Гений и куколка

– Да брось, Иванова! Ты же крутая чувиха. Была одной из самых-самых на курсе, - кивает Роман и залпом глотает водку.
– Чего не пьёшь? Супер антидепрессант. Не думаю, что талант у тебя выветрился. Я и то издамся скоро. Притом что чаще с ребятами рок лабаю, чем по клаве стучу. И работаю. Мани, знаешь ли, мани надо зарабатывать. Но, мать, чего ты боишься? Доронина с его мракобесными идеями? Или себя?

– Ром, я не боюсь. Я пишу. Но, кажется, мастерства пока не хватает.

– Мастерства? Хм. Чушь какая! Ан.Дора на нашем писательском сайте - не ты ли часом? Стиль похож.

– Я, - признаюсь и сглатываю - оказывается, мои тексты можно узнать, и их узнают... Робею ещё сильнее. Не верю.

– Разве у меня уже выработался стиль? Его оттачивать и оттачивать.

– Йо, чувиха! Ты о чём? Да ты гонишь! Ты оттачиваешь свои тексты только потому, что стесняешься их, боишься, что за ними кто-то увидит, какая ты реальная.

– Ничего я не боюсь. Просто есть вопросы ремесла. Художники тоже достигают мастерства в технике...

– Нет. Нет!
– голос Романа в возмущении становится высоким.
– Ремесло - дело даже не десятое! Битлы как музыканты были слабыми. Кобейн и Моррисон - дилетанты. Но, скажи, кто слушает миллионы технарей, а? Никто. Вот их слушают. А ты просто ссышь. Именно. Ссышь.

Роман удовлетворенно кивает и опрокидывает следующую стопку.

– Прекрати. Это обидно. Ты меня совсем не знаешь!

У меня пересыхает в горле. Зачем слушать то, что я не хочу слышать? Зачем он говорит мне всё это? Я не просила...

– Я рили разбираюсь в людях. Но режу без анестезии. И раз уж ты заговорила об этом, скажу: то, что ты сейчас пишешь, это... это... Ты не творишь, ты пытаешься убогонько так постоять в уголочке со своим творчеством, лишь бы не вытолкали...

– Это просто интеллигентность и воспитанность...
– возражаю я.

Господи, что не даёт мне просто заткнуть его? Задняя мысль, что он прав? Может, он, и правда, прав... Но, чёрт возьми, с меня хватит на сегодня правды-матки! Я привстаю и ... Роман взрывается, ударяет кулаком по столу:

– Это не аргумент, блин!
– Стопки подпрыгивают, а я сажусь обратно на стул.
– Человек-творец должен быть бульдозером. А ты? Что ты пишешь? Как будто кто-то стоит у тебя за спиной. С плетью...

Я ещё не прикоснулась к водке, но голова у меня начинает болеть, напряжение в черепе выдавливает глаза. Нестерпимо. "И этот тоже учит меня жить. Мне почти тридцать, а я всё девочка, куколка. Как же вы достали меня, менторы!"

С увлечённостью рыбака, рассказывающего о невообразимом улове, Роман машет руками и никак не закончит мысль:

– Искусство - это эксгибиционизм. Полный. Наизнанку. Выплесни на бумагу тёмные стороны твоей души! Читатели хотят знать, что они не одиноки со своими проблемами. Что есть и хуже! А твои рассказы про распущенных куриц и романы, романчики, они мертворождены...

