Гений страсти, или Сезон брачной охоты
Шрифт:
– Да, – поддакнула я. Мне не хотелось выглядеть извергом в Гришиных глазах. Тем более что в данный момент он был (почти) счастлив. Несмотря ни на что…
В итоге я решила за всех нас:
– Ирочка! Мы обязательно что-нибудь придумаем. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Мы с Григорием Наумовичем – жутко креативные и головастые люди. И все у нас получится! А сейчас – спать, потому что завтра к нам в офис нагрянет полиция. И начнутся бесконечные расспросы. Про Марка…
– Марка? – глаза Ирочки стали как две луны – просто страшные в своей бездонности. – А что случилось с Марком?!
…После того, как мы с Гришей наконец кое-как успокоили Ирочку и я легла с ней «валетом» на Гришином продавленном диване, а Гриша, обняв рыжего Бориса, улегся в
– Когда и где вы в последний раз видели своего сотрудника? – капитан милиции Ершов Валерий Николаевич смотрел на меня строго, выжидательно.
– На работе, – я с тоской смотрела в окно. Погода продолжала «забастовку», за окном серел мрачный такой же день, как и вчера, только без снега. Но почему-то казалось, что к вечеру опять «повалит», а весна вообще ведет себя как «звездный» гость, которого все ждут на вечеринку, а он все не идет и не идет, и гости уже нетерпеливо шушукаются, то и дело поглядывая на дверь… Ершов был не очень высоким: эдакий крепыш с широкими плечами, с тонкими губами… Я никогда не любила мужчин с тонкими губами и вдруг подумала, что, наверное, Ершову я тоже не нравлюсь. Тем более, ему есть за что меня невзлюбить. Я для него – вся из себя, такая-растакая, бизнес-леди! А он – госслужащий, живет на одну зарплату…
– Когда именно?
– С утра и до самого вечера. Наш рабочий день начинается в девять утра, а заканчивается в шесть. Иногда, правда, бывают сверхурочные часы, но вчера этого не было.
– Когда именно вы его видели?
Я потерла лоб ладонью.
– Кажется, я видела его в тот день лишь мельком. Один или два раза… Я прошла по коридору мимо кабинета, где сидел Марк, и кивнула ему. В другой раз я столкнулась с ним в коридоре. Все.
– У вас не было в тот день каких-либо совещаний, летучек, производственных пятиминуток? – Ершов смотрел на меня с недоверием, словно я скрывала от него правду.
– В тот день – нет, – я подавила вздох. Как же мне объяснить ему, постороннему человеку, что у нас все «не как у людей» – все кувырком и не по плану! Что мы, как сумасшедшие, могли обсуждать какую-то проблему с утра до вечера, вне всяких рамок рабочего дня, засиживаясь порою допоздна? Сидели на нашей «семейной» кухне и спорили до хрипоты по поводу различных «концепций» и «творческих идей». Как я старалась подобрать команду, объединенную и увлеченную одним общим делом, – не людей, которые будут просто просиживать в офисе штаны, строго «от и до», а вдохновенных «крейзиков», для которых дело превыше всего? Ну, и еще то, что называется «корпоративной честью, этикой и профессионализмом». Я хотела, чтобы мы были не просто классными, а лучшими в своем деле! И не жалела для этого ничего – ни денег, ни времени, ни нервов. Да и этот ролик для Каннского фестиваля был задуман тоже как своего рода вызов, как некая планка для нас: сдюжим – не сдюжим? Потянем – не потянем? Все это было азартной игрой, увлечением, на которое мы поставили слишком много…
Но вряд ли капитан Ершов понял бы меня.
– Мы совещались по мере необходимости, – взяла я «офисный» тон. – Но вчера мы запланированных совещаний не устраивали.
Капитан Ершов поднял брови, но ничего не сказал.
– Связано ли убийство Марка Свешникова с его профессиональной деятельностью?
– Не знаю, – для большей убедительности я пожала плечами. – Не думаю.
– Его убили выстрелом в грудь, практически в упор. Это мог сделать только кто-то из его близких. Мать Свешникова, Ирина Алексеевна, сказала, что при всем его очень широком круге друзей и знакомых Марк был довольно-таки замкнутым человеком и нелегко сходился с людьми. Он старался никого не впускать на свою личную территорию. Это – ее слова. А вы что можете сказать о своем сотруднике?
Этот вопрос застал меня врасплох. Я вся подобралась.
