Генерал и его женщина

Все чаще и чаще его стали направлять на проверки председателем. Обычно, пока члены комиссии копались в поисках недостатков, председателя развлекали в соответствии с его вкусами. Возили по литературным местам и памятникам революционной славы, поили коньяком, отпаривали в саунах, проводили на торговые базы и нагружали сувенирами.

Когда у проверяемых дело было совсем плохо, к председателю приставляли симпатичную молодую особу-экскурсовода, знающую историю края и умеющую загадочно улыбаться. Но Огородов, предпочитавший слабому полу крепкие напитки, военную гигиену и безмятежный сон, к всеобщему разочарованию не поддавался на провокации.

Он обладал спиртоупорным организмом и классическая формула опьянения "павлин-обезьяна-свинья" к нему совершенно не подходила. Первые несколько рюмок, обычно около трехсот грамм, он даже не замечал. Когда доза подходила к пятистам, он ощущал легкое головокружение и неразбериху в мыслях. Но затем, после шестисот, в голове у него вновь прояснялось, свежело и наступало как бы прозрение. Он чувствовал, что мысли его взбалтываются в черепе, как в банке, и на поверхность всплывают полузабытые сомнения в правильности окружающей жизни. Если рядом оказывались друзья, его тянуло на задушевные песни. После пения он обычно добавлял сто грамм и переключался на мировые проблемы. В такие моменты он любил поговорить о предссказаниях астрологов, американском ЦРУ и мудрых немцах, которые на одном только пиве объединили Германию и погубили всю нашу танковую группировку. Правда, к этому времени у Огородова переставали двигаться ноги, и в туалет его приходилось отправлять с сопровождающими, однако рассуждал он вполне здраво. После восьмисот грамм он застывал на месте, как громом пораженный, но через двадцать минут приходил в сознание и мог не качаясь, но и ничего не помня, самостоятельно добраться до служебной машины.

Он был твердо уверен, что все неприятности начались с совершенно безумной борьбы партии с алкоголем. Сам он давно пришел к выводу, что наше общество в принципе не приспособлено для проживания в трезвом виде. Всем было ясно, что старая система не перенесет сухого закона. Всем, кроме руководства. Проблемы, которые раньше легко распутывались за дружеским столом и бутылкой интернационального напитка, теперь решать стало невозможно. Распались деловые и зкономические связи. Вместо одной политической партии, как было раньше, когда в магазинах свободно стояли вино и водка, образовалась целая дюжина.

Вместо невинных пьянок стали разрастаться гигантские, устрашающие митинги. Исчезла сплоченность. А что прикажете делать? Как сплотишься, если выпить нечего? Возникла конфронтация. Развалились экономические связи, и этого надо было ожидать: как работать, если выпить нечего, ну просто нечего в принципе, как в пустыне. Из сельхозпродуктов вместо закуски начали делать самогон, стало нечем кормить скот, не то что людей. Сократилось производство, потому что на заводе на выпивку уже не заработаешь, и народ попер в кооперативы. Возникла инфляция и расцвел бандитизм. Вокруг вдруг объявились предприниматели, раньше их называли проще - аферисты. Перегибы с выпивкой пришлось, как всегда, сильно разгибать, но уже на развалинах системы. Все вернулось на круги своя, только жизнь стала во много раз дороже. Снова проблема. Научная интеллигенция, как самая неимущая и самая умная перешла на спирт. Хоть какой-то навар от профессии, с удовлетворением думал Огородов, принимая резко пахнущие подношения в плоских стальных фляжках.

Сидя за столом президиума и слушая в пол-уха доклад Сазонова, Огородов размышлял, как более или менее с пользой скоротать несколько проверочных дней, пока комиссия потрошит институт. В конце концов он решил изучить персональный компьютер. Причин для столь странного желания было достаточно. Во-первых, двенадцатилетняя внучка Лена в школе начала изучать информатику. А поскольку дед был единственным в семье мужчиной (за коммандировками он как-то и не заметил, что дочь разошлась с мужем), то со всеми непонятными вопросами, внучка обращалась к нему. Во-вторых, вышестоящее командование освоило весь этот компьютерный жаргон и так щеголяло им на совещаниях, что Огородов иногда переставал понимать, о чем идет речь. Надо образовываться, решил он. Сейчас для этого представлялся исключительно удобный случай. В институте числилось два десятка компьютеров, а главное здесь работали его давние сослуживцы Жарков и Кронов. Он искренне любил обоих: Кронова - за юмор, Жаркова - за математический склад ума, песни под гитару и постоянное наличие спирта - и в кабинете, и в портфеле, и дома.