С этого момента я не слышу, что он говорит. Одно слово раздаётся звоном в ушах. Мертворождены. Мертворождённый. Это слово - триггер. И я схожу с ума. Передо мной всплывает страшная картина крошечных посиневших пальчиков, увядших ручек, сморщенное личико... моего ребёнка. Истерика на зимнем кладбище. Слова врача: "У вас больше не будет детей". И бесконечная вереница чёрных дней, подмявших под себя моё я. Потому что я виновата. Не уберегла. Упала в подъезде на лестнице после ссоры с сестрой. Мне важней был собственный гнев, чем дитя. Олег простил. Я себя - нет. Олег сказал: "Я никогда тебя не брошу!" и дал почувствовать, что я замужем. За мужем. И пусть я растворилась в нём, но... растворилась и чёрная муть, в которой я захлёбывалась. Мертворождены. Значит, я не только не могу родить человека, я не могу родить ничего? Даже роман?! Вот такой лёгкий диагноз. Походя. Да как он смеет судить, этот самодовольный знаток людей? Кто он мне?

Мои ещё влажные глаза высыхают. Я решительно поднимаюсь и, не задумываясь, отвешиваю звонкую пощёчину. С размаху. От души. Так, что он чуть не падает со стула, этот здоровый мужик. Роман хватается за скулу и орёт.

– Обалдела?! Ты неадекваная!

– Да, неадекватная. И не тебе меня учить!
– бросаю я и ухожу к выходу. Ладони больно. Пофиг. Шаг за прозрачный металлопластик, и ветер бьёт в глаза ледяной крупой. Скользко. Я втыкаю каблуки в снег и иду прочь от огненно-красного массива отеля. Меня закручивает метелью, жутко холодно, но я счастлива. Внезапно. Чихать я на всех хотела. Я буду писать глупые милые истории. Для таких же, как я - куриц и Барби. Я не хочу сливать на читателей дерьмо моей жизни. Золотарей от литературы хватает. А тёмные стороны души.... Да, они у меня есть. Валом. У кого нет?

Я захожу в тёплый светлый холл нашего дома, вытираю мокрое лицо платком, поправляю волосы. Консьерж, увидев меня, поднимается и выдавливает улыбку:

– Вас Олег Петрович дожидается. Ищет. С ног сбился.

– Хорошо, - я подхожу к лифту.

Тот же брюнет с газетами под мышкой спешит за мной:

– О! Это вы! Добрый вечер!

Двери лифта закрываются, и он, воображая себя мачо, упирается одной рукой в полированную стенку, нависает надо мной:

– А вы были не совсем вежливы. Таким богиням это, конечно, прощается... Но что если нам с вами выпить за знакомство?

– Руку уберите. Я замужем, - резко отвечаю я.

– Ну, зачем же так? Все мы не одиноки, - его глазки масляно тают.
– У меня есть прекрасное вино. Только привёз из Франции.

– А у меня есть хорошо отточенный маникюр. Слово в таком тоне, и получишь в морду, - отвечаю я, с удовлетворением отмечая, как обиженно вытягивается смазливое лицо. Он замолкает.

Я выхожу из лифта и думаю: всё же оттачивание - не такая плохая штука! И для тупых Барби, и для крутых чувих.

Не успеваю воткнуть ключ в скважину, дверь распахивается.

– Где ты была?
– гремит бас Олега.
– Я же сказал: будь на связи! Я звонил! Искал!

– Решила прогуляться, - спокойно отвечаю я и прохожу мимо него в кухню.

– В такую погоду?!
– орёт муж.
– Это ж надо быть такой...

– ... тупой. Представь, болонка сорвалась с цепи, потому что у неё русский язык не родной, и эротические фантазии тянут только на домохозяйку. Заметь, тупую домохозяйку, - я с пафосом поднимаю палец.

Он краснеет и застывает в проходе.

– Куколка...

Я бросаю палантин на диванчик, скидываю туфли и, откусив эклер - всё-таки я чертовски вкусно готовлю - говорю с полным ртом:

– У меня имя есть - Дарья. Ты знаешь, познавательный был вечер - одному мужику вмазала по морде, второму пообещала. Вот стою и думаю: запустить в тебя сковородкой или достаточно сказать, что твой новый текст нуднятина и дерьмо? Что лучше, милый?

– Ты пьяна?

– Трезва, как стёклышко. Но зла, как собака. Умный поймёт.