Где правда, там и ложь

– Нет, это исключено, – сказала я, а Мими добавила:

– Он точно голубой, Труди, у него даже фамилия Детлефсен.

Констанца сказала, что в той местности, откуда она родом, очень много людей носят фамилию Детлефсен, и среди них, насколько она знает, голубых нет.

– Но этот голубой, – сказала я и рассказала, что он покрасил мне ногти на ногах. Лиловым лаком.

Тем самым я убедила Констанцу, но не Труди.

– Ну, во-первых, я считаю это дискриминацией – почему гетеросексуальные мужчины не могут красить ногти? И во-вторых, я очень хорошо помню его бывшую подругу. Мне понадобилось довольно много времени для того, чтобы помочь ей выдохнуть аптекаря из живота.

– Наверное, это был другой аптекарь, – предположила я.

– Нет, это он, – возразила мне Труди. – Я точно помню.

– Но он голубой.

– В то время он не был голубым.

Когда Юстус вошёл со мной в магазин, Труди переложила ребёнка на плечо и стала внимательно разглядывать Юстуса. За его спиной она начала делать мне странные знаки.

– Что? – прошептала я.

– Не голубой, – прошептала она в ответ.

– Почему?

– Он ходит иначе, – прошептала Труди.

– Что? – спросил Юстус.

– Батареи горячие, – громко сказала Труди.

– Не удивительно, – ответил Юстус. – При минус восьми на улице. Ну, где туфли?

Я показала.

– Хм, – сказал Юстус, рассматривая чёрную пару. – Опять чёрные? Я считаю, что они очень похожи на те туфли, которые у тебя уже есть.

– Ох. Да, верно. Тогда я куплю коричневые.

– Коричневые очень красивые. Но, честно говоря, с чем ты их будешь носить? У тебя вообще нет коричневой одежды. И я бы на твоём месте не стал бы её покупать. Коричневый – не совсем твой цвет, к тому же он очень скучный.

Я бросила многозначительный взгляд на Труди. Ну? По-прежнему не голубой?

Труди заколебалась. Но окончательно она убедилась только тогда, когда аптекарь ухватил пару лиловых туфель и сказал:

– А как насчёт этих? Они просто изумительны.

– Ну, раз ты так считаешь… – Я торжествующе улыбнулась Труди. – Сколько они стоят? Ладно, не важно. Я их куплю. В конце концов, я богатая наследница.

Правда, наследство по-прежнему заставляло себя ждать. Адвокаты, похоже, не особенно торопились, к тому же дело тормозили письма адвоката дядюшки Томаса. Поэтому февраль и первая половина марта прошли без особых изменений. Университет Санкт-Галлена, где всё ещё ждали мою дипломную работу, получал от меня письма о том, что я по-прежнему не в состоянии работать над дипломом, симпатичная риэлторша при всём старании не могла найти для меня двухкомнатную квартиру с камином, Мими по-прежнему была беременна и всё время ворчала. Фрау Картхаус-Кюртен хотя и говорила каждую неделю, что мы должны выяснить, чего я действительно хочу от жизни, особенно в отношении профессии, но, к сожалению, ничего не делала для того, чтобы раскрыть эту тайну (да я ничего другого и не ожидала). Зато терапия розовых карточек функционировала отлично, я на каждом визите могла предъявить десять и более выполненных заданий, которые делали меня счастливой по крайней мере на время их выполнения (ну, «счастливой» – это, наверное, громко сказано). Я снова читала книги, чаще пила капучино, играла на мандолине, и Констанца с Труди два раза в неделю брали меня с собой вместо Мими на пробежку.

И ещё я проводила много времени с аптекарем. Вначале мы просто ходили вдвоём в кино, но потом стали встречаться и безо всякого повода. Иногда мы шли что-нибудь выпить, иногда гуляли, а иногда просто сидели на диване и смотрели передачу «Germany’s Next Topmodel» (дома у Мими у Ронни мне было нельзя её смотреть – Мими говорила, что от этой передачи у неё отсыхают мозги). Аптекарь жил в очень изящно обставленной (а как иначе!) квартире над аптекой. Квартира была маленькая, но светлая, с тёплым полом, с окном в ванной и большим балконом, выходящим во двор. Если бы здесь был ещё и камин, то квартира была бы воплощением моей мечты.

