Генерал Власов

Данное распоряжение являлось нарушением договоренностей, согласно которым дивизия могла быть задействована только в составе крупного соединения (т. е. русской армии) и только с согласия Власова. Переброска ее на фронт теперь привела бы лишь к бессмысленному уничтожению части. Буняченко отказался подчиняться приказу. Он собрал старших офицеров дивизии и обсудил с ними различные варианты действий. Среди них был и такой — захватить оружие, довооружить вторую дивизию и вместе выступать к швейцарской границе с целью перейти на сторону западных держав. Для обороны штаб-квартиры был сформирован штабной батальон, вооруженный автоматическим и противотанковым оружием.

Герре расценивали как искреннего друга, но в то же время человека бессильного что-либо сделать перед лицом приказа Гиммлера. Между тем русские не знали, что не кто иной, как Герре, сделал максимум возможного, чтобы дивизия получила боевой приказ. Не посоветовавшись с Власовым или с Буняченко, он побуждал Кёстринга задействовать часть, поскольку верил, что, если она покажет себя, формирование других дивизий будет ускорено. Кёстринг посоветовал ему обратиться напрямую к Гиммлеру. Герре объяснил Гиммлеру, что он предполагает проведение ограниченной по масштабам успешной операции, которая бы не ставила под угрозу существование дивизии — скажем, уничтожение советского плацдарма. Гиммлер заметил, что надежность русских испытана — ее гарантией служат хорошие показатели легкого противотанкового отряда; затем он, однако, согласился. Таким образом, добрые намерения Герре послужили толчком к цепи драматических событий.

Власову в итоге удалось успокоить офицеров, указав среди прочего на то, что отказ может вылиться в карательные меры по отношению к восточным рабочим. Ему удалось добиться изменения приказа и переброски дивизии не в район Штеттина, а в район Котбуса. Кроме того, дивизия получила разрешение пройти маршем до Нюрнберга, поскольку железная дорога через Ульм находилась под ударами бомбардировщиков противника. В ходе такого продвижения становились неизбежными контакты с восточными рабочими и военнопленными, многие из которых записались в армию добровольцами, вследствие чего численность личного состава дивизии выросла на три тысячи человек. Новичкам выдали кое-какую форму и организовали в части резерва. (В конце концов, многих из них пришлось демобилизовать по причине сложностей с поддержанием дисциплины.) 19 марта дивизия сосредоточилась в отправном пункте под Нюрнбергом, а 26 марта последние части из ее состава прибыли в район Либерозе.

Когда немецкий офицер связи при Буняченко, майор Гельмут Швеннингер, установил контакт с группой армий «Висла», оказалось, что Гиммлер уже несколько суток назад снят с поста командующего. Его преемник, генерал-полковник Готтхард Хейнрици, ничего не знал о приказе Гиммлера и вообще был против экспериментов. Он не считал, что русские станут сражаться на данном этапе и в сложившейся ситуации, к тому же находился в полном неведении относительно политических аспектов Русского освободительного движения. Более всего Хейнрици беспокоило предстоящее советское наступление, которое грозило начаться со дня на день. Он согласился на развертывание русской дивизии только в том случае, если Гиммлер с полной определенностью возьмет на себя ответственность за это. Швеннингер поехал в Берлин, однако сумел встретиться только с Бергером, которому доложил обстановку и который отослал его к командующему 9-й армией, генералу Буссе.

Буссе не видел иного способа применить дивизию, как только бросить ее на ликвидацию советского плацдарма к югу от Франкфурта-на-Одере, — задача, которую тщетно пытался решить полк курсантов офицерской школы. Местность там простреливалась с противоположного высокого берега, поэтому для успешного осуществления операции требовалась мощная артиллерийская поддержка. Буняченко заподозрил, что его дивизии намеренно дают невыполнимое задание. Больше всего беспокоила его численность войск противника, он то и дело спрашивал, когда следует ожидать советской атаки. Его неотвязно преследовал кошмар — дивизию бросят в огонь, где она бессмысленно погибнет. Власов планировал прибыть в расположение дивизии незадолго до того, как она выступит на юг, и проследовать с ней в район назначения.

25 марта в Карлсбаде Власов встретился с Жеребковым, который доложил командующему о своих попытках войти в контакт с западными державами. После возвращения из Парижа Жеребков предоставил себя в распоряжение Власова и КОНР и получил назначение на должность начальника отдела по связям с правительственными структурами, который входил в Административное управление Малышкина. Наделенный лингвистическими способностями, Жеребков проявил себя как дипломат и служил представителем КОНР в делах с Русским отделом Министерства иностранных дел Германии, а также уполномоченным по установлению связей с западными державами с целью прояснить неизбежные послевоенные вопросы. До сей поры его действия оказывались успешными, как было это и в декабре 1944 г., когда через шведского военного атташе в Берлине, полковника фон Даненфельда, он установил связь с Густавом Нобелем, а через посла Марцана — с уроженкой России, женой американского посла в Мадриде Норман Армор. Целью контактов служило стремление разъяснить суть Русского освободительного движения западным союзникам и предотвратить выдачу его участников СССР. С теми же целями Жеребков через Министерство иностранных дел в письменном виде обратился к президенту Международного Красного Креста, доктору Бухардту, [212] попросив того о помощи в предоставлении ему швейцарской визы для установления личного контакта между ними. Кроме того, Жеребков намеревался наладить прямые связи с дипломатическими представителями западных союзников в Берне. Не получив ответа, он встретился с поверенным в делах Швейцарии в Берлине, который посоветовал ему забыть о визах, поскольку выдача виз антикоммунистам из русских может негативно сказаться на будущих взаимоотношениях Швейцарии с Советским Союзом. По сей причине также было отказано в разрешении на въезд великому князю Владимиру. Между тем поверенный в делах намекнул Жеребкову, что можно попробовать перейти швейцарскую границу нелегально, и снабдил его рекомендательным письмом, в котором значилось, что запрос на визу поступил, однако никаких мер в данном направлении пока не принято. После официального благословения со стороны Власова Жеребков возвратился в Берлин. Перед отъездом Крёгер уведомил его, что РСХА тоже более не возражает против контактов с Западом.

