Где правда, там и ложь

– Не волнуйся, я не считаю тебя сумасшедшей.

– Правда?

– Да. Ты не более сумасшедшая, чем все остальные.

– Вот именно. Это верно. Что касается лжи: я бы сказала, что я лгу реже, чем другие люди. Ведь все люди периодически лгут, многие каждый день. На самом же деле лгут гораздо чаще. Намного чаще, чем кажется.

– Да, – сказал аптекарь. – Это, к сожалению, верно. Ну вот, мы дошли. Мне завести тебя вовнутрь?

– Нет, – ответила я, скидывая туфли. – Теперь я сама. – Я посмотрела на него. – Спасибо. Ещё раз. Вы действительно всегда готовы помочь.

– Я знаю, – сказал аптекарь и улыбнулся. – Это мой тяжёлый комплекс. У нас в семье все такие.

– Я знаю хорошего психотерапевта, – заметила я. – Ну да, собственно говоря, она так себе.

– Эй, у тебя ямочки на щеках, – сказал аптекарь.

– О да. Я просто их редко ношу.

– Что очень жаль. – Аптекарь протянул мне визитку Лео. – На вот. На тот случай, если ты всё же захочешь с ним поговорить.

– О чём нам говорить? Он был моим первым парнем, а я вышла замуж за его отца. Он посчитал это отвратительным. И я как-то могу его понять.

– Да, – сказал аптекарь. – Я так и понял.

– И о чём на его месте вы бы хотели со мной поговорить?

Аптекарь посмотрел на меня. Затем он перевёл взгляд на аптеку и сказал:

– Тебе срочно нужно приличное пальто. С капюшоном.

– Я серьёзно. О чём он хочет со мной поговорить? И он действительно обручён? То есть я была бы за него рада, честно. Но это может быть просто какое-то кольцо, разве нет?

– Нет, – ответил аптекарь. – Я разбираюсь в подобных вещах. Кроме того, оно у него на левой руке. Так. А сейчас я бы на твоём месте как можно быстрее сбросил эти мокрые шмотки! Иначе ты рискуешь сильно простудиться.

– Спасибо, – ещё раз сказала я ему в спину.

Аптекарь был уже на «зебре». Он махнул мне рукой.

– Увидимся, маленькая колючка.

16

«Интеллигентность – это способность принимать мир вокруг себя».

Уильям Фолкнер

Хотя я купила себе пару новых туфель и продолжала пунктуально принимать таблетки, я снова провалилась в свою отвратительную чёрную дыру В мою дыру «Карлумер». Мне не хотелось вставать. Не хотелось есть. Не хотелось слышать про моё дерьмовое наследство. Даже на детёнышей ягуара (каких детёнышей ягуара?) мне было наплевать.

Мне не хотелось жить.

Фрау Картхаус-Кюртен, которой Мими в панике позвонила, чтобы спросить, что ей со мной делать, сказала, что я должна прийти на дополнительный сеанс. Я не хотела, но Мими меня заставила, пригрозив в противном случае позвонить маме. Мама сойдёт с ума от беспокойства и сразу же приедет. И, возможно, ей удастся забрать меня в Ганновер, где Циркульная пила будет каждый день забрасывать меня житейскими мудростями. («Ты знаешь, почему ты такая несчастная? Потому что у тебя нет детей! Только дети приносят в жизнь смысл. Ты просто посмотри на сияющие глазки Элианы. У тебя разве не теплеет на сердце?».

Так что я поплелась на дополнительный приём. Фрау Картхаус-Кюртен, похоже, не слишком прониклась серьёзностью положения, она в первую очередь заметила мои новые туфли и спросила, где я их купила. Я должна была записать ей название и адрес «Пумпс и Помпс», она ужасно разволновалась и спросила, продают ли нам Маноло Бланика.

– А что это? – спросила я.

Фрау Картхаус-Кюртен удивлённо посмотрела на меня.

– Вы не знаете Маноло Бланика? – Качая головой, она сделала пару заметок.