После обеда Огородов основательно выспался, вызвал в номер секретаря комиссии и, утвердив план проверки, не спеша направился в лабораторию Жаркова. Ужинать он решил с друзьями. Желудок-единственный орган, который доставляет удовольствие в любом возрасте, думал он ускоряя шаг. Особенно, если прием пищи происходит в кругу однополчан, когда легкий хмель воспоминаний поддерживается дружескими тостами и крепкими напитками.

Огородов распахнул дверь в кабинет начальника лаборатории и оказался в обьятьях Жаркова и Кронова. Его провели на почетное место в торце длинного стола.

– Могли мы подумать двадцать пять лет назад, что когда-нибудь вот так будем встречать его в Чистых Ключах, а Роман? Он же нам, лейтенантам когда-то казался самым страшным начальником. Куда страшнее, чем сейчас. Шутка ли: аж капитан.

У Огородова от удовольствия сверкнули глаза:

– Эх, мужики, неужели и мы когда-то были лейтенантами, а? Какая прекрасная пора! Чихать мы тогда хотели на политику и международное положение.

Жарков замкнул дверь на ключ, достал из сейфа бутыль с оранжевой жидкостью и передал её Кронову.

– Что это?
– спросил Огородов.

– Коктейль"Золотой репей": спирт, глюкоза, элеутерокок, поливитамины, фанта. Рекомендуется на ночь пожилым лунатикам. Напиток для умных, Кронов взболтнул бутыль.

– Почему для умных?
– спросил Огородов.

– Пятьдесят градусов. Дурак от него сразу становится самим собой и виден невооруженным глазом.

Жарков расставил сверкающие стаканы и снял со стола газетное прикрытие. На тарелках лежали нарезанные, широкие, как ладонь, и почти такие же белые куски вареной колбасы, черный хлеб, ярко красная редиска, зеленые огурцы. В центре стояли три бутылки "Нарзана".

– Вполне приличный натюрморт, - заключил Огородов.

– Нарежь огурцы, - попросил Жарков.

– Так сгрызем, - сказал Кронов.

– Ты , как я посмотрю, совсем обленился. На второй этаж на лифте ездит, представляешь, Василий?

– Ну и что? Мы в Европе живем или где?

– Или где.

– Знаете, ребята, - заговорил Огородов, - когда я выпью, мне кажется, что я больше похож на нормального человека, чем трезвый. Говорю, что думаю, смеюсь, когда смешно, ругаю начальство, люблю людей и мне даже хочется петь. От водки я чувствую себя свободным, представляете?
– его круглое лицо блаженно сияло.

– Ну это ты маленько того... Как бы перегнул, - сказал Жарков.

– Клянусь. Когда я выпью, мне даже делать чего-нибудь хочется, мыслить. Но не могу же я в таком виде на работу, не поймут.

– Кронов поднял стакан:

– За дружбу ребята! За военную дружбу.

Они взяли из тарелки по бутерброду.

– Ы-ых!
– выдохнул Огородов и залпом выпил.

– Что в переводе на японский означает "Й-я!" - отдышавшись сказал Кронов и уточнил: - Ну как букет?

– Соответствует названию. Букет осенних репьев.

– Фирма веников не вяжет. А теперь докладывай, зачем приехал? И почему вам понадобилось проверять наш вонючий институт, делать нечего?

– Спроси что-нибудь полегче. Директива сверху. Одна из многих. Завалили бумагами. Будто в насмешку. Сокращение, передислокация. Неразбериха. И все это сопровождается потоком бумаг. Бой с тенью. То есть с самими собой. Нам не нужны противники, мы сами с собой воюем. И победим, ребята. Тоже сами себя. И даже будут награжденные. А может уже победили, только ещё не заметили.