212

Текст упомянутого письма, датированного 26 февраля 1945 г., находится в архиве автора.

Последнее совещание КОНР прошло 28 марта в мрачной обстановке неизбежно приближавшегося краха Германии. Было принято решение сосредоточить все части РОА в районе Инсбрука, установить контакт с казачьим корпусом и — в зависимости от характера ситуации — либо сдаться западным союзникам, либо включиться в боевые действия на территории Югославии.

На следующий день Власов с Крёгером поехали в Берлин, чтобы добиться быстрого снятия 1-й дивизии с Одерского фронта. В Берлине оставался лишь небольшой вооруженный контингент КОНР под командованием полковника Кромиади и вновь назначенного начальника разведки подполковника Николая Тензорова. Они занимались эвакуацией семей русских в Вюртемберг. 31 марта Власов принял делегацию казачьего корпуса во главе с Кононовым и полковником Кулаковым, которым было поручено передать КОНР и германскому правительству декларацию съезда делегатов казачьих частей. [213] На этом сходе, состоявшемся 29 марта в Вировитице, генерал-лейтенант фон Паннвиц стал в истории казачества первым иностранцем, избранным в походные атаманы казачьих войск; полковника Кононова выбрали начальником штаба.

213

Текст декларации был опубликован в «Казачьем Вестнике» 24 апреля 1945 г.

Единодушным голосованием было решено передать все казачьи формирования под начало Власова как главнокомандующего вооруженными силами КОНР и прекратить полномочия казачьего руководства, возглавляемого генералом Красновым, которое отказалось принимать верховенство Власова. Данное решение, однако, имело практическое значение только для казачьего корпуса Паннвица. В полном несоответствии со схемами Розенберга было установлено, что казачество является составной частью русского народа. Резолюции в пользу Власова ни в коем случае не являлись направленными против Паннвица, которого казаки боготворили. (Гиммлер одобрил передачу казачьих формирований Власову только 28 апреля.)

Власов дал согласие на то, чтобы Кононов принял командование казачьими частями после капитуляции немцев, и произвел его в генерал-майоры, согласно документу, скрепленному подписью Гудериана. Перед отъездом на фронт к Одеру Власов добился от Кальтенбруннера освобождения руководителей НТС. Повлиять на Кальтенбруннера удалось лишь одним аргументом — нельзя, чтобы убежденные антикоммунисты попали в руки Советов. [214] В случае, если бы не удалось добиться их освобождения прямым путем, Власов готовился перед подходом советских войск привести в действие план Тензорова по спасению арестованных — если придется, даже силой. 4 апреля русский вооруженный отряд сопроводил руководство НТС в Карлсбад. Несмотря на решение Кальтенбруннера, существовали оправданные опасения, что Гестапо может организовать похищение и убийство этих людей, как это произошло в случае с Зыковым.

214

Из письма к автору Бухардта.

8 апреля Власов вместе с Крёгером и Кононовым отправился на Одерский фронт, где у него состоялась продолжительная беседа с генерал-полковником Хейнрици. Когда Хейнрици поинтересовался у Власова, почему он все еще готов сражаться, тот ответил, что Гиммлер настоял на боевых операциях как на условии для создания большего числа частей. В любом случае, немецкие вожди обманывали его более чем непристойным образом. [215]

Затем Власов обсудил планы боев с генералом Буссе. Местность совершенно не благоприятствовала наступающим, особенно если учесть тот факт, что разлив реки сузил протяженность участка фронта потенциальной атаки всего до ста метров. Требовался сильный артиллерийский огонь, который смог бы подавить советские позиции на восточном берегу. Однако артиллерийских батарей, как и пикирующих бомбардировщиков, катастрофически не хватало. В сложившейся ситуации Власов считал операцию бесполезной и хотел дать приказ об отступлении на юг. Крёгер, боявшийся реакции Гиммлера, использовал всю силу убеждения, чтобы выторговать у Власова согласие на участие в операции. [216] Несмотря ни на что, Власов настаивал, что он должен оставить расположение дивизии до ее ввода в бой. Таким образом, он выражал свой протест и оказывался вне досягаемости в случае конфликта с немецким командующим в связи с провалом атаки и последующим отводом дивизии с фронта.

215

Из беседы с Готтхардом Хейнрици.

216

Из письма к автору Крёгера.

После продолжительного обсуждения положения с Буняченко Власов созвал командиров полков и сказал им, что операция необходима вне зависимости от того, будет она успешной или нет, напрасна она или нет. Отказ может поставить пол угрозу планы расширения РОА. О чем именно он говорил с Буняченко, неизвестно, однако можно предположить, что темой обсуждения служило отступление с фронта после провала атаки и марша в южном направлении. Буняченко мог бы тогда парировать немецкие приказы, ссылаясь на то, что дивизия не может вступать в бой без распоряжения Власова, что оговаривалось соглашением. [217]

217

В письме к автору Гельмут Швеннингер выразил уверенность, что Буняченко в своих последующих действиях на самом деле руководствовался приказами Власова.