Генерал Самсонов

–  Так вышло, Владимир Евграфович, - виновато произнес поручик.
– Утро тихое... думал чайку попить да побриться...

–  Вам необходимо немедленно быть на батарее, - сказал Девяткин.

–  Здесь от "чемодана" тоже не спасешься. Хоть и не можем достать их огнем, но оставлять своих орудий не будем.

–  Но посмотрите, Владимир Евграфович, если надо - я мигом.

–  А что думают там номера? Что, господа чаек распивают и никого на батарее нет? Идите, Коля... Погодите, я тоже с вами.
– Девяткин сунул Рыксину портфель и пошел по протоптанной тропинке вдоль забора. Подполковник понимал, что сейчас никакие офицеры не могут спасти нижних чинов от обстрела, но знал, что в трудную минуту офицер должен быть со своими солдатами, и следовал этому правилу, а остальное - как господь решит.

Земля ходила ходуном, когда он спускался в лощину, и сапоги скользили по росе. Он добежал до артиллерийских окопов, спрыгнул вниз и был счастлив, увидев улыбку на лице лучшего наводчика батареи Протопопова, смуглого, как цыган, с серьгой в ухе.

–  Как, Протопопов?
– спросил подполковник.
– Небось испугался?

–  Кто испугался, ваше благородие?
– крикнул наводчик.
– Сидим и ждем, когда он по нам жахнет. А он все грозит да грозит. Аж заморились! Девяткин прошел дальше к ячейке телефониста, где маленький щуплый телефонист сидел, зажмурившись, возле желтой коробки аппарата. Он тронул его за плечо, и солдат уставился бессмысленным взором, словно не командир стоял перед ним, а черт хвостатый вознамерился утащить его в пекло.

–  Звони к пехоте!
– велел Девяткин.
– Проверь линию. Телеграфист не пошевелился. Кругом звенело, бухало железной дубинкой в огромный барабан.

–  Не бойся, - сказал Девяткин.
– Это с непривычки. Солдат судорожно зевнул и механически перекрестил рот.

–  Встать!
– скомандовал Девяткин и встряхнул его. Тот опомнился и испугался подполковника больше "чемоданов", что и требовалось.
– Лезь наверх!
– велел подполковник.
– Живо!

Телефонист встал на банкет, высунулся над окопом и жалко оглянулся на командира, словно спросил: куда ты гонишь меня?

Но Девяткин не дал себе увлечься жалостью, ибо должен был заботиться не о маленьком телефонисте, а о всей батарее, и здесь жалеть кого-то одного значило губить всех.

–  Наверх!
– повторил подполковник.

Телефонист подпрыгнул, заелозил сапогами по земляной стенке окопа и с трудом вылез.

–  Постой-ка там, - сказал Девяткин и обратился к двум номерам, которые сидели, согнувшись, на банкете и тусклыми глазами наблюдали за ним, - Скучно без дела? Или смерти испугались, орлы?
– Один из них что-то ответил - из-за грохота неслышное.
– о себе не жалей!
– крикнул Девяткин.
– Так легче!

Поняли, закивали согласно. Девяткин велел телеграфисту спуститься, звонить к пехоте, где был оставлен в окопах офицер батареи. Телефонист сполз на животе вниз и с бодростью схватился за трубку. Потом поднял голову и, угасая, поглядел на командира. "Обрыв?" - подумал Девяткин. Ему не хотелось посылать этого щуплого человека на смерть, а если был обрыв провода, то посылать надо было.

–  Молчит, - кисло сморщился телефонист.
– Надо идти.

–  Вызывай снова!

–  Нет, ваше благородие, надо идти.

Снова загремело и засвистело в небе. Телефонист сжался.

–  Ну иди, - сказал Девяткин.
– С богом.

Телефонист с окаменевшим лицом поглядел на подполковника. Что-то с ним произошло, укрепило. А что именно, Девяткин не знал и не имел возможности узнавать: он не жалел телефониста, и тот теперь был согласен, что его не надо жалеть.

Прибежал поручик и, ничего не поняв, стал с воодушевлением подгонять телефониста.

–  Не надо, - сказал Девяткин.
– Он все сделает, как надо.

Вот здесь, на этом солдате кончалось право командира разделять с ними судьбу. Дальше - они со своими верой и страхом должны идти сами.

Обстрел тяжелыми снарядами продолжался, и можно было догадываться, какое пекло сейчас кипит впереди у Выборгского полка. Уцелеет ли там хоть кто-нибудь?

Прошло минут двадцать - солдатик не возвращался. И полчаса прошло, и час. Не вернулся телефонист. Послали другого.

В девять часов вдруг запищал вызов телефона - началась атака немцев.

Девяткин перекрестился и с легкостью выбрался из осточертевшего окопа. Наконец-то!

И пошли команды фейерверкерам, наводка по прицельному плану - на дорогу у двух сосен, кладбище, мельницу.

Вечная память тому солдатику, линия работала, передавала сообщения с пехотных позиций и наблюдательного пункта.

В пехотном окопе подпоручик Луков был придавлен обвалившейся землей, но пока держался и указывал цели.

На дубе, на оборудованной площадке находился поручик Русевич, передавал оттуда, что видит скопление неприятеля за кладбищенской оградой и в кустах слева от мельницы; а по дороге у двух сосен колонна разворачивалась в цепи.

Девяткин скомандовал произвести одиночные пробные выстрелы по всем указанным целям с последующим ускорением до беглого огня.

Рукояти казенников отвернулись, снаряды легли в казну, затворы вдвинулись и заперли казну.

Наводчик Протопопов глядел в прицел с неподвижной улыбкой, подкручивая маховик.

–  Давайте, Коля, - сказал Девяткин Гулинскому.

–  Первое орудие!
– скомандовал поручик.

Протопопов дернул шнур, пушка бухнула, ствол отодвинулся назад, вытягивая из люльки маслянисто блестящую трубку накатника, потом вернулся обратно, а колеса подпрыгнули.

Вслед за первым открыли огонь остальные семь орудий, отбивая немецкое наступление.

Девяткин оставил Гулинского за старшего, вызвал лошадей и поехал на пригорок к дубу, на котором сидел Русевич. Ему не терпелось увидеть работу батареи. Весь мир соединился в небольшой участок позиции от двух сосен до кустов за мельницей, где серые фигурки с ранцами за плечами шли цепями в три линии. Их густота, твердость движения вызывала уважение и ярость. Белые облачка шрапнели разворачивались над ним одно за другим, и в бинокль было видно, как целыми десятками ложатся наступающие, но цепи не останавливались. Эта храбрость немцев не оставляла в душе Девяткина никакого снисхождения и порождала охотничий азарт.

Заметив, что на кладбище сосредотачивается около роты немцев, он скомандовал на батарею:

–  Угломер ноль - ноль, соединить к правому два!
– И огонь всех орудий соединился в одной точке, вымолачивая из-за надгробных памятников маленькие фигурки с ранцами, как недавно "чемоданы" долбили окопы выборжцев.

С дощатой площадки наблюдательного пункта в девятикратный бинокль было видно далеко в глубину, как из синеватой неразличимости от горизонта выплывают неприятельские колонны, ползут полевые кухни, скачут крохотные всадники. Вблизи серое и синеватое сменялось зеленым цветом, по которому темной полосой прочерчивались ломанные звенья окопов, разбитые там и сям инженерным гением немецкой тяжелой артиллерии.