Где же ты, Орфей?

Вместе с историей исчезли и ее памятники. Все стало воспроизводимым и совсем потеряло ценность. Где-нибудь в Зоосаду, безусловно, есть копия этого места, только без рисунков, рыцарей-клерков, меня и других чуждых элементов.

Ясон все говорил и говорил, и я хотела ему сказать, что ничего не понимаю в нейрофизиологии, и что Орфей бы понял, но его нет.

Орфей должен быть. Ради этого я, в конце концов, была здесь. И важно теперь понять, как именно этого добиться. Ясон сказал, что его разум не успеет умереть, интеграция случится слишком быстро. Ясон сказал, что это все дело его жизни, а я спросила его:

— А может ты маньяк, которому нравится подбивать других убивать людей?

— Может, — ответил он, оскалившись. — Но что ты тогда будешь делать? Откажешься от идеи воскресить брата.

Он был коршун и питался чужим горем. Но Ясон делал это не из тщеславия или жадности, он просто хотел нас всех спасти и верил в то, что это возможно. Лицо его становилось таким мечтательным. Дело его жизни воплощалось во мне и измерялось моей готовностью убить брата.

— Он станет совершенно новым существом! — говорил Ясон. И если раньше в его повадках было больше от военного, то сейчас ему не хватало белого халата и залпов электричества позади, чтобы он стал похож на доктора Франкенштейна.

— Я правда первая, кто согласился?

— Мы не так давно нашли ответ, — ответил Ясон. А затем, словно бы чуть устыдившись, добавил:

— Кто-нибудь да согласится, у меня много агентов. Но ты здесь, и я здесь, и все может случиться очень скоро. Ты мне нужна, Эвридика. Ты всем нам нужна.

— Я вам не нужна, — ответила я. — Вам нужно, чтобы я убила своего брата.

— Кто боится смерти, не получит воскресения, так?

— Это девиз румынских фашистов. Мне такое не нравится.

Ясон замолчал, и я замолчала, а потом он встал, и я села рядом с Орестом. Мы болтали ногами, и я все думала, что обязательно должен выехать поезд. Пути были черные и пыльные. У меня были лавандовые туфельки со множеством застежек, а у Ореста ботинки с острыми носами, такие блестящие, что мне сложно было назвать их черными.

— Что думаешь? — спросил он. — Веришь этому парню, Эвридика?

— Я не знаю. Наверное, я ему верю. Я имею в виду, я верю в то, что он сам верит в то, что говорит.

Орест сказал:

— Так как насчет Орфея?

— Все мальчишки мечтают стать королями.

— Я с детства хотел снимать порно.

Мы засмеялись, и я обняла его. Мне повезло с друзьями, но друзья не могут выбрать за тебя. На то они, собственно, и друзья, чтобы оставить выбор за тобой. Орест не говорил, что все это будет просто ужасно. И не говорил, что у меня может быть единственный шанс.

Он сказал:

— Ты прекрасный друг. И я знаю, что ты прекрасная сестра.

Это могло знать что угодно, так что почти ничего не значило. Я боялась, что смогу убить Орфея и боялась, что не смогу. В конце концов, я способна была ждать очень долго, но годы жизни Орфея вернуть не могла.

Он сильный, смелый и благородный, такой рассудительный и спокойный. Так всякий ли мальчишка хочет стать королем?

Ясон вернулся с тремя пластиковыми стаканчиками, от них пахло растворимым кофе.

— Хотите в подсобку? — спросил он. — Там даже диванчик есть. И больше я вам кофе приносить не буду. Но сами можете и заварить.

Я покачала головой. Кофе был действительно плохой. На Свалке он роскошью не был, инженеры продавали кофе за бесценок, ведь он не насыщал. Но Ясон словно бы специально купил самое дрянное, что только имелось в продаже. Мне стало почти обидно.

— Сахара тоже нет, — сказал Ясон, а затем плеснул себе в кофе какой-то прозрачной, пахнущей алкоголем жидкости. Орест сказал:

— Доверия не вызывает.

— Пробовать будешь?

— Еще бы.

Теперь мы снова сидели втроем. Ясон был рядом со мной, и я чувствовала, что он такой же теплый, как и все другие люди. Моя история подходила к концу, и я это знала. Нужно было выбирать. Я сказала:

— А что должен будет делать не-живой король?

— Вести нас. Если с ним все пройдет успешно, по всей стране люди начнут возвращать своих любимых. У нас будет армия.

— Представляешь, сколько их во Вселенной? Они раздавят нас.

— Но мы сможем воевать с ними на равных. И продемонстрировать все эволюционные преимущества человеческой нервной и душевной организации.

— Или все недостатки, если уж мы собираемся иметь дело с расой космических захватчиков.

— Так мы собираемся?

Я промолчала, мне стало так неловко, что я даже сделала глоток отвратительного кофе и тут же об этом пожалела.

Орест сказал:

— Но что насчет Орфея? Он сможет жить нормальной жизнью?

— Сможет жить. Или умрет. И то и другое много милосерднее его теперешнего состояния.

Да откуда Ясону было знать? Никто из нас не знал, что с теми, кто провел внутри тварей так долго, как и с теми, кто мертв. Моя учительница говорила (я подслушала это), что чувствовала холод, а потом — ничего. Но если ничего продолжается довольно долго, это уже непохоже на сон.

Все же у кофе был уютный запах. Когда-то, еще у Нетронутого Моря, учителя пили такой кофе в перерывах, они зевали и делились сплетнями, и иногда ловили меня и говорили, что нехорошо прятаться вот так. А я рассматривала их туфли, у которых были блестящие носы. Я отлично помнила, как учительница истории говорила о законсервированном времени, эта мысль тогда показалась мне очень важной, и я до сих пор часто думаю ее в разных вариациях.

Орфей любил эту жизнь со смешными, глотающими кофе учительницами. Преступлением было бы не попытаться подарить ему все это снова. Даже дышать всегда было огромным наслаждением.

— От тебя ничего особо не требуется, — говорил Ясон. — Только нанеси удар, ты даже не почувствуешь, что он умирает.

Ясон не знал и не мог знать, что я увижу, и что почувствую. И я не могла заставить себя поверить ему, хотя, безусловно, так было бы намного легче.

— Ясон, прекрати вести себя, как галлюцинаторный бред, — сказал Орест.

Ясон засмеялся, а я нет. Я вдруг почувствовала себя игрушкой, которую забыли завести. Что же было не так с идеей Ясона? Или, лучше сказать, что в ней вообще могло понравиться?

Я смотрела на схемы на полу и ничего не понимала в них. Тогда я спросила про мисс Пластик.

— Вам ее не жаль?

Ясон сразу понял, о ком я говорю. Он сказал:

— Слабачка.

Но я видела, что ему жаль. Быть может, это было решающим фактором. Его светлые глаза в тот момент потемнели, а губы скривились. Я подумала, что мисс Пластик была ему очень важна, и ему жалко, что так все вышло, и он ничего из этого не может сказать, потому что жизнь положил на то, чтобы казаться злее, чем есть.