Газета День Литературы # 76 (2002 12)

Мы снова сели на место, и оказалось, что там, кроме Алешки и ясноглазой девушки, сидит еще какой-то парень, щербатый, коренастый, с усиками, светло-желто теряющимися на лице.

Пока мы танцевали со щенком-Сашей, я и не заметил, как появился этот парень. С его первых слов и Алешкиных переводов стало ясно, что он, хотя и в штатском, но — "полисмэн" — мент. И вот, я, Сережа Шаргунов, с русским паспортом во внутреннем кармане кожанки, сижу перед щербатым ментом — и зовут меня Джек, а он, мент, угодливо покупает закуску и пойло, заглядывает мне в глаза, лыбится, подливает.

Я пил водяру рюмашками, но не забывал свою роль ни на секунду, а только все больше становился американцем, говорил все щедрее, уже не обрывочными фразами, а взаимосвязанными предложениями. И мент, который знал лишь по-немецки, "повелся", и сквозь туман улыбались девушки, и льнула русая Саша с губами, мокрыми от водки.

А я между тем думал про себя: "Что же вы, суки, любите янки?..". Был задан вопрос об учебе, и я пьяно назвал английский Кембридж, но мне с готовностью кивнули — значит, сошло. Спросили: как давно приехал? Неделю назад. На сколько? На месяц.

Было весело, а не тревожно, вот среди этой дикой беседы, под девичьи улыбки, под Сашины касания, звон рюмашек "за восьмое марта". И выяснялось, что мент, сидевший напротив меня, — не просто мент, а ответственный "за этот участок Арбата" — "фор зис парт оф Арбат-стрит". И официанты звали мента не по имени, а по кличке "кот", а он ухмылялся в светло-желтые усики. Потом появилось человек пять ментов, тоже в штатском, видно, что "кот" был их начальником. С ментами пришли грудастые бабы лет тридцати. Мы переместились в темный угол бара, на диваны, к большому столу.

И никто не догадался, что я — обыкновенный русский мальчишка с улицы, а, наоборот, меня окружили вниманием, задавали одни и те же дебильные вопросы, и ни один из присутствовавших меня не раскусил.

Только какой-то турок, который, рассказали, прибыл в Москву в начале 90-х и так здесь и остался, сидел в полумгле и с дивана недоверчиво поблескивал черными глазами, а когда никто посторонний не слышал, глухо спросил у Алексея, указав на меня синим подбородком:

— А все-таки, откуда он?

Мне приспичило. Оказалось, туалет здесь платный. И мент-"кот" пошел сопровождать меня, причем вышагивал он деловито и самодовольно, мол, веду американца. В туалет с "котом" пропустили без денег. Я уже сушил ладони под кондиционером, когда он, застегивая ширинку, вдруг по-русски спросил:

— Сколько времени, не скажешь?

Я резко дернулся и испуганно ответил:

— Сорри?

Щербатый мент, подвыпивший, спохватился и рассмеялся. Он стал похлопывать меня по плечу, дружески бормоча: "О, кей, о, кей", и уже себе говоря: "Блин, он же по нашему не сечет".

Назавтра рано утром предстояла учеба. Я хотел отоспаться, и мы с приятелем почти крадучись ушли в районе полуночи, когда надоело празднество, опротивела жратва и компания. Но перед уходом я, Джек, коротко стриженый и чуть агрессивный, поцеловал двух девушек, особенно долго и нежно душку Сашу.

Мы с Алексеем уже подбирались к дверям, и тут в громе музыки к нам со всех ног бросился "кот", красный и потный, он внезапно заметил нас уходящими.

— Как, уже? — проорал он сквозь музыкальные раскаты, блики плясали на его щербатом лице.

— Увы, у нас еще назначена встреча, — в самое ухо замямлил ему Алексей.

Мент кивнул Алешке, потом схватил мою руку и крепко жал, и долго-долго тряс.

И в этот момент мне стало очень плохо на душе.

— Ты че, мужик? — вдруг сказал я, задыхаясь от жарких слез. — Дурак, да?

Но новый раскат музыки заглушил мои слова, "кот" улыбался в усики. Лишь Алешка, догадавшись, что я заговорил по-русски, резко потянул меня, Джека, на выход.

Владислав Бахревский ВЫСШАЯ МЕРА (К 75-летию Николая Корсунова)

Казаку, писателю Николаю Федоровичу Корсунову 75 лет. Сколько бы нам ни было, душа у нас остается молодой. Душа для вечности создана.

Но в 75 святое право каждого поклониться миру: "Люда добрые! Человечество горчайшее! Не судите, как жил, — суд жизни у Бога,— судите, много ли успел послужить земле нашей, слезами политой, как дождями, и тебе народу битому, ломаному ложью за правду".

Народ в жизнь свою лишнего не примет. Жестоко, но справедливо. Как тут не порадоваться за Николая Федоровича! Его писательская судьба счастливая: угодил казакам, уральскому суровому братству. Честной жизнью, правдой писаний. Казацкая правда Корсунова жжет, от такой литературы больно. Да только ведь на выжженных бурьянах зелень идет в рост быстрее.

Коли ты почитаемый сын на родной земле, то и для всей России дорог.

Родился Николай Федорович 20 декабря 1927 года в поселке Красноармейск Уральской области. В России родился. Ныне низовье Урала — иная держава.

Война взвалила на плечи четырнадцатилетних, да еще вечно голодных, — всю мужскую крестьянскую работу. В пятнадцать уже тракторист — главная сила хозяйства, в семнадцать — солдат, защитник Родины. Шел 1944 год, немцев били на всех фронтах, страна, думая о завтрашнем дне, приберегала поросль. Корсунов закончил под Бузулуком школу снайперов, но служить отправили на Балтийский флот. Флотская служба была долгая, домой вернулся в 1950-ом. 23 года. Образование — семилетка не закончена, а дар слова первый росток уже пустил. Сочинять начал, сидя на тракторе, печататься — во флотских газетах. Отношение к писательству в те времена было святейшее. Казацкий сын Корсунов понимал: русский писатель ответчик за жизнь, но это еще и русская культура.

К тридцати годам одолел вечернюю школу, один курс пединститута. И тут грянула целина. Стране понадобились люди, готовые начать жизнь с чистого листа. Целина — это еще одна попытка страны Советов жить во имя народного блага, огромной единой семьей.

Николай Федорович Корсунов возглавил районную газету, стал летописцем новой жизни. Но газета — информация, а хотелось осмысления народного подвига. Прорыв в художественную литературу удался. В 1961-ом году в Алма-Ате вышла из печати книга целинника Корсунова "Родник рождает реку". На издание книги в советское время уходило в лучшем случае два года. Рукопись рецензировали, редактировали и только потом ставили в план, но для целинников условия были особые — нужная литература шла вне очереди.