Где поселится кузнец

— Ваши солдаты отняли у меня лошадей, генерал. — Старик с достоинством снял шляпу.

— Вот кто здесь командир, — генерал указал на меня.

Старик располагал к себе спокойствием, нельстивым взглядом и столь же нераболепной фигурой. Он увидел появившегося за моей спиной хозяина фермы и ответил презрительным движением ноздрей, будто учуял смрад.

— Ваши люди взяли у меня четырех лошадей.

— Не подохнешь! — крикнул хозяин фермы, и Поуп обернулся на голос ненависти. — Это Скрипс! — объявил фермер, будто одним этим именем все уже сказано. — Фицджеральд Скрипс, его сыновья у Прайса, в мятеже…

Поуп смотрел на фермера так долго, пока тот не устранился, с жестом упрека и возмущения.

— Вы обвиняете моих людей в грабеже? — спросил я.

— Определите сами, а мне верните лошадей.

Он протянул клочок бумаги. Это была расписка, что лошади взяты для военных нужд; я узнал руку Стивена Хилла, старшего лейтенанта из роты капитана Стюарта, набранной в графстве Старк. Я передал расписку Поупу.

— Чего же вы хотите? Это писано моим офицером.

— Я требую лошадей, — сказал старик. — Вашей бумажкой я не подниму зяби и не свезу свой урожай на рынок.

— Но у вас есть еще лошади?

— Я никому не позволю считать свое добро: ни этому хорьку, ни вам, господин полковник.

— Вам отдадут лошадей, — сказал Джон Поуп.

— Если они не падут от пуль ваших друзей! — добавил я.

— В этом случае я потребую денег.

Он говорил не сгоряча, зная, что генерал на его стороне, а вместе с генералом и закон.

— Лошади взяты для разведки в интересах армии Союза, против мятежников. — Мне противной сделалась скобленая физиономия старика.

— Я требую защиты своей собственности от мародерства.

— Вы ищете защиты у офицеров Союза? Тогда скажите: признаете ли вы себя гражданином Американских Штатов?

— Видит бог, я миссуриец, а Миссури пока в Америке!

— Признаете ли вы себя гражданином, сохраняющим верность Белому дому и президенту Линкольну?

— Я верен нашей конституции.

Он был мастер изворачиваться, но уже и я заметил его слабость. Скрипс терял самообладание, старикам трудно это скрыть, чуть прилила кровь, и уже глаза не те, и белый волос ложится резко.

— Где же ваша честь, если вы уклоняетесь от ответа, которым не затруднились бы ваши сыновья?!

Я чувствовал клокочущую ненависть Скрипса и недовольство генерала; а что он мог сделать? Даже и кухонные негры перестали орудовать ножами и подкидывать поленья в огонь, — все слушали нас.

— Чего же вы молчите! — не давал я старику войти в ровное дыхание. — Ответьте нам, вы гражданин Соединенных Штатов?

— Не совсем так, полковник, — начал он хмуро, сжимая правой рукой задрожавшие пальцы левой и собираясь пуститься в пространности. — Я, видите ли…

Уже я истинно презирал его и обратился к старику грубо:

— Ну, так ступай, обратись к своему консулу, чужестранец, пусть он займется твоим делом. — И я повернулся к нему спиной.

Послышался скрип рессор, свист кнута, всхрап буланого, и двуколка понеслась прочь.

— Вы проводите меня, полковник, — сказал Джон Поуп.

Этот человек умел держаться; передавали об его крутом, отчаянном нраве, но он умел держаться, как немногие. Он выказал неудовольствие, пожалуй, только одним: Поуп не попрощался с Надин. Мог ли я иметь за это сердце на Поупа? Сотни офицеров, равных мне и выше меня званием, расстались с женами на годы, а при несудьбе и навсегда, — Надин со мной. Они жили по правилам — я из правил вышел. Мы ехали мимо стрелков в учебной цепи, мимо солдат Джеймса Гатри, разивших штыками соломенных врагов, потом зной сменился прохладой, даже и кони глубоко вдохнули воздух тенистой дубравы.

— Полк давно в соприкосновении с мятежниками? — Он и сам знал ответ: у Поупа не то что полк, рота была на счету.

— Восемь дней. Четырнадцатого июля мы прибыли в Ганнибал; первые два дня шли мелкие стычки, восемнадцатого я атаковал четырьмя ротами лагерь вблизи Пальмиры. Без кавалерии и артиллерии мой полк оказался разбросан по всему району расположения противника. Я писал об этом Хэрлбату.

Поуп придержал лошадь, опасаясь, что я слишком удалюсь от лагеря. Он взял у офицера карту графства Марион, разглядывал ее, будто проверял дорогу, потом сложил карту и протянул мне.

— Вы просили карту, извольте, вот она. Вы много пишете Хэрлбату, — попрекнул меня Поуп. — Успевает ли он прочесть?

Это был вызов: шутливый наружно, но вызов.

— Пишу только по крайней нужде.

И тут Поуп перешел к выволочке:

— Сегодня вы отвратили от Союза Фицджеральда Скрипса.

— Он никогда не колебался в выборе флага. Я заставил его уважать Союз.

— И ненавидеть.

— А он и явился с тем, с чем уехал от нас: Скрипс закоренелый рабовладелец.

Генерала прорвало: он заговорил быстро, останавливая меня от возражений отстраняющим движением руки:

— Как это вы быстро рассудили, полковник! Вы сами только что удостоились чести гражданства, но отказываете в нем пионеру штата. Вы, как стряпчий, ловите на крючок джентльмена, нарушая при этом закон. Полковник Турчин! Вы вернете Скрипсу лошадей, запретите офицерам продовольствовать солдат за счет фермеров — иначе все мы окажемся на пороховой бочке. И негры, негры, негры, — повышал он голос, — им не место в полку. Надо делать различие между домашним бытом и полком! — сказал он, намекая не на одних негров.

Он ускакал моим недругом, обидчивым, несправедливым к каждому моему приказу, недругом навсегда.

Я спешился, чтобы не сразу вернуться в лагерь, и двинулся в обратную дорогу; с поводьями в руках, со злыми, не видящими леса глазами, бормоча ругательства, от которых не поздоровилось бы Джону Поупу, если бы он услышал и понял мои донские глаголы и прилагательные. На лесной дороге меня караулил Фицджеральд Скрипс: он возвышался в седле на обочине, отведя рукой дубовую ветвь. У его стремян — по обе стороны — стояли обнаженные до поясы негры: у одного в руках дорогое ружье, у другого странное железо. Я бы и подумать не мог, что старик в полчаса прискачет к себе на ферму, сменит двуколку на седло, серый тонкий костюм джентльмена — на бриджи и охотничью куртку и успеет в дубраву,

— Я клеймил своих лошадей, полковник, — сказал он небрежно, глядя на меня сверху вниз. — У меня правило: всякую свою живность, всякую собственность, которая могла бы сбежать, — клеймить.

Я старался думать о пустяках, разглядывал серебро его шпор, ружье, должно быть не французское, а немецкого ружейного мастера, с пересолом в чеканке и инкрустациях.

— Случается, скупцы и кур клеймят, — заметил я.

— Когда живешь среди воров, приходится об них руки марать. Прежде у нас жили спокойно, а потом развелись хорьки, предатели, подлые plebs romana [16] , Откуда их дьявол несет, полковник?

16

Белые плебеи, чернь,