Генеральный попаданец

Мы отказались от съемки декораций, построенных на киностудии. Вместе с молодыми операторами Анатолием Мукасеем и Владимиром Нахабцевым и художником Владимиром Каплуновским я снимал картину только в подлинных интерьерах и на натуре. За окнами кипела настоящая, неорганизованная жизнь. При съемке уличных эпизодов применялась скрытая камера, то есть среди ничего не подозревавшей толпы артисты играли свои сцены, а аппарат фиксировал все это на пленку. В основном я привлек актеров, которых можно было бы скорее назвать драматическими, нежели комедийными. То есть, создавая «Дайте жалобную книгу», я искал для себя иные, чем раньше, формы выражения смешного на экране.

Однако этой тенденции сопротивлялся довольно старомодный материал сценария, да и сам я не был достаточно последователен. В картине, я думаю, отчетливо видно это сочетание новой для меня режиссерской манеры с моими прежними приемами. В результате реалистические, естественные эпизоды соседствовали с традиционно комедийными сценами. То же самое случилось с артистами: одни играли бытово, заземленно, другие — гротесково, подчеркнуто. Я не отношу этот фильм к числу своих удач, тем не менее не стыжусь его ни капельки. Картина «Дайте жалобную книгу» была для меня своеобразной «лабораторией» и стала переломной. Именно ее я расцениваю как переход от чисто жанровой, веселой комедии к фильмам не только смешным, но и печальным. Главным для меня было сделать выводы из удач и просчетов этой ленты. Впрочем, это важно после каждой картины.

Начались кинопробы. И тут я почувствовал что-то неладное. Актеры пробовались очень хорошие — Андрей Миронов, Михаил Волков, Сергей Юрский, Олег Ефремов, Виктор Костецкий. Играли они все очень даже недурно, но я чувствовал, что мой собственный интерес к постановке «Сирано» падал от пробы к пробе. Я не понимал, в чем дело. Меня не покидало какое-то смутное ощущение вторичности, — как будто я делал двадцать пятую по счету экранизацию известной, набившей оскомину вещи. Чувство, для меня было новое, незнакомое. Очевидно, как я понимаю сейчас, это говорило о том, что я уже привык к «авторскому» кинематографу, что для меня стали узковаты рамки только экранизатора. Но тогда, понятно, сформулировать свою туманную неудовлетворенность я не мог.

В пьесе Ростана проходило, переплетаясь, два мотива: столкновение поэта с обществом и тема великой неразделенной любви. Так вот, если любовные перипетии как-то удавались актерам, то гражданская интонация звучала слабо, неубедительно, несовременно. А в 1969 году гражданские устремления еще волновали нашу интеллигенцию. Вскоре, в начале семидесятых, наступит общественная апатия — расправятся с «подписанцами», вышлют за границу инакомыслящих, кое-кого попрячут по «психушкам», а кого-то засунут в лагеря. И общество успокоится, погрузится в спячку. Послушная часть «элиты» станет интересоваться только материальными благами: машинами, дачами, квартирами, мебелью, мехами и драгоценностями, поездками за рубеж.

Глава 11

22 февраля 1965 года. Помазание на царство раба Божьего Леонида, Москва. Старая площадь

Даже в этом мире первых лиц ежедневность потихоньку превращается в рутину. Утренняя разминка, бритье, завтрак. Сегодня Витя выкатила на стол омлет. Заявила, что посоветовалась с подругами и мне такое можно. Ну раз можно, то с удовольствием скушаю. Внутри какая-то трава, но вкусно. Супруга Ильича с удовлетворением в глазах наблюдает за моей довольной мордашкой. Они так давно живут, что понимают друг друга без слов. То-то она на меня иногда странно таращится. Потому что я не я и это ей заметно. Эх, придется все-таки поговорить. Оттягивать дальше опасно.