Затем она сказала, что она предвидела, что мне станет хуже, и заверила меня, что такое развитие событий совершенно нормально. Я не поверила ни одному её слову и только мрачно смотрела перед собой. Наконец фрау Картхаус-Кюртен предложила мне выразить мои чувства в рисунке.

Я ответила, что у меня нет никакого желания.

Фрау Картхаус-Кюртен вздохнула.

– А на что у вас есть желание? – спросила она и с интересом наклонилась ко мне, словно она действительно была готова исполнить любое моё желание.

Прежде чем ответить, я надолго задумалась. Затем я сказала:

– Ни на что.

– Очень хорошо, – ответила худший психотерапевт в мире и кивнула. – Это именно то, чего я ожидала.

У меня внезапно возникло желание заехать ей в лоб (разумеется, я этого не сделала).

Потом мы снова замолчали. Наше молчание время от времени прерывалось репликами фрау Картхаус-Кюртен: «Иногда хорошо помолчать» или «Слово – серебро, молчание – золото, эта старая поговорка вполне справедлива» или «Не считайте себя глупой, молчание может быть очень целительным». Боже, какая идиотка эта женщина.

Когда время сеанса подошло к концу, она широко улыбнулась и сказала:

– К нашей следующей встрече я дам вам домашнее задание.

Не хочу, чуть не ответила я, но она продолжала:

– Вы должны сходить в парикмахерскую и модно постричься.

Сейчас я больше чем когда-либо была убеждена, что фрау Картхаус-Кюртен не настоящий психотерапевт. Наверняка она просто посещала семинар (для стилистов?) выходного дня. Возможно, даже удалённо.

– И проведите, пожалуйста, курс ухода за волосами. Непременно. Когда вы придёте в следующий раз, я хочу видеть, что ваши волосы блестят. И не забывайте принимать таблетки.

Я не забывала. Я принимала таблетки, регулярно посещала эту идиотскую терапию и даже сходила в парикмахерскую. Но тем не менее я оставалась пребывать в моей чёрной дыре. Дни проходили в сером однообразии, и моим наибольшим достижением часто бывали подъём с постели и чистка зубов.

Примерно через неделю после моей памятной встречи с Лео я заболела. Всё началось с безобидного насморка и боли в горле, потом развился противный кашель и поднялась температура, и за неделю до рождества домашний врач Мими и Ронни (который таким образом получил наконец возможность познакомиться со мной) диагностировал у меня запущенный бронхит и прописал антибиотики. Дня на два после этого мне стало лучше, но затем бронхит неожиданно вернулся в более резкой и болезненной форме. Мокрота, которой я откашливалась, была такого нездорового зелёного цвета, что я никому не хотела об этом рассказывать. Вечер сочельника я провела в постели с температурой 39,5, и поскольку на второй день рождества мне по-прежнему не стало лучше, вызванный Ронни врач отправил меня в больницу. Сначала я пыталась сопротивляться, боясь, что в момент слабости меня незаметно отправят в закрытое отделение психиатрии, но Мими заверила меня, что она никогда так не поступит. От жара я была очень слабой, и поэтому спустя час я уже лежала в трёхместной палате со стенами цвета мочи. Палата была оснащена раковиной и имела номер 311.

Хотя было рождество, обе другие постели не пустовали, на них хрипели две примерно столетние дамы, одна с воспалением лёгких и катетером в мочевом пузыре, другая без конкретного диагноза. Я подозревала, что её семья просто сплавила её на рождество, потому что у неё была парочка качеств, которые наверняка не упрощали пребывание с ней под одной крышей. К примеру, она громко кричала посреди ночи, а днём по сто раз за час повторяла: «Ах, ах, ах, да».

Женщину с воспалением лёгких часто посещали её родные, приходили её сын и дочь и приводили с собой пятилетнюю правнучку по имени Шолиен. Я в какой-то момент чуть не спросила, как это пишется по буквам, но потом вспомнила, что недавно видела объявление о дне рождения «Мониек Айлиен», и сочла за лучшее промолчать. Шолиен была одной из тех детей, про которых думают, что таких не бывает. Она могла постоянно сосать леденцы и запивать их лимонадом. И от своих бабушки и дедушки, то есть детей моей соседки по палате, она училась прекрасному немецкому.