Где небом кончилась земля : Биография. Стихи. Воспоминания

После возвращения из Франции вообще произошло немало важных событий. Гумилев поступил на юридический факультет Петербургского университета (впоследствии он поймет, что юриспруденция не его призвание и перейдет на факультет историко-филологический).

К этому же времени – лето 1908 года – относится и общение с И.Ф. Анненским. Теперь такое общение было и уместно, и даже логично. То, что старый поэт обратил внимание на Гумилева, когда был еще директором гимназии, где тот учился, конечно же, неуклюжие домыслы. Задним числом доброжелатели хотят возвеличить Гумилева, который в этом совсем не нуждается. Да, кроме того, домыслы подобного рода отрицают чрезвычайно важную вещь: Гумилев-поэт вызревал долго, преодолевая в себе и банальность, и пустословие. Достигнутое тяжким трудом пытаются представить чудесным образом дарованным с самого начала. Но ведь ранние стихи Гумилева особой ценности не имеют. Отчего же И.Ф. Анненский должен был отличать юношу в толпе таких же, ничем особенно не выделяющихся молодых людей? Мысль эту по-своему высказывает и С. Маковский: «Никогда не слышал я ни от Гумилева, ни от Анненского о давнишней их близости. Неправдоподобным кажется мне, чтобы Анненский, ревниво оберегавший свою музу от слуха «непосвященного» и особенно удрученный тогда службой, своим «постылым» и «тягостным делом», как он жаловался в письме кому-то из друзей, находил время для ничем еще своего таланта не выразившего гимназиста и, сразу отгадав его дарование, «с вниманием следил за его первыми литературными трудами» и убеждался постепенно, «что он имеет дело с подлинным поэтом». Не миф ли это? Если Иннокентию Федоровичу за эти годы и довелось читать стихи Гумилева, то вряд ли обратил он на них особое внимание. В первый сборник «Путь конквистадоров» Николай Степанович поместил лучшие из своих гимназических строк, но в них никак не чувствуется учебы у Анненского, хоть и сквозят они переводами Бодлера, Анри де Ренье, Верлена и др. Впоследствии Гумилев не включал эти «пробы пера» в свои сборники».

Анна Ахматова

После выхода сборника «Романтические цветы» («…это имя мне нравится, хотя я и не знаю, что, собственно, оно значит», – писал в рецензии И.Ф. Анненский), Гумилев имел возможность с большим основанием называть себя поэтом. Иронически-благожелательный отзыв автора «Тихих песен» тому подтверждение.

К 1908 году относится и тесное общение с семьей Аренсов, матерью и тремя дочерьми, знакомыми по Царскому Селу. Все три сестры так или иначе были связаны с Гумилевым связями более чем дружескими. Зоя была влюблена в Гумилева, однако влюблена без взаимности, доходило до смешного (впрочем, и драматического, как посмотреть): когда Зоя с матерью посетила дом Гумилевых, предмет ее мечтаний вышел в соседнюю комнату, где и задремал. Другая сестра, Вера, удостоилась внимания. С ней у Гумилева было, кажется, нечто среднее между флиртом и дружбой. Гумилев беседовал с девушкой, в том числе и в письмах: «Мне очень интересно, какое стихотворение Вы предположили написанным для Вас. Это – «Сады моей души». Вы были правы, думая, что я не соглашусь с Вашим взглядом на Уайльда. Что есть прекрасная жизнь, как не реализация вымыслов, созданных искусством? Разве не хорошо сотворить свою жизнь, как художник творит картину, как поэт создает поэму? Правда, материал очень неподатлив, но разве не из твердого мрамора высекаются самые дивные статуи?»

С третьей сестрой, Лидой, у Гумилева был роман. Причем последствия были тяжелыми. Девушка ушла из семьи, жила отдельно – по тем временам поступок абсолютно предосудительный. А. Ахматовой, которой после женитьбы на ней Гумилев рассказывал о своих прошлых и настоящих романах, об отношениях с Лидой Аренс он не сказал ни слова, что само по себе очень красноречиво.

