Генерал Власов

Власов достиг передовых американских постов поздним вечером. Майор сопроводил их колонну в Пльзень, где Власова принял полковник, который, не имея понятия о существовании Русской освободительной армии, поначалу принял его за советского генерала. После того как ситуация прояснилась, было условлено о встрече Власова с командующим на следующий день. Войдя в здание, где размещались его спутники, — на виллу бывшего нацистского чиновника, — Власов обнаружил их всех в гражданской одежде. Тензоров сказал, что договориться вряд ли удастся и их выдадут Советам. Он не доверял американцам. Германская граница находилась совсем рядом, их не охраняли, все, кто был на вилле, переоделись в гражданское, приготовили костюм также и для Власова. Но Власов вновь отказался: он останется до тех пор, пока не решится судьба армии. В сложившейся ситуации он не собирается никого принуждать, каждый волен уйти… Антонов принялся стелить генералу постель. Остальные тем временем молча сняли гражданские костюмы.

В десять часов утра следующего дня Власова принял американский генерал, который сказал, что не может предоставить никаких гарантий в отношении невыдачи русских Советам, поскольку данный вопрос вне его компетенции. Он лишь рекомендовал безоговорочную сдачу, в этом случае он приложит максимум усилий к тому, чтобы личный состав дивизии был объявлен пленными американцев. После чего Власов вернулся туда, где его разместили. Ближе к 2 часам пополудни пришел американский офицер, который сообщил Власову о том, что его дивизия вышла к Шлюссельбургу и что генерал предоставил Власову право выехать туда, если он того хочет. Однако он свободен и может направляться туда, куда желает. Если надо, ему даже дадут бензина. Одним словом, Власову тактично намекали, что не будут возражать против его побега. Конечно, в данном случае находило отражение лишь личное отношение одного высокопоставленного офицера, однако этот жест стал первым проявлением человеческого сочувствия, с которым на данном этапе столкнулся Власов. Он велел передать, что поедет в дивизию.

Когда Власов садился в машину, прохожие узнавали его. Для чехов он по-прежнему оставался героем, освободившим Прагу. Машину окружила быстро растущая толпа. Раздавались восторженные крики, многие вскидывали руки, сжатые в коммунистическом салюте, какая-то женщина бросила в машину цветы. Власов, полностью отдавая себе отчет в трагикомическом характере ситуации, просто безучастно взирал на собравшихся. Поначалу американцы смотрели на происходившее в удивлении и в недоумении, но затем отогнали толпу и дали колонне возможность побыстрее тронуться в путь.

В Шлюссельбург она прибыла поздно вечером. Американцы вошли в напоминавшее замок строение на окраине города, а колонна с погашенными огнями осталась ждать на обочине дороги. В теплом вечере весны издалека доносились возгласы девушек, весело проводивших время с солдатами, а где-то вдалеке звучали русские песни. То и дело проходившие по дороге люди приближались к машинам, однако, завидев в них неподвижные фигуры, быстро проходили дальше. Так они ждали четыре часа. Все молчали. Словно бы это была пауза — последняя передышка перед последним и самым трудным этапом их путешествия. Никто не знал, удастся ли уцелеть. Наконец около полуночи русским сообщили, что они могут переночевать в замке. Их принял комендант города капитан Донахью.

Пока русским готовили комнаты, они ожидали в кабинете Донахью. Американский комендант спросил Власова, почему тот сражался против своей страны. Власов, погруженный в полную апатию, дал знак переводчику, что считает ответ бессмысленным. Американец подался вперед, его лицо выражало спокойствие и сочувствие — ни надменности, ни заносчивости. Он пояснил, что никого не осуждает. Он понимает, что Власов — враг Сталина и просто хочет узнать почему. Власов осознал, что интерес капитана искренний, и начал говорить — поначалу медленно и почти без выражения, но потом все с большей и большей страстью. В последний раз он рассказывал кому-то о планах, надеждах и разочарованиях своих соотечественников. Он как бы подводил черту, подытоживал то, за что сражались и из-за чего принимали страдания столь многие русские.

Он словно бы говорил даже не с американцем, а скорее исповедывался, охватывал взглядом прожитую жизнь и в последний раз негодовал на судьбу, которая привела его к столь печальному концу. Американец слушал очень внимательно, и в нем возникало что-то похожее на восхищение. Наконец он поднялся и пожал Власову руку:

— Спасибо, генерал. Я сделаю для вас все, что смогу.

На следующий день, 11 мая, Власов узнал, что дивизия сосредоточилась в семи километрах к северу от Шлюссельбурга и по приказу американцев сложила оружие. Дисциплина находилась на высочайшем уровне, личный состав считал себя интернированным американцами. Между тем Донахью сообщил Власову, что вечером следующего дня район будет передан Советам и что у него все еще нет разрешения на вход в американскую оккупационную зону для Власова и его солдат. Он предложил, чтобы Власов поехал в британскую зону с возвращавшимися к своим освобожденными британскими военнопленными, там он смог бы встретиться и поговорить с британскими официальными лицами. Но Власов отказался и отправился в лагерь дивизии, не в последнюю очередь потому, что в замке становилось все более небезопасно — там постоянно сновали туда-сюда чешские партизаны и советские офицеры. В лагере он узнал о судьбе Трухина и других генералов. Власов и Буняченко сошлись на том, что, если американцы не разрешат дивизии войти в свою зону, можно будет попробовать просочиться в нее маленькими группами.

