Газета Завтра 242 (81 1998)

–  Ну, давай, поезжай, - говорит.

Вот я эту бутылку открыл в туалете, половину сам выпил, а в оставшиеся полбутылки высыпал все таблетки, что в кармане были. Потряс несколько раз для верности и на кухне поставил ее незаметно за ситцевой занавеской на подоконнике. Стол рядом с окном стоит. Вижу - эту бутылку через занавеску на свет видно, даже видно, сколько водки в ней осталось. “Ну, - думаю, - эту бутылку пополам с тобой, Борька, выпьем. Я свою половину принял, а это - тебе!”

Верите, нет: перекрестился на красный угол несколько раз:

–  Прости меня, Господи, что родному сыну отраву даю, нет ни житья с ним, ни сладу. Господи, прости меня, грешного!

И вышел вон, поехал в больницу.

Вот снова неделя прошла, от него звонков не было. Пятница подходит. У меня всю неделю холод внутри сидел. Врач говорит:

–  Что-то ты, Тимофеич, бледный какой-то. Может, не пускать тебя домой?

–  Нет, - говорю, уж вы меня обязательно пустите, что-то сын всю неделю не звонил, не случилось ли чего?

–  Ну, тогда поезжай, проверь!

Подхожу к дому, а в квартиру заходить боюсь. Иду к Надьке.

–  Надь, - говорю, - что-то ноет мое сердце, боюсь сегодня в дом заходить - уж не случилось ли чего с Борькой.

–  Да, - отвечает, - я его тоже несколько дней не видела. А что может случиться?

–  Да мало ли! На тебе ключ, иди открой.

Она пошла, я сзади. Отпирает дверь: тихо! Я принюхался: вдруг пахнет уже? Но нет, только куревом прет несвежим.

Надька - в комнату, я - за ней.

–  Вона, лежит, - говорит она, - пьяный небось!

–  Борька, проснись!

Не шевельнулся. У меня внутри все дрожит, и вся грудь в холоде: надо же, сына отравил! И лежит так, как когда маленький был, всегда лежал: на правом боку, колени к животу прижал.

Надька дальше пошла, а я не могу, в дверях как приклеился.

–  Борис, вставай!

У самой голос дрожит, заволновалась. Потрогала:

–  Батюшки, лоб холодный!

У меня холод под колени сполз, еле держусь, вот-вот грохнусь.

–  Боря, сынок, вставай, - шепчу шепотом.

Вдруг как сядет быстро.

–  А, батя, это ты? Надюха, а ты чего такая белая? Да что вы на меня уставились? Трезвый я, трезвый! Всю неделю не пил. Не на что, да и неохота чего-то! Отсыпался. Потому и тебе не звонил.

Я скорее на кухню. Гляжу: батюшки мои светы, вон она стоит, как стояла, я ее с порога увидел, через занавеску даже видно, что не пустая. Я скорей схватил ее - и в раковину! Руки дрожат, сам думаю: как же так, не увидел всю неделю, пока меня не было. Она же видна была - как нарисованная - через занавеску. Где только он мои початые бутылки не находил, а тут на самом виду не увидел! Может, думаю, что помолился за неправедное дело?

Не ведаю, не знаю я ничего про это, но пережил немало! Сын-то пить продолжает, что с него! А я иной раз посмотрю на него - вдруг как волной обдаст: будто это я спас его. Верите, нет, вроде хотел его отравить, убить, а кажется, что будто от смерти спас.

Что ж, думаю, знать, доля моя такая: жить - мучиться, и умирать - мучиться!

Записал Виктор РЫБАЛКО

г. Боровск

ЖИЗНЬ ЗА РОССИЮ

3 июля трагически оборвалась жизнь мужественного патриота генерала Рохлина.

Официальная версия гибели, жалкая, как сам режим, и беспомощная, как кириенковские реформы, едва ли способна убедить.

Остановилось сердце героя, но не остановить клокочущей ненависти и нарастающей волны народного гнева.