С Юстусом было хорошо общаться, лучше, чем с фрау Картхаус-Кюртен и даже лучше, чем с Мими, которая чуть что бежала в туалет и поэтому была не лучшей слушательницей. Я рассказала ему всё о Карле, Лео и моём детстве в качестве Альберты Эйнштейн, а он рассказал мне о своём слишком строгом отце, пьющем младшем брате и о матери, которая умерла, когда Юлиусу было 14 (теперь понятно, откуда у него потребность помогать людям). Аптека перешла к Юлиусу от отца только в прошлом году, вместе с кучей старых проблем, которые ему пришлось решать, и сложностями по финансовой части. После особенно грустных рассказов мы привыкли вытаскивать розовые карточки фрау Картхаус-Кюртен и для улучшения настроения выполнять какое-нибудь из записанных на них заданий.

Юстус считал, что благодаря карточной терапии фрау Картхаус-Кюртен он тоже чувствует себя намного лучше, прежде всего благодаря карточке «Наконец высказать Тине своё мнение», которая продвинула развитие его души на световые годы вперёд.

– То есть ты делаешь мою терапию даже тогда, когда меня нет? – спросила я. – Это нехорошо.

– Ну, ты тоже без меня ездишь на море, – ответил аптекарь. Я в ответ вздохнула и забыла спросить, кто такая Тина.

Моя мать пригласила меня на двухнедельную поездку на Майорку – чтобы посмотреть, как цветёт миндаль. Но, во-первых, когда мы туда прилетели, миндаль уже отцвёл, и, во-вторых, моя невестка Циркульная пила и её дочка Элиана тоже отправились с нами. Я об этом не знала (иначе я бы с ними не поехала), но моя мать утверждала, что она узнала об этом в последнюю минуту.

– Она хотела сделать нам сюрприз, – прошипела она мне в ухо, когда в аэропорту я вместо проявления бурной радости довольно невежливо спросила: «Но вы ведь не остановитесь с нами в одном отеле?» (что было риторическим вопросом).

– Это будет действительно классный девчоночий отпуск, – заявила Циркульная пила, у которой не было ни подруг, ни голубого лучшего друга и которую должен был пожалеть даже не столь мягкосердечный человек, как я. – Мы все четверо купим себе одинаковые шмотки и взбаламутим весь остров!

– Кому свинья, а нам — семья, – шепнула мне мать, решительно толкая меня к выходу из аэропорта.

Ну да, есть вещи и похуже, чем сидеть весной в пятизвёздочном отеле на средиземноморском острове. После затяжной холодной зимы в Германии здешняя изобильная зелень, солнечный свет и тёплый воздух были изумительно прекрасны.

И когда Циркульная пила заводила свои бесконечные монологи («Знаешь, в принципе для тебя время ещё не ушло, ты ещё можешь познакомиться с мужчиной, родить ребёнка и таким образом придать своей жизни смысл. Только для бедной Мими это будет тяжело – ей уже к сорока, она наверняка чувствует себя наказанной и покинутой Богом…»), я просто смотрела на горизонт и рассчитывала в уме квадратный корень из 423 200 с тремя точками после запятой.

Моя племянница Элиана («Боже, разве при виде неё у тебя не тает сердце?»), к моему облегчению, отказалась от привычки жевать сопли, но зато постоянно заплетала мне волосы в косы и начинала плакать, когда я после двух часов дёрганья хотела получить свою голову обратно («Пожалуйста, Элиана, не плачь. Ты можешь заплетать косу бабушке, бабушка тоже сидит тихо. Я тебе уже говорила, что тётя Каролина не очень любит детей, потому что у неё их нет, и она уже не помнит, каково это – иметь ранимую детскую душу»). Иногда, когда Циркульная пила водила Элиану в туалет, мы с мамой смывались и проводили пару часов без них. Это были, без сомнения, самые спокойные часы нашего отпуска.

Возвратившись домой через две недели, мы увидели, что в Германии тоже началась весна.

20

«Тот, кто лжёт, хотя бы думает правдиво».

Оливер Хассенкамп

Фрау Картхаус-Кюртен стала соблюдать диету и поэтому была в плохом настроении.

– Мы давно уже топчемся на месте, – заявила она. – Сегодня мы наконец поговорим о теневой стороне вашего брака.