Где же ты, Орфей?

— Не знаю, можно ли до него добраться с помощью оружия, — сказал Полиник. — Но вообще-то, когда они...достают их.

Я скривилась, словно мне стало дурно.

— Да, когда достают, — повторил Полиник, словно хотел приучить себя применять такие слова по отношению к той девушке, Исмене, доставшейся Семьсот Пятнадцатой. — Тогда есть шанс, наверное, вытащить их и привести в себя.

— Если только в это время Сто Одиннадцатый и Семьсот Пятнадцатая будут в трансе вроде того, который бывает у них от музыки или звучащей речи, или картин.

Мы думали очень быстро, но все это были теоретические, далекие от чего-то реального рассуждения. Успокаивающие компрессы для душ и разумов. Я увидела нас в большом зеркале над баром. Мы выглядели такими похожими. Оба растрепанные, лихорадочные, с побелевшими костяшками пальцев.

— Но нужно заставить их войти в это состояние, пока они используют тела твоего брата и Исмены.

Только не заставить. Уговорить. Мне казалось, мы близки к разгадке. Что-то носилось в воздухе, я хотела поймать это, как бабочку, спрятать в ладонях ответ на вопрос, который мы еще даже не задали. Как? Мы замолчали, чтобы уловить то, что оба хотели сказать. Но ничего не вышло, потому что мы услышали шаги. Они были тихие и от этого жуткие. Не шаги — шажочки. Глаза у Полиника округлились. Я подумала о том же, о чем и он. Это призрак! Это призрак мисс Пластик, умершей среди упаковок от таблеток, сорвавшей с шеи ожерелье и понявшей, что выхода нет. Полиник сильнее вжался в диван, а я подумала, что это плохая идея. Вряд ли Мисс Пластик покажется приятным, что кто-то почивает на месте ее гибели. Я дернула Полиника за руку, и он прыгуче встал. Шаги не прекращались. На секунду меня посетила надежда:

— Может, это Семьсот Пятнадцатая? — спросила я.

Глупо было так думать, учитывая взгляд Полиника. Он покачал головой. Мы слушали. Кто-то ходил по дому, словно все это было ему хорошо знакомо. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление. Мне хотелось посмотреть, и в то же время я не могла и шагу сделать. Я верила в призраков. В детстве Орфей, как и все мальчишки, любил книжки про монстров и призраков, про все загадочное, и мы часами разглядывали иллюстрации в статьях про ужасные кровавые пятна, которые не оттираются от пола, или скелеты, найденные в подвалах. За каждой загадкой стояла грустная история, где кто-то умер или убил. Это мне не нравилось. Но красивые, эфемерные создания, чистые человеческие души в невесомых одеждах, казались прекрасными. Я всегда хотела потрогать призрака.

А еще, когда-то люди говорили, что инопланетяне это глупости. А теперь они правят нами четыре тысячи лет и восхищаются картиной "Артаксеркс, Аман и Эсфирь" Рембрандта.

Было бы странно упорствовать в том, что призраков нет. Если чудовище в Лох-Нессе давным-давно, наверное, умерло, вместе с рыбами и водорослями, то существование призрака зависело не от жизни, а от смерти. Было бы даже здорово стать призраком, ведь им не страшна гибель Земли, они уже пережили свою собственную. Несмотря на все эти детские фантазии, я не была до конца уверена в том, что хозяйка дома хорошо отреагирует на наше присутствие здесь. Она умерла дурно и отчаянии, наверное, настроение ее оставляет желать лучшего.

— Ты что боишься призраков? — спросил Полиник. Я сказала:

— Я боюсь призраков, которые злы на меня.

Полиник помолчал, потом прошептал:

— Ладно, я тоже боюсь.

Мы увидели тень под дверью, кто-то прошмыгнул мимо со скоростью, показавшейся мне нечеловеческой. Жаль, у меня не было фотоаппарата. В книге Орфея было сказано, что призраков можно сфотографировать или засечь с помощью люминесцентного детектора. Как только мы увидели тень, то сразу замолчали, сердце в груди забилось часто и громко, за все несказанные слова. Я ожидала увидеть прелестную белокурую головку мисс Пластик, склоненную набок, губы, покрытые блеском и пеной, пустые глаза. У нее должен был быть шаг, как у пьяной, и красивые коленки, и смятое платье. А главное, она могла попасть сюда в любой момент. Могла даже оказаться за нашими спинами. Я обернулась. Никого не было. У меня не осталось сомнений в том, что мы столкнулись с духом, ведь мы не слышали, как открывается тяжелая дверь. Никто не мог проникнуть снаружи, но мертвые ведь всегда остаются внутри. Я сделала шаг вперед, но Полиник удержал меня за руку. Мы переглянулись. Шаги замерли, и тень замерла. Она заметила нас. Быть может, она стояла сейчас прямо перед дверью, некрасиво приоткрыв рот, наблюдая за нами сквозь пластик, глазами такими зоркими и в то же время как будто незрячими. Полиник сказал:

— Так, нет, пойду проверю.

