Генерал Ермолов

— Изволь выслушать приказ по гвардейскому корпусу о недостойном и позорном поведении капитана-командора Карцева. Кривцов, читай! — содрогаясь от гнева всем своим сутуловатым корпусом, молвил Константпн Павлович,

Приказ, составленный в самых грубых и даже непотребных выражениях, мог только оскорбить храбрых моряков и всю гвардию российскую.

— Чего же ты еще ждешь, Кривцов? Ступай! Отдай в печать! — приказал цесаревич.

— Нет! — угрожающе расправил богатырские плечи Ермолов. — Приказ, может быть, и хорош, но он не должен быть известен за порогом квартиры вашего высочества.

— Что? Что? — зашелся Константин Павлович, и светлые волосики у него на носу угрожающе зашевелились и поднялись вместе с бровками.

— Полчища Наполеона готовятся уже переступить Неман, — спокойно возразил генерал. — Возможно ли сейчас в обидном тоне разговаривать с завтрашними защитниками России и ее престола?

Великий князь отступил от него на шаг и задумался.

— Ты прав, — тихо сказал он наконец и повысил хриплый голос: — Кривцов, порви приказ! Курута! — вновь заходясь гневом, крикнул он. — Где ты шляешься, подлец! Немедля вели распрячь экипаж! Я остаюсь в Свенцянах…

Через несколько минут, за обедом, он мирно беседовал с Ермоловым о последних приготовлениях Александра к войне, в том числе и о выделении специального корпуса П. X. Витгенштейна для заслона Петербурга, где находилась царская семья.

— Ба, ваше высочество, — презрительно улыбнулся Ермолов, — все передвижения этого корпуса можно назвать придворным маневром!

— Помилуй, братец, — удивился великий князь, — это тебе так кажется, а сестра моя Екатерина Павловна не знает, где родить…

На это Ермолов отвечал:

— Если Наполеон пойдет на Москву, то пошлет в сторону Петербурга лишь обсервационный корпус. И он будет стоять на месте. А коли отважится наступать на Петербург, то либо завязнет в псковских болотах, либо будет обойден и сброшен в Балтику.

— Бьюсь об заклад — нет! — разгорячился Константин Павлович.

— Ставлю тридцать червонцев, — предложил небогатый генерал.

— Курута! — закричал цесаревич. — Иди разбей спор!

Ермолов все знает за Наполеона!

Когда генерал был милостиво отпущен, Константин Павлович только и мог сказать своему адъютанту и собутыльнику:

— Хорош! Я его знаю еще по прежней войне с Бонапартом. В битве дерется, как лев, а чуть сабчя в ножсы — никто от него даже не узнает, что участвовал в бою. Он очень умен, всегда весел, очень остер… — Великий князь задумался, рассеянно пощипывая редкую поросль на лице, и добавил со вздохом: — И весьма часто до дерзости…

3

Огромной массе войск, которыми располагал Наполеон для вторжения, русские могли противопоставить только двести тысяч солдат, собранных на западной границе империи.

Хотя сверх того, по заключении мира с Турцией, из Дунайских княжеств спешила еще пятидесятитысячная армия, силы эти были еще так далеко, что рассчитывать на них можно было не скоро.

По северной стороне Полесья, вправо и влево от Вильно, была развернута 1-я армия Барклая-де-Толли в составе шести пехотных и трех кавалерийских корпусов общей численностью 127 тысяч человек. По южной стороне, в окрестностях Волковиска, расположилась 2-я армия — 80 тысяч солдат под начальством знаменитого ученика Суворова и любимца русского народа князя Багратиона. Впрочем, половина этой армии была направлена вскоре на юг для защиты Волыни и составила здесь 3-ю армию генерала А.П.Тормасова. Западнее Багратиона, у Гродно, занимал позиции отдельный корпус войскового атамана Платова, собранный из 16 казачьих полков.

Одной из причин столь пространного размещения русских сил была позиция войск Наполеона, стоявших от Кенигсберга до Люблина, почему и нельзя было предугадать, в каком месте вторгнутся они в Россию. Однако идея разъединения сил на две армии принадлежала прусскому генералу Фулю, кабинетному догматику, который пользовался у себя на родине репутацией одного из образованнейших генералов.

Наполеон, превосходно осведомленный по донесениям своей агентуры о расположении русских, уповал на скорую решающую битву. Перед отъездом в войска он заявил варшавскому архиепископу Прадту: «Я иду на Москву и в одно или два сражения все кончу. Император Александр будет на коленях просить мира. Я сожгу Тулу и обезоружу Россию… Москва — сердце империи; без России континентальная система — это пустая мечта».

Русские войска находились в тяжелом положении. Общего плана ведения кампании не было. Не было и общего командования, а в каждой из трех армий имелся самостоятельный командующий. Император со своей огромной свитой, состоявшей из наушников, завистников, карьеристов, честолюбцев, только стеснял действия военного министра и еще более усугублял трудности Западной армии.

Но если русские троекратно уступали неприятелю по численности войск и вооружению, то, безусловно, превосходили его нравственно, кровным единством состава солдат, готовых беспрекословно положить живот свой за родную землю и ее святыни. Казалось, вздох облегчения вырвался, когда на смену напряженному ожиданию пришла весть, принесенная начальником лейб-казачьего разъезда Жмуриным, о том, что Наполеон без объявления войны перешел Немян. Большую часть ночи на 13 июня в ставке русских войск никто не спал. Адмирал Шишков стремился всю пылкость своего красноречия вложить в приказ царя, отдаваемый по армиям:

«С давнего времени примечали Мы неприязненные против России поступки французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить опые. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений при всем Нашем желании сохранить тишину, принуждены Мы были ополчиться и собрать войска Наши, но и тогда, ласкаясь еще примирением, оставались в пределах Нашей империи, не нарушая мира, быв токмо готовыми к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого Нами спокойствия. Французский император нападением на войска Наши при Ковио открыл первый войну. Итак, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается Нам ничего иного, как, призвав на помощь свидетеля и защитника правды, Всемогущего Творца Небес, поставить силы Наши против сил неприятельских.

Не нужно Мне напоминать вождям, полководцам и воинам Нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь Славян. Воины! Вы защищаете веру, Отечество, свободу. Я с вами. На зачинающего Бог.

Александр».

29 июня в Дрисском лагере, куда благополучно отошла 1-я армия, уклонившаяся от сражения с Наполеоном, русский император собрал военный совет.

Совершенно неожиданно для себя на совет был приглашен Ермолов, не имевший никакого права участвовать в нем, как простой начальник дивизии.

Усевшись в уголку залы небольшого помещичьего домика, он с желчным интересом следил за теми, кто явно или незримо руководил действиями русской армии и от кого так или иначе зависел ход дальнейшей кампании: шведский генерал Армфельд, дважды бежавший из своего отечества в Россию, под крылышко государя; прусский барон ЛюдвигЮстус-Адольф-Вильгельм Вольцоген; уроженец Гессена генерал-адъютант Фердинанд Винценгероде; выходец из Сардинии Мишо; полковник Карл Толь; вовсе не военный человек прусский граф Штейн; генерал от инфантерии Барклай-де-Толли и, наконец, сам Фуль, вдохновитель ведения войны двумя армиями и создания укрепленного лагеря при Дриссе.