Генерал Самсонов

Байкова никто не знал, он держался подальше от начальства, а приказания исполнял неохотно, притворяясь тупым.

Сейчас он нес в мешке ополовиненный свинной бок, напоминавший о себе жирными мухами, которые приманивались теплым сырым запахом.

–  Не оставляют нас в городе!
– сказал Байков, когда миновали городские дома и без привычных российских пустырей и свалок, потянулся вдоль шоссе луг и стали видны каменные крепкие, но все же сельские постройки.
– Другим добро достанется!

–  Да у тебя мешок занят, - ответил Токарев насмешливо, не давая ему даже в мыслях заниматься непотребным делом.

–  Ладно, - оказал Байков.
– Не последний город.

На ночевку остановились в польской деревне. Токареву и Байкову повезло, их определили на постой в хату, а многим выпало - просто под открытым небом, а ночи уже холодные.

В польской деревне еще было и поспокойнее. Про германские предупреждали, - там воду травят, стреляют в спину, поодиночке безоружными не ходить.

Разместились кое-как, и всюду заскрипели журавли, затрещали поленья, задымили кухни.

Токарев в ожидании еды раздобыл колоду, налил в нее воды, стал мыться. Войны он не чувствовал и поэтому чуть удивлялся, опрашивая себя с тревогой: какая же она? От мучений, смерти никто не мог избавить, и он думал не о них, а о том, как сохранить опору среди надвинувшейся вольной злой стихии. Опору для души могло дать умиротворение перед черной бедой. Вое в руках Господа, думал Токарев, от судьбы я не уйду, поэтому надо делать то, что хорошо для души, и мне будет опора.

И он выполнял свои обязанности - как перед командиром, так и перед собой: работал, молился, содержал себя в чистоте.

Вымывшись, Токарев стал стирать рубаху и портянки, стараясь подольше сберечь маленький кусочек серого мыла. Оно едко пахло, и этот запах напоминал Токереву, что он один среди тысяч совсем чужих ему людей, и перед ним вставали образы его жены и детей. Было жалко их, себя, несобранного урожая. Хотя он знал, что сельское общество поможет, хотелось убедиться, хорошо ли помогли.

Пока он стирал, у него перед глазами мелькал Байков, настраивавший посреди двора костерок. Потом потянуло дымом и мясным прижарком. Вокруг Байкова стали собираться солдаты, кто с пучком соломы в руках, кто со щепкой, кто так, без ничего.

Токарев закончил стирать, тоже подошел к костру. С мяса текло расплавленное сало, трещало на огне. Он, как и все, с утра ничего не ел, сгрыз на ходу только один сухарь, и сейчас глядел на поджаривающуюся свининку с большим желанием.

–  Что, Федор?
– спросил Бойков.
– Хочется? А консерва у тебя есть?

–  Есть, - сказал Токарев.
– Да разрешения нету.

–  Вот убьют тебя, а все разрешения не будет, - усмехнулся Байков; сам-то он давно слопал свой запас, как и многие солдаты.

–  Смерть не угадаешь, - ответил Токарев.
– Может, твоя смерть далеко, моя близко... Что ж теперь? Я должен потерять человеческий облик?

–  Так мы серая скотинка, - подзадоривая, вымолвил Байков.
– Идем за смертью. А нам грехи отпускают, поят и кормят. Да коль худо кормят, то я могу на ихнее разрешение накласть свой прибор. Могу аль не могу?

–  Ну можешь, чего там, - сказал Токарев.
– Только тогда ты вроде откалываешься от мира, я так понимаю. Выходит, ты говоришь миру: ты худой, я без тебя проживу...

Солдаты с уважением слушали его, ощущая в нем очень нужную им силу, которая одновременно и закрепощала, и укрепляла их.

–  А ты, Байков, не дашь ему мясца, что он запоет?
– спросил жилистый, со сломанным носом солдат Ужаков, такой же, как и Байков, бесхозяйственный в прошлом крестьянин, перед мобилизацией работавший на фабрике.

–  Чего ж не давать?
– возразил другой солдат.
– Надо всем разделить.

–  Всем, всем, - решили остальные.

–  Всем, так всем, - легко согласился Байков.
– я ведь тоже, когда новую свинку добуду, - со мной, выходит, германцы поделятся.

Солдат с кривым носом засмеялся. Остальные не поняли, чему тот смеется, поняли лишь одно, что Байков собирается тащить и дальше.

–  Пойди, Федор, к хозяйке, попроси хлебца, - сказал кривоносый, - Ты ласковый, она тебе все даст, что ни попросишь.

Хозяйка, пожилая тетка, сидела на скамеечке у дверей хаты и строго глядела на солдат.

Токарев подошел к ней и увидел в ее глазах ожидание какой-то беды.

–  Хозяйство, - сказал он, поводя рукой в сторону скотного сарая, - И у меня есть хозяйство.

–  Ниц нима, - ответила она,

–  Двое деток, - показал Токёрев.
– Жена, мать, отец.

–  Ниц нима, - сердито повторила хозяйка,

–  Ты не бойся, - сказал Токарев, - Не бойся.Мы переночуем и дальше пойдем... Вот только хлеба у нас нет...

Из хаты вышел хозяин, крепкий мужик в белой рубахе, что-то неодобрительно оказал жене и пригласил Токарева;

–  Пан жолнеж, проще.

Он дал ему каравай хлеба и бутылку водки.

–  То бимбер, для жолнежей, - объяснил хозяин с наигранным добродушием,

Токарев вернулся к костру, понимая, что получил дары потому, что хозяева боялись. Наверное, на их месте он тоже боялся бы. Но он их не обижал.

–  А ты не промах?
– сказал Байков, как бы сравнивая его с собой. Улестил бабенку с одного раза. Дай-ка бутылку.

Токарев отдал бутылку и хлеб и, довольный собой, присел на корточки,

–  Тоже люди, - сказал он, - и ей про своих говорю, что-де семью имею, деток, отца о матерью... Вижу - боится меня. А чего бояться? Мы не звери, у нас закон есть,

–  Ну попробовали бы не дать, - заметил кривоносый.

В эту минуту во дворе появился подпоручик Кошелев, огляделся и направился к солдатам.

–  Все, погуляли, - буркнул Байков, отворачиваясь и ставя бутылку на землю.

Кошелев подошел, бодрым начальническим голосом пошутил!