А. Ахматова предполагала, что Лиде Аренс посвящены два стихотворения, которые впоследствии были включены в сборник «Жемчуга». Первое стихотворение – «Свиданье».

Сегодня ты придешь ко мне,Сегодня я пойму,Зачем так странно при ЛунеОстаться одному.Ты остановишься, бледна,И тихо сбросишь плащ.Не так ли полная ЛунаВстает из темных чащ?И, околдованный Луной,Окованный тобой,Я буду счастлив тишиной,И мраком, и судьбой.Так зверь безрадостных лесов,Почуявший весну,Внимает шороху часовИ смотрит на Луну,И тихо крадется в оврагБудить ночные сны,И согласует легкий шагС движением Луны.Как он, и я хочу молчать,Тоскуя и любя,С тревогой древнею встречатьМою Луну, тебя.Проходит миг, ты не со мной,И снова день и мрак,Но, обожженная Луной,Душа хранит твой знак.Соединяющий телаИх разлучает вновь,Но, как Луна, всегда светлаПолночная любовь.

В сборнике «Жемчуга» это стихотворение поставлено за стихотворением «Уходящей», но здесь эти стихи даны, как того требует художественная логика.

Не медной музыкой фанфар,Не грохотом роговЯ мой приветствовал пожарИ сон твоих шагов. —Сковала бледные устаСвятая Тишина,И в небе знаменем ХристаСияла нам луна.И рокотали соловьиО Розе Горних стран,Когда глаза мои, твоиЗаворожил туман.И вот теперь, когда с тобойЯ здесь последний раз,Слезы ни флейта, ни гобойНе вызовут из глаз.Теперь душа твоя мертва,Мечта твоя темна,А мне все те ж твердит словаСвятая Тишина.Соединяющий телаИх разлучает вновь,Но будет жизнь моя светла,Пока жива любовь.

Вера, Зоя и Анна Аренс. Фотография, ок. 1910 г.

Когда А. Ахматова (конечно же, Горенко, но постоянная отсылка к девичьей фамилии немало мешает и даже сбивает с толку) приезжала летом ненадолго из Киева, Гумилев опять говорил ей о своих чувствах. Между тем, роман с Лидией Аренс был, должно быть, в самом разгаре.

Впрочем, Гумилев любил находиться в приятном обществе и других сестер. Так, в сопровождении Веры и Зои оказался он на Царскосельском вокзале, когда А. Ахматова, проведав подругу В. Срезневскую, собиралась уже уезжать. Она послала Гумилеву записку, ждала его на вокзале, тот все не появлялся. И оказался на вокзале совершенно случайно, записки он не получил.

Зная обо всем этом – романе, вполне взрослом, с нешуточными страстями, фатовстве, отчасти легкомыслии – странно читать письма Гумилева, адресованные В.Я. Брюсову, настолько содержание их не вяжется с обликом повзрослевшего Гумилева: «Вы были моим покровителем, а я ищу в Вас «учителя» и жду формул деятельности, которым я поверю не из каких-нибудь соображений (хотя бы и высшего порядка), а вполне инстинктивно… И мне кажется, чем решительнее, чем определеннее будут Ваши советы, тем больше пользы мне они принесут. Впрочем, делайте, что найдете нужным и удобным: уже давно я Вам сказал, что отдаю в Ваши руки развитие моего таланта, и Вы вовремя не отказались… Жду «Романтических Цветов» с Вашими пометками. На всякий случай посылаю еще экземпляр».

Это едва ли не анекдот – засыпать рассудочнейшего, обязательнейшего В.Я. Брюсова экземплярами своего сборника. Эдак у него скопится весь тираж.

