Гений вчерашнего дня: Рассказы
Шрифт:
— Это как?
— А так: я вот моргаю, да ты не видишь моих век и думаешь, что у меня их нет…
И тут Григорий проснулся.
Отменить джокера нельзя. Без него игра — не игра, она становится скучной. Без него выигрывает тот, кто умеет лучше играть.
Гулко стуча каблуками, Григорий Цыркун шёл по мостовой. И каждый шаг приближал его к мысли, что никакой загадки в игре нет.
«Вот и вся правда… — то и дело сплёвывал он через плечо. — Вот и вся правда…»
Так он боднул вывеску «Джокер», намалёванную крупными буквами. В кафе он оказался единственным посетителем, но, приученный жаться к обочине, занял столик в углу.
— Кофе?
Официант вывернул
— Вы напрасно выбрали этот стул, — суеверно покосился официант, перебросив через плечо полотенце.
Григорий вскочил, точно ужаленный. На деревянном сиденье было нацарапано: «Здесь был обманут Савватей Шивкопляс».
— Подумаешь, удивил, — пробубнил он, — на земле все обмануты…
— Не скажите, — опять хрустнул суставами официант. — Тут случай особый…
И, собрав морщины на лбу, рассказал
Савватей был шулером. В юности его побили канделябрами, и с тех пор он стал осторожен: играя замусоленной колодой, сдавал себе крупных козырей, а остальных прятал в рукав. Посвящённый в тайны крапа, он с пяти шагов отличал рубашку «короля» от платья «дамы» и передёргивал так ловко, что и сам не замечал. И всё равно был недоволен. Чтобы окончательно себя обезопасить, он гонялся за секретом джокера. И вот однажды ему пообещали сменять эту тайну на все его уловки, потому что эта тайна — величайшая на свете.
Григорий барабанил по столу какой-то мотив, пытаясь схватить нить. Игра коварна, иной оборванец может оказаться её магистром.
А Константин Зидроба, владевший тайной джокера, был писателем. Когда-то этот секрет принёс ему успех: о его книгах судачили домохозяйки, их тиражи росли как на дрожжах. Но с годами он старался не брать их в руки, а, взяв, долго водил по страницам крючковатым пальцем и ничего в них не находил. Его сердце стало, как лошадь, которую держат в стойле — овса много, а жизни нет. Тогда Константин решил, что это джокер высосал из него все соки.
И захотел от него избавиться.
Свидание Шивкоплясу он назначил в нашем кафе. Я хорошо помню, как рассеянно следил он за карточными фокусами, то и дело пощипывая щёку — чтобы не уснуть. А Шивкопляс превзошёл себя. Он метал карты на стол, доставая их разве не из ушей. Наконец, Константин Зидроба выложил джокера, сделка состоялась, и каждый ушёл при своём. На радостях Савватей угощал вечером каждого встречного. Он легко тратил деньги, зная, что так же легко вернёт их, что теперь для него нет ничего невозможного. Он думал, что обвёл мир вокруг пальца. Однако вместе с джокером к Савватею передалось безразличие. Игра теперь не стоила для него свеч, ведь победа вместе с джокером лежала у него в кармане. А шулер без игры, как вор без рук. Савватей стал всё чаще прикладываться к бутылке, засиживаясь за столиком, и однажды, уронив голову на тарелку, умер.
Официант закусил губу, опять собрав морщины.
И Григорий только сейчас заметил, как он стар. Старее отражения в зеркале.
— Вас, Константин Зидроба, стало быть, совесть мучает, — проницательно заметил он. — Простить себе не можете, что человека погубили…
Официант взял со скатерти сухой бокал и стал протирать полотенцем.
— Совесть, как дворняжка, — облает, но пропустит… — процедил он сквозь зубы. — А вы, однако, догадливы. Раньше я, действительно, пописывал. Но Бог милостив — устроился сюда… — Он развёл руками. — Теперь вот при деле. А клиентов бесплатно развлекаю — люблю, чтобы уши развесили…
Но Григорий не поверил.