— Ты чего? — зашептала я. — Не шуми. Мисс Пластик убьет тебя.

— Ну, убьет так убьет, — сказал он и сделал пару шагов вперед. И я удивилась тому, какую смелость могла давать его депрессивная апатия.

— Не умирай! — попросила я. — Мы еще должны спасти Исмену и Орфея!

Но Полиник не внял моим стенаниям. Я пыталась его удержать, но он как-то лениво и в то же время настойчиво прошел к двери и распахнул ее.

За ней никого не было.

Мы с Полиником переглянулись. Я подумала, что, может быть, мы оба просто слишком сильно нервничаем. Может, оттого, что самое важное в наших жизнях общее, нам и кажутся одинаковые вещи?

Тем не менее, по позвоночнику все еще поднимались мурашки. Они взвивались к затылку, оттуда проникали в голову и превращались в страх и тревогу. Чужое присутствие ощущалось ясно, я не могла обмануть себя. Я прошептала:

— Может пройдемся? Снаружи. А дальше все как-нибудь само решится.

Орфей считал меня трусишкой, но сам, особенно в детстве, боялся такого множества глупых вещей. Я помнила, как он любил считать столбы по дороге на пляж, и, если пропускал один, то затем долго-долго ходил кругами под самым солнцем, а я смотрела. Он бы понял меня, ведь Орфей знал, что такое иррациональный страх. Полиник ответил:

— Нет, мы пойдем и посмотрим.

Голос его был безрадостным, лишенным даже любопытства. Я подумала, быть может, Полиник уже смирился со смертью. Я смотрела на большой, розовый проигрыватель. Мой взгляд отражался в его блестящей глади. Я подумала, что если бы мисс Пластик была за моей спиной, я увидела бы неясный дымок чуть позади своего плеча, как в самых страшных фильмах. Но было пусто.

Полиник, однако, уже некоторым образом все решил, со всем смирился и шел к одной из комнат.

— Ты думаешь, мисс Пластик там?

Он пожал плечами. Выражение его лица было невероятно апатичным. Но если бы Полиника снимали со спины, он мог бы показаться настоящим героем. Полиник сжал блестящую дверную ручку и с нажимом открыл дверь, так что нечто хрустнуло. Я протиснулась сквозь узкий проход вместе с ним. Комнатка была небольшой, розовой, как выпускное платье или деньрожденный торт, какого-то особого, праздничного оттенка, не совсем похожего на тот, что окружал нас в гостиной. Я увидела разбросанные по полу комиксы, обертки из-под леденцов. Жилище набоковской Лолиты, бутона, распускающегося на рассвете общества массового потребления. Мисс Пластик должна была быть подростком в условные пятидесятые. Наверное, такой была ее старая комната. Я едва не поскользнулась на комиксе, чуть проехалась вперед на истории о невероятном человеке-мотыльке, и это заставило меня взглянуть наверх. Увиденное поразило меня.

На розовой веревке болтались пластиковые, гипсовые, фаянсовые части тел. Они были предельно анатомичны, становилось даже страшно, хотя я видела, что это материал, а вовсе не плоть. Кто-то с жутким умением и тревожащим талантом придал фарфору и гипсу такое сходство с детскими руками, ногами и головами, что у меня закружилась голова. Каждый пальчик, родинки, ссадины, все было исполнено с извращенной подробностью. А ведь что-то такое я и ожидала найти в этом доме.

Части кукол. Они болтались, словно вещи, но до конца вещами не были. Чьи-то руки придали им слишком точное сходство с настоящими руками (головами, ногами). В то же время, я понимала, что эти части исполнены в разных жанрах. Фаянсовые игрушки для девочек с хорошим вкусом и настоящие, фотографически точные дети, которые могли бы играть с этими игрушками, если бы только некий Пигмалион вдохнул в них жизнь. Даже пластиковые детали смотрелись анатомически совершенными, никаких условностей, никаких поблажек, но блестящий стиль барби все равно был сохранен.

Это было по-своему прекрасно, но следовало закону "зловещей долины" и подспудно несло страх. Впрочем, в первую секунду ничего более реального, чем страх, попросту не было. Я закричала, думая не то об Одиссее, не то о мисс Пластик, о чем-то неестественном и убийственном.

— Что случилось? — спросил Полиник. Взгляд его поднялся туда же, куда смотрела я, и он сказал:

— О, нет. Это просто мои вещи. Они промокли, пока мы добирались сюда. Повесил просушить.

Я посмотрела на него. Наверное, глаза у меня были круглые и лишенные всякого понимания, потом что Полиник добавил: