Где поселится кузнец
Шрифт:
Я вспомнил коляску Сабурова в Филадельфии, лондонский долг, возвращенный мне в долларах. Неужто он сунул мне малую часть присвоенных денег Надин, изнемогая от благородства, щедрости и широты собственной натуры? Не об украденных деньгах жалел я: приди они к нам, мы отослали бы их в Россию; кровь стучала в мои виски от мысли о муках, которые принял страдающий отец.
— Но если вы стали американским солдатом, что вам до Сабурова?
— Я у него в табуне, — потерянно сказал Балашов.
Вот что он рассказал мне.
Он встретил Сабурова в одном из волонтерских бюро Нью-Йорка, из его рук получил, как и два десятка других волонтеров, несколько долларов аванса, потом Сабуров напоил всех, и очнулся Балашов далеко от Нью-Йорка и от конторы, где он поставил свою подпись. Сабуров сколотил не одну шайку фальшивых волонтеров, набраны они из проходимцев и упавших, безвольных людей. Дезертировав однажды, они уже в капкане Сабурова, в его табуне. Вербовщик получает за них премию и, назначив им отдаленное место встречи, ждет, когда они явятся для новой вербовки. В Нью-Йорке
Моя жизнь наружно посветлела. «Зуав газетт» утвердилась не только в нашем полку; газету читали и соседи, даже офицеры Геккера, обычно не ждавшие истины с чужих скрижалей. Одно закрывало временами горизонт серой тучей: Иллинойс не слышал меня, когда я писал о повышении офицеров, просил о новых назначениях или об отмене назначений несправедливых. Так уж была выстроена наша армия: окажись иллинойский полк хоть в Новом Орлеане или в самом Вашингтоне, писать о производстве офицеров я мог только своим сюзеренам — губернатору Йейтсу и генеральному адъютанту Фуллеру. В архивах штата вы нашли бы десятки моих писем: я просил, грозился оставить полк, молил отменить назначение людей, окончательно негодных, и неизменно слышал от Йейтса: «отменять назначения не буду». Среди бумаг сохранилось письмо, посланное Йейтсу из Элизабеттауна, оно скажет вам больше моих сегодняшних слов: «Если вы, ваше превосходительство, назначаете и повышаете офицеров и других людей моего полка, не справляясь у меня об их деловых качествах, то вы допускаете ко мне несправедливость. Если мои рекомендации не считаются достойными внимания, то мне в этом полку делать нечего. Ваши назначения подрывают дисциплину и оскорбляют действительно хороших офицеров и сержантов. Умоляю вас отменить эти назначения, или же я вынужден буду, вопреки моему желанию, оставить полк».
Писано в крайности — это умоляю жжет мою гордость, — писано с угрозой, больно было за тех, кого я испытал на войне; но я верил, что добьюсь справедливости, и не оставил полк.
Тем временем армии Огайо получили нового командующего, — Дон Карлос Бюэлл появился в Элизабеттауне проверить и наш полк. Бюэлл — истинный талант неподвижной армии. Если бы цель армии была не война, а формировка, набор рекрутов, бухгалтерский счет, плац-парады и обеды — лучшего командующего не найти. Ум прямой, устремленный, глаз педанта; терпеливость к лести и мужество обходиться без нее хотя бы и целые сутки; доброе сердце, сострадающее не только жизни именитых мятежников, но и священной их собственности; медлительность, осторожность, осмотрительность, — совокупность талантов, необходимых командующему неподвижными армиями. Бархатный голос, бархатное сердце и рука в бархатной перчатке, — в лучшем положении оказывались его враги, рыцарское благородство Бюэлла не позволяло чинить им зло.
Я слишком поздно понял это и поплатился за слепоту, но в ноябре, когда Дон Карлос Бюэлл сменил Шермана во главе огайовских армий, на смотру в Элизабеттауне мы остались довольны друг другом.
— Я еще никогда не видел такой великолепной выучки людей, как в вашем полку! — признался Бюэлл.
В этот день он не уехал из Элизабеттауна. До глухой темноты оставался в лагере, хвалил командиров рот, запомнил их имена и среди десяти хороших рот выделил лучшие, — и не по капризу глаза, а все взвесив и оценив; нам еще не попадался такой неторопливый, зоркий старший офицер, и он поставил нас выше других полков армии Огайо. У Бюэлла даже походка поменялась; утром он сошел с лошади грузноватым отцом-командиром, которому не до улыбок и политеса, — полковой смотр омолодил его, звонче сделался серебряный голос его генеральских шпор. Бюэлл — полная противоположность и Фримонту и Гранту; без артистизма и остроты первого и без мужиковатой, ворчливой прямоты Гранта, но, верно, мне тогда нужен был именно Дон Карлос Бюэлл. В продолжение этого дня я видел в нем делового и не чуждого воодушевления офицера. На смотру Бюэлл часто ударял левую руку перчатками, зажатыми в правой, и чуть подергивал ногой, пришпоривая не коня, а людей, полки, армии, события.
В такие минуты он, верно, видел все полки огайовской армии такими, как наш, видел их наступающими к югу, через Кентукки, через Теннесси и Алабаму, видел, как в страхе бежит перед ними неприятель, развеиваясь в дым.
Мы взаимно радовались знакомству, чутьем удерживаясь от сокровенности и углубления в души. Инстинкт говорил каждому из нас: это все, что я могу дать тебе и взять от тебя, дальше дорога неизвестна. Он увидел моих негров, осведомился, чьи они, откуда, не отняты ли у лояльных хозяев, а ответа не слушал, хотел преподать мне, примерному полковому, еще и урок мудрости, и в мыслях не допуская, что мы можем не сойтись взглядами. Так же принял Бюэлл и Надин, — ему не приходило в голову, что она в полку; ему нравилось, что мы ужинали в палатке, хотя до окраинных домов Элизабеттауна рукой подать; что ноябрьский ветер ударяет по парусине; что за столом хозяйничает женщина, деля с мужем заботы военного затишья; что вокруг подобрались воспитанные люди, хоть по-французски заговори — не останешься в пустыне… Бюэлл заметил скрипку, пришлось играть, и я играл, дурно, играл с вынутой душой,
потом понял почему, а тогда не понимал, сердился и так терзал смычком струны, что Надин изменилась в лице. А все оттого, что скрипка портится в обществе таких людей. Судьи ломают голову, виновен ли подсудимый или нет; тюремщики ищут способов — и каких! — вызнать правду, а поручите это скрипке, завяжите музыканту глаза, приведите испытуемого, и скрипка сама скажет, преступник перед вами или святой.Я играл перед Бюэллом, будь я трижды проклят, я играл перед ним: еще сорок лет после этого мои пальцы держали смычок, но эта игранная ему пиеса умерла для меня.
— Я дам вам бригаду, полковник Турчин, — сказал Бюэлл, прощаясь. — Мне нужны такие люди во главе бригад. — В темноте ночи он придвинулся ко мне на рослом, сером до черноты жеребце и сказал с ворчливостью друга: — Напрасно вы о Фримонте напечатали: он готов отдать страну на произвол страстей; изгнанный из армии, он хочет поднять новый мятеж в пользу своего имени и барышей.
И он отпрянул, растворился в темноте, оставив меня навсегда с комком несказанных слов в горле. По приказу Бюэлла я принял бригаду из трех полков. Среди них был и 19-й Иллинойский.
Междуглaвье третье
Из писем Д. Медилла и Ч. X. Рэя к генеральному адъютанту штата Иллинойс Аллану К. Фуллеру.
«По моему скромному суждению, полковник Турчин — это лучший полковник во всем западном военном округе, и у него лучше всех обученный полк из Иллинойса. Этот полковник достоин быть бригадным генералом».
«Девятнадцатый Иллинойский полковника Турчина — это мой любимец, и мне очень хочется, чтобы он занимал место, достойное его очень способного командира».
«Если, как я слышал, предполагается повышение полковника Турчина, то я считаю своим долгом информировать вас, что он совершенно этого не заслуживает. Я назначил его командиром бригады, а теперь вижу, что его надо освободить от этой должности, так как он явно не справился с задачей установления и поддержания дисциплины в своих войсках».
Из письма волонтера Джонстона.
Афины, шт. Алабама, май 1862 г.
«Дорогая мама,
Мы все прибыли в это место недели две назад. Палатки мы оставили в Хантсвилле, но через неделю они нас догнали. Место здоровое, вода чистая, и возможно, что здесь если не в другом месте, и будет наш летний лагерь. То есть мы останемся здесь, если нас не выбьют отсюда или, наоборот, мы не потесним противника. В настоящее время по эту сторону реки Теннесси у противника имеются только луизианская кавалерия Скотта, конники Моргана и другие части, оставившие лагерь конфедератов в Коринфе из-за нехватки фуража. Впрочем, доставать корм для лошадей трудно даже здесь. Я слышал от здешних горожан, что имеющегося провианта не хватит и на две недели, а если не завезут из Нашвилла, людям придется голодать. Такое положение дел более или менее характерно для всего Юга. Погода переходит с тепла на жару, и туманно-голубые тона весны постепенно сменяются в небе медно-красными оттенками лета.
Афины — место спокойствия, тишины и довольства. Афины и поныне представляют собой прекрасный и уютный уголок, настоящий город-сад, где, куда ни пойди, всюду ощущаешь тонкий аромат роз и всяких других цветов. Ходишь по улицам, и из каждого сада до тебя доносится свой, особый запах, в зависимости от того, сколько каких цветов там посажено. В какую сторону ни пойдешь, всюду увидишь дома плантаторов — и какие дома: огромные, с множеством комнат, комфортабельные, многие из них по-настоящему красивые, и все с садами и разбитыми газонами по каждую сторону. Вокруг каждого дома — большие густые деревья для тени, и во многих случаях за ними почти не видно дома. Заборы — грубо сколоченные, в большинстве некрашеные, некоторые сделаны из рельсов, и иные даже самые красивые дома обнесены простой загородкой, лишь окрашенной в белый цвет; это придает местности внешность, которая как бы сама говорит: „Здесь все мы у себя дома, в своих повседневных одеяниях, и нам дела нет, что нас увидят соседи, потому что это такие же, как и мы, постоянные жители, а не заезжие гости“. Чуть в стороне от города расположена ярмарочная, площадь, — на ней же устраиваются бега, — обнесенная таким же кое-как сколоченным забором, с элегантно выглядящими (хоть места на них и дешевы) трибунами и очень спокойным общим видом, словно никаких бегов здесь и не бывает, а люди просто приходят, садятся и смотрят, что им показывают, без той толчеи и суетни, что бывает на ипподромах на Севере или в других странах. В городе есть также Школа благородных девиц — изящное кирпичное здание со многими затейливыми выступами, окруженное широкими лужайками и тенистыми деревьями. Деревянный частокол вокруг территории школы выкрашен белой краской. Единственный деловой центр в городе имеет такой же вид, что и в большинстве южных городов, где я бывал. Это площадь в центре города, на которой возвышается здание суда и находятся все магазины. Других магазинов в городе нет, они только на этой площади. В общем же эти Афины — живописнейший и прелестнейший городок из всех, какие я до сих пор видел. Продажа спиртных напитков в самом городе и в радиусе 3 миль от него запрещена, ни игорных домов, ни бильярдных содержать не разрешается.