С семейным обедом вчера не задалось. Юра сдает сессию в Академии Внешней Торговли. Так что причина уважительная. Ильич желал видеть его дипломатом. В СССР с его пафосными лозунгами внезапно любая работа заграницей автоматически становится престижной. Прям когнитивный диссонанс возникает при чтении мемуаров нашей богемы. Любой европейский Мухосранск для них свет в оконце. Ну это не сегодня началось и не нами закончится. Вспомним нашу элиту в конце прошлого века, что просаживала конвертируемые рубли зимой на «Лазурном берегу» или спускала состояния в Парижских салонах. Из послезнания мне понятно, что человек он приличный, нечего ему прозябать на задворках. Есть и на него планы.

Галка, то есть Галина забежала ненадолго. У них с Ильичом нынче разлад на фоне романа с Игорем Кио. Я так же, как и настоящий Брежнев считаю его вздором. Но Галка мне глянулась. Простая, эмоциональная, в чем-то доверчивая. Потому после скорого обеда, в этот раз Виктория Петровна все-таки сготовила «мой» любимый борщ и котлетки из индюшки, я подозвал дщерь к себе и выдал экспромтом:

— Тебе бы, голуба, такую энергию да в нужное русло.

Галина зыркнула на меня неласково. Не любит, когда учу её. Мне же надо уберечь эту своенравную даму тридцати шести лет от гиблых последствий. Да и мне самому слабые места в ближайшем будущем ни к чему.

— Ты о чем, папа?

Последнее слово она произносит с издевкой.

— Дело тебе подыщем. Общественно полезное. Не смотри так. Есть занятия и по твоей натуре. Но неволить не собираюсь. Понравится, работай, помогу.

В глазах дочери Ильича вспыхнул на секунду огонек, но она куда-то торопилась. Ах-ха, сегодня же воскресенье и будет цикловое представление. Но уже в двери она обернулась. Я знаю, чем зацепить женщину. Ха-ха.

Сейчас же по пути на Старую площадь «сверяю часы». Вчера полдня после обеда провел за планом будущих действий. Он, наконец, набирает массу и более четкие очертания. Осталось дополнить его информацией. Для этого еще с утра по телефону озадачил помощников и Черненко. Последний так с вчерашнего вечера в мыле. Еще бы, созвать всех на внеплановое заседание Президиума. И самое главное — непонятно по какому поводу. Собрать удастся не всех. Но и ладно. Основные лица будут присутствовать. Их-то мне и надо!

Настроение улучшается, и у крыльца ЦК из «ЗИСа» вылезаю бодрячком, готовым порвать любого. Скачу по лестнице, затем останавливаюсь осмотреться. Поодаль виднеются наряды милиции, автомобили, люди в темных пальто. Легкая поземка сменилась морозцем, над столицей первого в мире государства рабочих и крестьян встает багряное солнце. Хороший будет день!

Цуканов успевает принести очередную папку бумаг на подпись и озвучивает результаты поиска. Командую:

— Давай их мне всех поочередно в Заречье. Составь график.

— Хорошо.

— Тогда приглашай народ на заседание. И чаю мне. Как всегда, с лимоном.

Все-таки мал и неудобен этот кабинет. Да по мне еще и мрачноват. Чуется в нем некая старорежимность. И дело даже не во мне из будущего. Ильич тутошний тоже этот аспект осознавал, и потому кабинет в Кремле выдержан совсем в других тонах. В духе иного времени. Даже интерьером можно показать изменения в политике. И на него ведь будут равняться остальные. Надо после заседания обязательно съездить в Кремль. Допиваю чай, первым заходит Черненко и так с намеком кивает и садится поодаль.

Вскоре за вытянутым столом собрались высшие чины партии. член Бюро ЦК КПСС по РСФСР Председатель Совета Министров РСФСР Воронов, улыбнулся мне пришедший вслед за ним Кириленко. Приехал даже А. Н. Косыгин, усевшийся с недовольной миной на лице. Анастас Микоян, наш политический долгожитель о чем-то беседовал с Подгорным. Товарищ этот непрост. Был одним из главных организаторов смещения Хрущёва на Пленуме ЦК КПСС в октябре 1964 года. По утверждению Леонида Замятина:

«Основным претендентом и организатором заговора против Хрущева был Подгорный, который создавал эту группу и который искал власти».