Слово отважного генерала пробудило во многих волю к сопротивлению, вокруг его имени и движения стали объединяться те, кто не намерен больше мириться с политикой разрушения и геноцидом русского народа. И режим испугался. Испугался решительности, а главное, его бескомпромиссности, чем, увы, неоднократно запятнала себя “системная оппозиция”. Рохлин не пошел на компромиссы: ибо режим Ельцина - режим национальной измены, а всякий компромисс с предательством - тоже предательство.

Герой нескольких войн, он погиб на самой важной, самой страшной и самой ответственной войне - войне за Россию, которую ведет против нас руками нынешних правителей вся мировая закулиса.

Все зло мира против нас, мы в меньшинстве и пока терпим поражение. Но с нами Бог - и мы выстоим.

Кончится лихолетье, сгинет проклятый режим, сойдут на самое дно преисподней его мерзкие сатрапы во главе с Ельциным принять муку вечную за неисчислимые страдания, принесенные великому народу и великой стране. Травой забвения зарастут их презренные могилы, а имя героя, бросившего вызов этим апокалипсическим чудовищам, останется как пример чести и доблести, как пример до конца выполненного долга.

Герои не умирают, они вдохновляют, они зовут на подвиг.

Вечная память тебе, генерал, и вечная слава!

Протоиерей Александр КУЗЯЕВ

Ярославская обл., село Высоцкое

Храм Воскресения Христова

НАШ СУВОРОВ

В Евангелии от Луки говорится о том, как к проповеднику Покаяния Иоанну Крестителю приходят воины и спрашивают: “… а нам что делать? И сказал он им - никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своим жалованьем”. Удивительная картина - воины, с огнем и мечом прошедшие полмира, на краю владений Империи вопрошают Предтечу Христа и получают такое странное напутствие. Он не говорит: “бросьте службу, не убивайте людей”, а говорит - надо довольствоваться жалованьем, стало быть, не посягать на большее. По Толковой Библии, слово в греческом тексте Евангелия “клевещите”, скорее, ближе к русскому “не доносите друг на друга”. Для военной жизни это не совсем уж чуждая болезнь, разъедающая сплоченность воинов перед лицом общего врага. Недаром грех доносительства и поныне в среде военных училищ считается самым позорным делом. И наконец, “никого не обижайте”. Как может человек, несущий смерть и разрушения, никого не обидеть? Было ли в истории человеческой такое хоть раз?

Александр Васильевич Суворов сказал как-то о своем воинском пути: “Крови пролито много, но мухи не обидел”. Всякий воин, поднимающий меч, знает, что он может от меча и погибнуть. Это закон бытия. За это никто ни на кого обиды держать не может. Но мародерство, издевательства над пленными и мирным населением - все это имеет законное основание для обид. Суворов для этого никогда никому повода не давал, независимо от того, кто был его противник: поляк ли при взятии Варшавы, буйные горцы ли при службе на Кубанской линии. И делал он это не из практических соображений, а потому что своей военной жизнью он исповедовал Христа и от подчиненных своих требовал того же. В его реляциях и наставлениях солдату Господь всегда занимал главное место, он и смысл воинского служения видел в служении Богу. “Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву, благочестиву! Молись Богу! От Него победа! Чудо-богатыри! Бог нас водит, Он нам генерал”. Саму Россию он понимал как Дом Пресвятой Богородицы. Такого явления, как суворовские чудо-богатыри, история не помнила от времен первых крестовых походов, смысл и участники которых были оболганы впоследствии. Суворовский солдат уходил в битву, помолившись и очистив душу. В бою помнил наставления своего полководца: “Вали на месте! Гони, коли - остальным давать пощаду! Грех напрасно убивать! Они такие же люди”.

Сама присяга русского солдата была присягой Богу. И та необычайно сильная Вера воинов творила на полях сражений чудеса, которые в таком изобилии в столь короткий период времени не повторялись более в истории нашей армии.

“Безверное войско учить - что перегорелое железо точить” - это еще одни пророческие слова генералиссимуса. Ибо с падением Веры в русских падали воинский дух и ратное мастерство. Чувствуя приближение кончины, Суворов готовился к принятию монашества. При всей своей славе для него, как и для русского средневекового князя, наивысшим идеалом человеческого служения было иночество. Но Государь направил его в Альпийский поход.