– В целом Ирина Алексеевна права. Кроме того, я стараюсь не лезть в личную жизнь своих
сотрудников…– Я как раз хотел спросить вас о его знакомых. Кого из них вы знали?
Капитан Ершов занес ручку над блокнотом, явно собираясь записать имена и фамилии.
– Боюсь, я ничем не могу вам помочь. Я никого не знала. И как именно он проводил свое время после работы – тоже.
И я вдруг с удивлением подумала, что это – чистая правда! Я знала о своих сотрудниках все и… ничего! Я знала, как сердится Марк и как выглядит Никита в приступе вдохновения; я знала, что Марк никогда не пьет кофе с молоком – только крепкий, черный. А Никита, наоборот, с молоком и с сахаром. Я знала, что Гриша не гурман и из всех на свете деликатесов предпочитает воблу с пивом. Знала, что Марк любит, когда у него все под рукой и на столе все в идеальном порядке, а Никита творит только в бардаке, а по-другому и не умеет. Я знала, что Никита быстро все придумывает, быстро принимает решения, а Марку для этого нужно время, он не такой «легкодум», как Никита. Я знала, что Никита быстро теряет интерес к уже оформившейся идее и не любит ее долго дорабатывать. Марк же предлагает сразу несколько окончательных вариантов проекта и все делает основательно и солидно. Но я не знала, чем они занимались после того, как покидали пределы нашего офиса. Я даже проморгала судьбоносный роман Ульяны и Никиты и не знала, что таинственная дама, в которую был влюблен Марк, и есть Ульяна. Я судила о людях очень поверхностно, «вытягивала» из них суть, а все прочее в их жизни оставалось для меня «за бортом». Неужели я действительно такая сухая, «железобетонная» Вешнякова… Меня недавно в этом упрекал Гриша. Но ведь это же не так! Или все-таки так и есть?
Я сглотнула.
– Понимаете, мы не были так уж близки между собою. И не делились друг с другом подробностями своей личной жизни. Поэтому я ничего не могу сказать вам. Извините.
Капитан Ершов посмотрел на меня с недоверием. Рука его застыла над блокнотом.
– Был ли в последнее время Марк Свешников чем-то озабочен или расстроен? Вам так не показалось?
– Пожалуй, нет.
– Для руководителя вы слишком уж ненаблюдательны, – упрекнул меня Ершов.
– Простите… Я могу закурить?
– Нет, – отрезал он, словно это я сидела в его кабинете, а не он – в моем.
– Простите, – повторила я.
– Чем занимался Свешников в последнее время? Над чем он работал? У него было какое-то конкретное задание?
В кабинет вошла Ирочка.
– Там на проводе… Васильев.
– Скажи, что я перезвоню ему потом. Я беседую с капитаном полиции. Валерий Николаевич, вы будете чай или кофе?
– Спасибо. Чай. Зеленый.
– Ирочка, мне тоже чай. С сахаром.
Ирочка вышла.
Так! Горячо-горячо! Эх, если бы я могла переговорить со своими сотрудниками и предупредить их, чтобы они ничего не рассказывали Ершову о пропавшем «каннском ролике», который совершенно ни к чему приплетать к убийству Марка! Но Ершов явился в офис с самого утра и поставил меня в затруднительное положение. Хотя, может быть, я делаю ошибку, не рассказав ему все как есть? Веду себя как Гриша, который затеял доморощенное расследование и при этом едва не погиб. А Марка убили… И я изо всех сил покрываю свой родной коллектив, в котором завелся убийца и предатель? Жутко хотелось курить, почему-то зачесался правый глаз… Я потерла его и провела рукой по лежавшей передо мной папке, словно стирая с нее несуществующую пыль.
– Профессионалом Марк был отличным: способным, исполнительным. – Я выдержала легкую паузу.
Промелькнула – как-то некстати – циничная мысль, что народное поверье – о покойниках либо ничего, либо хорошо – несет в себе некое рациональное зерно. Ведь умерший уже ничего возразить не может. Хоть ты тресни! И тогда получается одностороннее избиение – все равно что пинать ногами инвалида. Особенно если говорить именно плохо.
Я отвела взгляд и продолжила:
– Мы работали над рядом проектов. Вряд ли они представляют для вас интерес. Это реклама Калининградского рыбзавода, реклама двух марок алкогольных напитков и ребрендинг одной мебельной фабрики из Подмосковья.