужели и он, как разбитый горшок, погребен под грудой черепков?

Гончар стал искать глазами младенца и тотчас увидел его: ребенок тихонько спал, прислонившись к теплой стенке камина, и улыбался блаженной улыбкой. Тоненькая струйка крови запеклась у него на лбу, а больше никаких ссадин не было: лицо его, чистое и белое, как у голубя, спокойно дышало и жило своим сном. Мастер коснулся его рукой, младенец открыл глаза и внимательно посмотрел на него — и узнавая, и не узнавая.

Понимая, что во всем виноваты не вещи, но его собственный сын, бывший когда-то ему родным и ставший врагом, — Завистник по прозвищу Тишина, который, видно, забрался в дом в его отсутствие и осквернил его, Гончар решил найти себе новое пристанище. Он взял обе половинки Изящного Кувшина, а также осколки других сосудов, которые собрал в один большой мешок. А в маленький узелок он сложил то, что уцелело: любимую Чашу, которая хоть и падала, не разбилась, да несколько безымянных сосудов, ничем с виду не примечательных, не самых больших, зато целых и неповрежденных, полных старого и молодого вина. Пока Гончар разбирался в этом хаосе, малыш ползал по полу и увлеченно играл битыми черепками.

Мешок был отнесен на кладбище, положен в яму и смешан с землей. Правда, он изрядно полегчал, поскольку сын мастера, когда отец чем-то отвлекся, переложил множество битых черепков в свой узелок, который и забрал с собой. Ведь он хотел быть во всем похожим на отца и, кроме того, продолжить свою игру на новом месте. А по дороге на кладбище он нашел в мешке маленькую дырочку и через нее вытянул несколько последних черепков, и всю дорогу нес их прямо в ладонях. Они показались ему особенными, самыми дорогими. Но, надо заметить, и сам мастер в последний момент не удержался и переложил к себе в узелок останки Любимого и Самого Большого кувшинов, еще не зная в точности, что с ними сделает. Просто расстаться с ними он не мог. Он взвалил весь свой скарб себе на спину, а сын поднял свой узелок, который, казалось, был гораздо больше и тяжелее его самого, да еще захватил несколько черепков в придачу, и так они долго шли по желтой пыльной дороге, пока не пришли в другие селения, где начали другое бытие. Сын вскоре подрос и стал помогать отцу — так что без его помощи тот уже не мог обходиться. При этом сын не стал осваивать гончарное дело — ему это было не нужно. Говорят, что в отличие от отца он и так всегда умел находить общий язык с вещами. Еще говорят, что в тех селениях сын Гончара встретил свою мать и привел ее к отцу. И они были отныне неразлучны.

А что же стало с их старым домом? Он бы наверняка остался пустовать, преданный на постепенное разграбление и разрушение, да вот так случилось, что в первую же ночь после того, как Гончар покинул свой дом, Завистник по прозвищу Тишина решил переселиться в него. Волшебный круг Гончара у него уже был, и дело, как он думал, оставалось теперь за немногим. Прежде всего надо было сесть на место отца. Однако, когда с наступлением темного времени он приблизился к бедному жилищу Гончара, дом уже пылал вовсю. Оказалось, что камни, которыми был выложен очаг, так сильно вопили и горевали без хозяина, что в конце концов разгорелись. А зеленое молодое вино, смешавшись с горючими каминными слезами, само превратилось в горючее и вспыхнуло, как греческий огонь.

Утром уже ничего не осталось от маленького и когда-то уютного дома-мастерской Гончара. Только камин с трубой, как это бывает после пожара, стоял невредим и даже как будто закалился в огне. Время шло; проносились ветры, шумели дожди, падал снег. Семь лет простоял камин, как столп, а потом еще семьдесят семь, а потом еще семьсот семьдесят семь. Его занесло землей. Но он так и продолжал стоять и ждать, когда же вернется к нему хозяин и снова положит у очага своего сына. А может, как знать, воздвигнет из этих камней, пропитанных вином и слезами, себе новых детей.

Камин до сих пор стоит.

Селение после того, как его покинул Мастер, быстро захирело. Глиняные дома постепенно приходили в негодность, рассыхались и смешивались с землей вместе со своими жильцами. Завистник, правда, набрал еще целый мешок черепков и, склеив их, долго морочил людям головы, выдавая за новые изделия мастера. Люди, пока жили, все равно покупали, потому что — где было взять другие? А потом и некому стало покупать. Но Завистник по прозвищу Тишина все еще ходит, все еще месит глину, все еще торгует смешными склеенными черепками. И, надо сказать, спустя семь тысяч лет он нашел хороших компаньонов, с которыми организовал совместное предприятие, и добился успеха. Особенно в последнее время дело его пошло в гору, на изделия его резко повысился спрос, потребление битой и склеенной посуды возросло на порядок. Компания "Тишина & Мир и Безопасность" открыло дочерние предприятия по всему свету.

С главами из романа “Москва конечная” вы можете познакомиться на сайте

Сергей Шаргунов УРА!

БАБУШКА ДРУГАЯ

Я не застал ее. Советская писательница, дворянка, всех прельщавшая красотой. Красота, свидетельствуют воспоминания, да и черно-белые фотки сипло мне твердят, была ледяная. Синие большие глаза, правильные черты румяного лица.