— Из какого рукава вы достали тогда джокера? — горячо зашептал
он, по-собачьи заглядывая в глаза. — И куда спрятали?— Хочешь спрятать — положи на видное место, — хохотнул официант.
Но отделаться от Григория было непросто.
— Откройте же и мне секрет… — пираньей вцепился он. Глаза официанта превратились в бритву.
— У меня его больше нет, — полоснул он. — Эту тайну передают только раз. Или уносят в могилу… Кофе?
На стул Григорий опустился, будто на кол.
«Битый козырь не может быть джокером…» — уперев щёку в кулак, гадал он на кофейной гуще.
В существование джокера можно только верить. Григорий узнавал его, как льва по когтям, то здесь, то там замечая его отметины. Он кожей чувствовал его присутствие, как в зеркале, видел его отражение в посторонних предметах. Григорий шёл на ощупь, то приближаясь к нему, то удаляясь, но всегда чувствовал, как за спиной, точно крылья у ангела, у него маячит чужая тень. Иногда джокер рисовался ему человеком, иногда птицей, но чаще не имел образа. Однако Григорий был убеждён в его всевластии, он приписывал ему свойства волшебного эликсира и философского камня.
«Кажется, дни кружатся, как осенние листья, — думал он, — но всем верховодит джокер…»
В детстве Григорий всегда ходил с книгой, защемив в ней палец, так что казалось — палец прирос к ней. А в университете грыз науку. «Когда жизнь дорожает, — долбил он, — тогда человеческая — гроша ломаного не стоит». И теперь на его глазах людей покупали за пару медяков, а они кивали, как китайские болванчики, их ждала одна участь, а они, выстраиваясь, как матрёшки, дрались в очереди. Они проводили глупую, унылую жизнь, предавали, ссорились, мало мечтали, а на поминках много пили оттого, что нечего было вспомнить.
Но люди не виноваты. Это всё подстроил джокер — злобный карлик с ухмылкой до ушей. «Пьеса совершенна, — думал Григорий, — но её портит суфлёр». Он прислушивался к себе, стараясь прочитать отведённую ему роль. Однако слышал только насмешливый голос джокера. Разбившись на множество голосов, он гремел отовсюду, как посуда в шкафу, указывая, каким нужно быть. Но Григорий чувствовал, что его только путают, уводят от того, кем он должен стать в действительности. Он бросил работу, разошёлся с женой. И целыми днями таращился в зеркало, стараясь разглядеть своё лицо.
Но видел лишь маску, которую нацепил ему джокер.
И тогда представлял, как проткнёт его иглой, будто ядовитое насекомое.
Была ночь, и мысли путались, как мошкара над лампой. «Ужас в том, что простое живёт за счёт сложного, — думал Григорий. — Даже комары ищут крови, которая устроена сложнее их…»
И опять он ходил к писателю. И опять выспрашивал.
«Джокер открывается не всем, — кривился тот. — Нужно выдержать испытание — и через это полюбить его. Ибо любим мы только тогда, когда страдаем, и чем выше цена, которую заплатили, тем сильнее любовь… — И будто про себя шептал: «А Шивкоплясу-то джокер даром достался, без мук, вот он и поплатился…»
А Григорий ломал голову, чего от него хотят, пока не решил, что поиски джокера — само по себе серьёзное испытание. Мало кто его выдерживает, ещё меньше тех, кто на него отваживается. Это испытание нельзя пройти вслепую, держась со всеми за верёвку поводыря, тут каждый — один.
Писателю Григорий порядком надоел. «И отчего у меня ногти на правой руке растут быстрее, чем на левой?» — выгнув пальцы, всё чаще переводил он разговор. Григорий смущался, давая себе слово больше не ходить сюда. И каждый день ноги сами несли его в «Джокер». Он точно ждал, что у него вырастет третий глаз, и он разглядит за привычной обстановкой тайные знаки, которые выведут его на джокера. Ему казалось, что тот прячется за занавесками отдельных кабинетов, он бросался туда, как за кулисы, вытаскивая на сцену растерянных посетителей. Григорию чудилось, что он вот-вот схватит там и джокера, который утекает, как вода между пальцев.