Генерал Ермолов

Надо показаться впереди, и ничто, конечно, устоять не может…»

…Догорела долгая июльская заря, отпустила томящая жара, но лишь тогда, когда взошел месяц и зажег кресты над Успенским собором, над надворотными церквями Смоленского кремля, надо всеми тридцатью прочими храмами древнего русского города, старшего брата Москвы, ровесника Киева и Новгорода, Ермолов отправился на ночлег.

Его уже давно ожидал с незамысловатым ужином верный денщик Ксенофонт — Федул. В темноте слышен был стук колясок и скрип телег: многие дворяне и чиновники в страхе перед Наполеоном покидали город. Черными глазницами окон глядел дом бывшего губернатора Тредьяковского, сыгравшего некогда злую роль в судьбе ермоловского брата.

Лунная дорожка явила у растворенных дверей брошенные при поспешном отъезде предметы: старый, с лентами, чепец, обкуренный чубук с длинным вишневым мундштуком, небольшую растрепанную книжицу. Ермолов слез с коня, поднял и раскрыл ее: то была державинская «Песнь лирическая Россу на взятие Измаила». На титульном листе генерал увидел знакомый герб и надпись: «Из книг Александра Михайловича Каховского». Он открыл последнюю страницу и перечитал знакомые строки:

А слава тех не умирает,Кто за Отечество умрет;Она так в вечности сияет,Как в море ночью лунный свет.Времен в глубоком отдаленьеПотомство тех увидит тени,Которых мужествен был дух.С гробов их в души огнь польется,Когда по рощам разнесетсяБессмертной лирой дел их звук.

2

22 июля князь Багратион, армия которого находилась еще в двенадцати верстах от Смоленска, в карете, сопровождаемый несколькими генералами и пышным конвоем, отправился на свидание к военному министру. Ермолов, зная о болезни храброго, но недальновидного графа СенПри, начальника штаба у Багратиона и ненавистника Барклая, которого он считал изменником, спешил уменьшить взаимную неприязнь обоих главнокомандующих. Он убедил военного министра выехать навстречу Багратиону.

Барклай-де-Толли молча надел шарф и, встретив Багратиона в пути, как старшему, с шляпой в руке, отдал рапорт д пригласил в занимаемый им дом. Князь не ожидал подобной любезности, которая произвела на него и на его гвиту большое впечатление. Оставшись с самыми ближними, оба главнокомандующих обсудили возможности наступательных действий против Наполеона.

Барклай, наклонив совершенно лысую, с высоким лбом, голову, говорил, подыскивая трудные для него русские слова:

— Перед мыслью, ваше сиятельство, что нам вверена защита Отечества, должны умолкнуть все остальные соображения… Соединимся же и будем бороться против врагов России…

Багратион, в своем неизменном мундирном сюртуке со звездою Георгия 2-го класса, с готовностью отвечал:

— Всему вашему желанию охотно повинуюсь! Рад был вас всегда любить и почитать! Но теперь вы более меня убедили и к себе привязали! Сие вам говорю правду. Поверьте, никому льстить не умею.

Он спешил выразить свою любимую мысль:

— Наконец соединением обеих армий совершили мы желание России. Мы получили над неприятелем преимущество. Наше дело пользоваться сей минутой! Надобно напасть на центр его, пока он разделен и рассеян форсированными маршами. Вся армия и Россия того требуют!..

Барклай колебался, медлил с ответом, спрашивал мнение Толя и Вольцогена, наконец, предложил собрать военный совет. Багратион, искренне готовый позабыть прежние раздоры, был разочарован. Главнокомандующие расстались со всеми возможными изъявлениями вежливости и наружной приязни, но с новым холодом в сердце один против другого.