Постепенно Гумилев приходит к мысли, что путь к самосовершенствованию возможен не только через размышления, но и через поступки. Наступала пора действовать. В июне он сообщает В.Я. Брюсову: «Я помню Ваши предостереженья об опасности успехов и осенью думаю уехать на полгода в Абиссинию, чтобы в новой обстановке найти новые слова, которых мне так недостает. А успехи действительно есть: до сих пор ни один из моих рассказов не был отвергнут для напечатания. «Русская мысль» взяла два мои рассказа и по моей просьбе (о ней ниже) напечатает их в августе, «Речь» взяла три и просит еще. Но я чувствую, что теоретически я уже перерос мою прозу, и чтобы отделаться от этого цикла моих мыслей, я хочу до отъезда (приблизительно в сентябре) издать книгу рассказов и затем до возвращенья не печатать ничего».

В сентябре, заехав в Киев, чтобы попрощаться перед дальним путешествием (в Киеве провел он два дня), Гумилев едет в Одессу и оттуда 10 числа на пароходе отплывает в Александрию. Как тут не возомнить себя Одиссеем? Стихи, написанные чуть позже и вошедшие в сборник «Жемчуга», проникнуты чувствами, которые автор испытал именно тогда.

Царское Село, вокзал. Открытка,1900-е гг

Возвращение Одиссея

I. У берега

Сердце – улей, полный сотами,Золотыми, несравненными!Я борюсь с водоворотамиИ клокочущими пенами.Я трирему с грудью остроюВ буре бешеной измучаю,Но домчусь к родному островуС грозовою сизой тучею.Я войду в дома просторные,Сердце встречами обрадуюИ забуду годы черные,Проведенные с Палладою.Так! Но кто, подобный коршуну,Над моей душою носится,Словно манит к року горшему,С новой кручи в бездну броситься?В корабле раскрылись трещины,Море взрыто ураганами,Берега, что мне обещаны,Исчезают за туманами.И шепчу я, робко слушаяВой над водною пустынею:«Нет, союза не нарушу яС необорною богинею».

II. Избиенье женихов

Только над городом месяц двурогийОстро прорезал вечернюю мглу,Встал Одиссей на высоком пороге,В грудь Антиноя он бросил стрелу.Чаша упала из рук Антиноя,Очи окутал кровавый туман,Легкая дрожь… и не стало героя,Лучшего юноши греческих стран.Схвачены ужасом, встали другие,Робко хватаясь за щит и за меч,Тщетно! Уверенны стрелы стальные,Злобно-насмешлива царская речь:«Что же, князья знаменитой Итаки,Что не спешите вы встретить царя,Жертвенной кровью священные знакиЗапечатлеть у его алтаря?Вы истребляли под грохот тимпановВсе, что мне было богами дано, —Тучных быков, круторогих баранов,С кипрских холмов золотое вино.Льстивые речи шептать Пенелопе,Ночью ласкать похотливых рабыньСлаще, чем биться под музыку копий,Плавать над ужасом водных пустынь!Что? Вы хотите платить за обиды,Ваши дворцы предлагаете мне?Я бы не принял и всей Атлантиды,Всех городов, погребенных на дне!Звонко поют окрыленные стрелы,Мерно блестит угрожающий меч,Все вы, князья, и трусливый и смелый,Белою грудой готовитесь лечь.Вот Евримах, низкорослый и тучный,Бледен… бледнее он мраморных стен,В ужасе бьется, как овод докучный,Юною девой захваченный в плен.Вот Антином… разъяренные взгляды…Сам он громаден и грузен, как слон,Был бы он первым героем Эллады,Если бы с нами отплыл в Илион.Падают, падают тигры и ланиИ никогда не поднимутся вновь.Что это? Брошены красные тканиИли, дымясь, растекается кровь?Ну, собирайся со мною в дорогу,Юноша светлый, мой сын Телемах,Надо служить беспощадному богу,Богу Тревоги на черных путях.Снова полюбим влекущую даль мыИ золотой от луны горизонт,Снова увидим священные пальмыИ опененный клокочущий Понт.Пусть незапятнанно ложе царицы,Грешные к ней прикасались мечты,Чайки белей и невинней зарницыТемной и страшной ее красоты».