Во второй половине дня Власов вернулся в замок. Капитан Донахью сказал ему, что командование армии интересовалось, не находится ли Власов в Шлюссельбурге.

— Вы здесь? — спросил он. Власов понимал, что этот храбрый офицер все еще не хочет закрывать ему дорогу к бегству. Однако вновь отказался.

— Я здесь, — сказал он и обменялся с американцем рукопожатием.

Ближе к вечеру Власову пришлось вести переговоры с генералом Райманном и капитаном фон Пастором, представлявшим германский 29-й корпус, разбивший лагерь по соседству с дивизией. Донахью распорядился, чтобы оба соединения получали пищевое довольствие совместно, и потребовал данные о их численности. Дискуссия оказалась бесплодной, поскольку ни немцы, ни Власов не видели смысла в том, чтобы подавать общие данные. [240]

240

Из писем к автору Герберта фон Пастора. Сохранился военный дневник Пастора, в котором упомянут и Донахью.

Ближе к 7 вечера того же дня разведывательные дозоры донесли Буняченко о приближении советских танков, и он немедленно перенес штаб дивизии из села Хвоздян в ближайший лес. Буняченко послал за своими полковыми командирами, но они не смогли найти его. 162-я советская танковая бригада встала лагерем на ночь всего не более чем в трех километрах от американских позиций. Поскольку ему не удалось связаться с Власовым, Буняченко поехал прямо на американские противотанковые заграждения и потребовал, чтобы его немедленно отвели к американскому командующему. После долгих переговоров ему сказали, что встреча может состояться не ранее чем в десять часов следующего утра. Тогда и будет принято решение, сможет или нет дивизия проследовать на американскую сторону. Буняченко в любом случае надо было как-то выиграть время. Существовала опасность, что на рассвете Советы двинутся прямо к американским позициям и сомнут дивизию.

На помощь пришел случай. Подполковник Вячеслав Артемьев, командир 2-го полка, занятый поисками штаба дивизии, неожиданно столкнулся с советскими офицерами. Чтобы не попасть в плен, он придумал то, что само пришло в голову, — прикинулся эмиссаром по переговорам. Его тотчас же препроводили к командиру советской танковой бригады полковнику Мищенко. Мищенко повел себя хотя и доброжелательно, но в то же время и покровительственно. Он гарантировал жизнь и свободу тем, кто сдастся добровольно, и потребовал принятия быстрого решения. Он явно ничего не знал о том, что дивизия разоружается и что американцы отказались защищать ее.

Артемьев ответил, что должен обговорить все с Буняченко, и был тут же отпущен. Буняченко отправил Артемьева назад к Мищенко с заданием любой ценой оттянуть решение до 11 часов следующего дня. Для придачи его миссии пущей правдивости он поручил Артемьеву добиваться письменных гарантий и обозначить 11 утра как час сдачи дивизии советской стороне.

В 1 час ночи Артемьев вновь появился в Хвоздяне, где ему предложили ужин. Затем Мищенко написал на листке бумаги нечто вроде справки о предоставлении соответствующих гарантий, поставив условием, что дивизия сдастся со всем своим вооружением. После завершения официальной части Мищенко пустился в мечтательные разглагольствования о том, какая дивная жизнь будет теперь в Советском Союзе, где очень многое изменилось. В итоге, будучи уже совершенно пьяным, он предложил Артемьеву не дожидаться решения Буняченко, а уже сейчас привести к нему свой полк и сдаться. Если он поступит подобным образом, то это послужит для него смягчающим вину обстоятельством и он даже сможет вернуться в Красную Армию в своем прежнем звании. Наконец уже на рассвете Мищенко разрешил Артемьеву уехать. Время удалось выиграть — Советы согласились ничего не предпринимать до 11 утра.

Ночью Власов подготовил меморандум, в котором заявлял о готовности руководителей РОА предстать перед международным судом и о том, что было бы глубочайшей несправедливостью отдать их на расправу Советам, фактически осудив таким образом на смерть. Речь шла не о добровольцах, служивших немцам, но о политической организации, о верхушке оппозиционного движения, которая в любом случае не должна судиться по военным законам.

Донахью немедленно передал текст по рации. Вскоре после этого, однако, ему пришлось сообщить Власову, что верховное командование отказалось предоставить дивизии разрешение на проход в американскую зону и гарантировать личному составу статус военнопленных. Лично он советовал русским просачиваться в американскую зону малыми группами. Самого Власова предстояло направить на переговоры с главным командованием армии в 2 часа пополудни.