Между тем 2-я армия прибыла к Смоленску, и Алексей Петрович примечал разительное ее отличие от 1-й. Желая проникнуть в дух солдат, он еще в переходах от Поречья к Смоленску, проводимых из-за большой жары ночами, расспрашивал их, не узнаваемый в темноте. Все неудачи солдаты приписывали начальнику-иноземцу и обвиняли его в измене. Армия Барклая, утомленная непрерывным и, по общему мнению, неоправданным отступлением, стала допускать беспорядки, появились признаки упадка дисциплины. В опустевших домах и даже в церквах отдельные солдаты производили грабеж и разбой. Тогда именем военного министра Ермолов повелел отдать приказ с оповещением по армии о казни главнейших преступников и тем пресечь бесчинства, которые могли умножиться. Одно средство укрепления дисциплины — победа. 2-я армия явилась под звукп неумолкающей музыки и песен. Можно было подумать, что пространство между Неманом и Днепром она оставила, не отступая, но прошла, торжествуя. Исчезла усталость, на лицах видна гордость от преодоленных опасностей и готовность к превозможению новых. Солдаты желали, просили боя. Подходя к Смоленску, они кричали: «Мы видим бороды пашнх отцов! Пора драться!» Старик гренадер ил числа последних суворовских чудо-богатырей объяснял Ермолову, вытягивая руку и разгибая ладонь с разделенными пальцами:

— Прежде мы были так! Теперь мы, — тут он сжал пальцы и свернул ладонь в кулак, — вот так! Так пора же, — он замахнулся дюжим кулаком, — так пора же дать французу хорошего леща вот этак!..

«Какие другие ополчения могут уподобиться вам, несравненные русские воины? — с гордостью размышлял, видя Багратионовых орлов, Ермолов. — Верность ваша не приобретается мерою золота, допущением беспорядков, терпимостью своевольств. Когда же пред рядами вашими встанет вождь, подобный Суворову, чтобы изумилась вселенная!..»

На военном совете, который был собран 24 июля, все — Багратион, вернувшийся в войска великий князь Константин Павлович, начальники главного штаба обеих армий Ермолов и Сен-При и генерал-квартирмейстеры Вистицкий и Толь высказались за немедленное наступление против центра неприятеля. Лишь уступая общему мнению, Барклай согласился с ними, но приказал ограничить наступление тремя днями.

Это была полумера, и, несомненно, опасная, ибо русской армии грозило быть отрезанной от Смоленска.

Три главные дороги вели из города: на северо-запад, к Витебску через Поречье, на запад, к Рудне, и на юго-запад, к Орше через город Красный. По имевшимся сведениям, в Поречье был размещен лишь небольшой кавалерийский отряд французов, а сам Наполеон с гвардией находился в Витебске. Конница Мюрата расположилась за Рудней. Корпус маршала Даву медленно собирался в районе Орши. Рассеянные на большом пространстве неприятельские войска, хорошо зная о длительном бездействии русских, шли на соединение медленно.

Все благоприятствовало предпринимаемому наступлению. 26 июля под звон смоленских колоколов обе армии двинулись вперед. 1-я армия шла на Рудню двумя колоннами через селения Приказ-Выдра и Ковалевское, имея в авангарде казаков Платова. С левой стороны ее, недалеко от Днепра, проходила 2-я армия. В Красный, для наблюдения за дорогой к Орше и обеспечения левого фланга русских войск, Барклай приказал отделить от 2-й армии 27-ю пехотную дивизию генерал-майора Д. П. Неверовского, составленную в основном из новобранцев.

Воспрянула бодрость в сердцах начальников, невозможно было передать радости солдат. То было первое наступательное движение русских войск во всей кампании.

3

На первом же переходе от Смоленска к Рудне, в селении Приказ-Выдра, военный министр снова заколебался.

Не имея точных сведений о противнике, он страшился углубляться вперед и порешил обратиться сперва к Поречью, чтобы открыть силы французов. Багратиону было предложено перевести 2-ю армию на место 1-й — в ПриказВыдру. Тот досадовал на потерю времени, тревожился за свой слабый левый фланг, который мог быть отрезан у Kрасного, но нехотя повиновался. Так как приказ Барклая был передан Ермоловым, Багратион перенес часть недонольства на него, считая и его соучастником ошибочного решения. На эти операции ушло два драгоценных дня.