Где папа?

Я вспомнила, как она объясняла: в приёмной никаких разговоров о том, что у папы есть телефон, это же противозаконно! Пойдут и отнимут! А тут могут оказаться подслушивающие устройства, да что там, вот этот улыбчивый парень тоже может сообщить куда следует!

— У папы нет телефона, — вполголоса объяснила мама, покосившись на парня, и он ответил ей широкой улыбкой.

— Ладно, — вздохнула я, поднимаясь с кресла, — пойду с Костей чаю попью…

В небольшой прихожей, которая предваряла комнату ожидания, висели объявления, но я не стала их читать. Там попадалось слово «зэк», а мне казалось, что оно неприменимо к папе. Мы же знаем, он невиновен.

Мама догнала меня перед выходом.

— Подожди! Артур сказал, надо подписать заявление у начальника тюрьмы. Я побежала туда, а ты жди девяти часов и звони.

— Кому? — обалдела я.

— Дежурным на проходной. Скажешь папину фамилию и отряд.

И она убежала, оставив меня с Артуром, читающим про травы. Я снова села на диван. По «Культуре» показывали чей-то творческий вечер. Или творческое утро — судя по свету за нашим окошком.

Лучше бы MTV включили. Там таких персонажей иногда показывают, что тоже лучше без звука смотреть. Зато хоть есть на что посмотреть, не то что у этого: на шее зелёный шарф, рядом на столике — серая шляпа.

Попросить, что ли, Артура? Но я постеснялась. Подумала, вдруг из-за моих странных просьб у папы потом неприятности будут.

Начал прибывать народ. Дядька с золотыми зубами, весь растрёпанный, загорелый, в наполовину распахнутой рубахе, бормочущий, что приходит в последний раз, и больше ни-ни; те две накрашенные, которые сидели на скамейке; девица в белых шортах и сиреневых кружевных сапогах, с пухлой девочкой лет семи; пожилая женщина, обмотанная серым пуховым платком, и ещё куча людей.

Их было явно больше пяти. И они выстроились в свою, новую очередь. Я испуганно переводила взгляд с одного на другого. Мама не сказала, за кем именно она заняла!

А люди заходили и заходили, и места им уже не было в маленькой приёмной. Я сообразила вскочить с дивана и пойти в конец очереди. Передо мной было шестнадцать человек. Я не пятая! Мама меня убьёт, а самое главное, папу мы увидим только через сто часов…

Что-то капнуло мне на куртку, и я с ужасом поняла, что это мои собственные слёзы.

Вот бред-то!

Я попыталась вытереть их рукавом кофты, но они текли и текли — паразиты, а не слёзы. Ну точно как тогда, когда я стояла за материнским сертификатом для Симбы.

Вдруг женщина, обмотанная платком, сказала хрипло:

— Ну, не плачь… Скоро свидишься.

Я хотела промолчать, но всё-таки не сдержалась:

— Не скоро! Мы вообще-то пятые были…

— Пятые? — спросил дядька с золотыми зубами. — В зелёном пальте твоя мамка, что ль?

— Да…

— Так она за мной занимала. Проходи.

Дядька чуть шагнул в сторону, и я встала за ним. Кто-то в очереди улыбнулся, кто-то нахмурился.

Я обрадовалась, но потом снова сжалась в комок. Мне было страшно звонить. Вдруг я забуду сказать что-то важное и нас не пустят к папе из-за меня?

Я стала шёпотом повторять имя папы, его фамилию, год рождения. Отряд. Вроде всё помню. Но всё-таки — вдруг? И где Костя, сколько можно пить чай?!

Мокрой от волнения ладонью я схватила трубку.

— Говорите, — строго сказала дежурная.

Я назвала имя, фамилию и отряд и вдруг поняла, что забыла год рождения! Ой!

— Год? — нетерпеливо спросила дежурная.

— Сейчас… Извините…

Я схватила себя за прядь волос, дёрнула изо всех сил, но не помогло.

— Так какие там грибы, — сказала дежурная, — я опята за грибы не считаю, никогда их не беру.

Она сказала это кому-то другому, но их домашняя болтовня совсем сбила меня с толку. Какие грибы? Год надо вспомнить!

За моей спиной занервничали и заворчали, но, к счастью, вошёл Костя. Он крутил на пальце автомобильные ключи. Я посмотрела на него, вспомнила, как они с мамой ругались из-за того, где ставить машину, вспомнила, как мама учила меня, маленькую, запоминать их года рождения. «Папа родился седьмого числа восьмого месяца пятьдесят шестого года! Запомни, Лиза! Семью восемь — пятьдесят шесть!»

— Пятьдесят шестого, — выпалила я в трубку.

— Да нашли уже, — отозвались там, — ждите, пока начальник подпишет.

— Справилась? — спросил Костя, когда на деревянных ногах я подошла к нему.

— Ага…

Я хотела сказать ему: «Спасибо, что пришёл», но боялась, что он не поймёт.

У начальника тюрьмы

Кабинет начальника был в соседнем здании. Когда я шла по мрачным коридорам, вдоль запертых кабинетов, я наконец поняла, на что похожа тюрьма.

На больницу. Свои порядки, свои правила, всё решают главные — врачи или начальники тюрем, а самое важное — не выпускают, пока не сочтут нужным. Я содрогнулась. Аппендицит мне удалили пять лет назад, но я до сих пор помню, каково это: лежишь в четырёх стенах и не знаешь, когда тебя выпустят, а все приходят тебя навещать и уходят домой — спать в своих кроватях. Вот только разница: меня-то за дело в больницу положили, а папа как сюда попал…

Я нашла маму в толпе тех же самых тёток и дядек, они опять создали новую очередь и нервно поглядывали друг на друга. Были и те, кто ещё по телефону не звонил, а решил сначала подписать у начальника тюрьмы. Например, у окна стоял старый таджик со слезящимися красными глазами и грустно смотрел на очередь. Мама была вторая и поэтому не слишком волновалась.

Мы с ней тоже подошли к окну, и таджик стал грустно смотреть на меня.

— Видишь, — показала мама, — вон там, между заборами, — полоса? Там земля.

Я не видела, но кивнула.

— Они её рыхлят каждый день.

— Ой, — подключилась одна из накрашенных тёток, подойдя к окну, — а я видела, как рыхлят. И спрашиваю у одного: огурчики, что ли, сажаете? Весной дело было. А он, знаете, усмехнулся и говорит: «Ага… Огурчики…»

— А что на самом деле? — спросила я, увидев наконец эту землю.

— Контрольно-следовая полоса, — объяснил подошедший Костя.

— Чтобы следы было видно, если кто-то убегает, — прошептала мама.