Геном: исцелённые
Шрифт:
– Какой ужас! – Эмма прикрыла глаза рукой.
– Буллезный эпидермолиз. Любое прикосновение к телу вызывает что-то вроде ожога. Прикосновение к любой части тела… Это страшно. Не могу смотреть, – сказал Тобиас. Он взял Эмму за локоть и отвел подальше от стенда.
Артур остался стоять у электронной таблички с описанием экспоната. Он все еще смотрел на фото пациента. Мальчик Ли Луань казался ему смутно знакомым. Или он что-то перепутал, как это часто бывало с ним. Лица в памяти смешивались, люди перенимали черты друг друга, становясь совсем не теми, кого знал и видел Артур. Теперь и Ли Луань. Артур зажмурился: лицо мальчика с фотографии поплыло,
– Ты в порядке? – раздался как будто издалека голос Эммы.
Артур вынырнул из пучины галлюцинации и отчаянно вдохнул воздух, словно до этого находился в вакууме.
– Да, все норм, – мрачно ответил он.
Эмма сжала его руку в своей, Артур вздрогнул от неожиданности, и ее пальцы тут же разжались.
– Смотрите, Джана у микроскопа. – Тобиас направился прямиком к смуглой девушке с черными блестящими волосами.
Он встал за ее спиной, смущенно оглядываясь на Эмму. Та одобрительно махнула рукой и скрестила указательный и средний палец, пожелав Тобиасу удачи. Тобиас что-то тихо сказал Джане, и та, просияв, предложила ему заглянуть в окуляры микроскопа. Что бы там ни увидел Тобиас, его уши и щеки горели.
– У нас осталось не так много времени. Пошли вон туда. – Эмма повлекла Артура в другой конец зала.
Вокруг стенда стояло человек пять.
– Это про аутизм и савантизм. Мой случай, – сказала Эмма тихо, чтобы ее не услышали другие.
Артуру иногда казалось, что она стеснялась своей болезни. Эмма словно охраняла свой диагноз от чужих глаз.
«…дефицит социального общения и взаимодействия. Проявляется в возрасте до трех лет. К середине двадцатых годов двадцать первого века количество пациентов с диагностированным синдромом Каннера и синдромом Аспергера достигло 1/300. Поколение детей, рожденных в этот период, получило распространенное в СМИ и социальном лексиконе название GenAut, что сначала расшифровывалось как Generation Autistic», – прочитал Артур.
– Я не против, что ты немного не от мира сего, – вдруг сказал он и почувствовал страх: Эмма могла не понять его и обидеться.
– Ты тоже немного того, – кивнула она и рассмеялась. – А вместе мы просто улет!
Артур впервые посмотрел на Эмму так, как ни на кого раньше. Что-то в груди затрепетало и затихло. Но и секунды хватило, чтобы перевернуть в нем все вверх дном.
Под стеклом лежал единственный экспонат – серо-розовый мозг, испещренный витиеватыми, словно реки Амазонии, бороздами извилин.
– Привет, Камал. – Обернувшись, Эмма улыбнулась темноволосому мальчику, который задал вопрос доктору Робертсу. – Это Артур. Там у стенда Тобиас. Новенькие, мои друзья.
– Привет, – ответил Камал. Он внимательно смотрел в сторону Тобиаса и Джаны, переговаривающихся о чем-то шепотом.
– Тебе уже начали лечение? – спросила Эмма участливо.
– Еще нет. Доктор Ежи Ратаковски, наш главный генетик, пока не создал вакцину по моему случаю. Говорят, надо подождать, – ответил он, протягивая руку Артуру. – Будем знакомы.
В зале стоял едва уловимый гул голосов. Звуки рассеивались под высокими сводами потолка, от чего казалось, что это гудит пчелиный рой.
Они втроем обошли
стенд кругом.– Так что там было про этот мозг? – спросил Артур.
Изнутри тумбы стенда к задней части мозга тянулась питательная трубка. То и дело по ней проходила мутная жидкость и с легким щелчком под небольшим давлением закачивалась внутрь.
– Вроде как модель мозга пациента с аутизмом. Правда, мы так и не поняли, что должны здесь увидеть, – ответил Камал.
– Ничего. Пока не нажмешь вот сюда. – Тобиас и Джана тоже подошли к стенду.
Тобиас нажал на кнопку, и переднее стекло стенда превратилось в монитор. Внутри короба раздался грохот, заработали механизмы, и четкая проекция мозга на стекле окрасилась синими и желтыми мигающими пятнами.
– Функциональная магнитно-резонансная томография. – Тобиас показал пальцем на надпись над стеклом.
– Я проходила эти исследования. У аутистов при любом движении активируются не совсем те участки мозга, что у здоровых людей. Вот они, желтые, соседние. А у здоровых – синие.
Жужжание и грохот внутри стенда прекратились. На стекле появилась надпись: «После применения CRISPR/Cas9». Внутри короба снова загрохотало, и подсвеченные желтым участки мозга на томограмме задвигались, приближаясь и в итоге сливаясь с синими участками мозга здорового человека.
Эмма зааплодировала. Увиденное еще раз уверило ее в мысли, что теперь она полностью здорова.
– Окей, народ, пора завязывать, – сказал Камал, глядя на свои smartwatch. – Доктор Хельгбауэр ждет снаружи. – Он закрыл ее сообщение, и все направились к выходу.
Тобиас задержался на секунду, снова посмотрел на алое, упругое сердце под стеклянным колпаком. «Пока, скоро увидимся». Он мысленно помахал ему рукой и вышел.
В холле их уже встречала Габи.
– У вас есть свободное время – два часа. Потом я буду ждать вас у автобусной остановки на парковке за музеем. Прошу всех сейчас отметить этот пункт в навигаторах на часах. Разобьемся на четыре группы по пять человек. Старшие отвечают за младших…
– Нам надо пойти вместе, – взволнованно прошептал Артур Эмме.
– Да помню я! Но нас будет пятеро, – уточнила Эмма.
– Нет! Не хочу посвящать едва знакомых людей в свои дела! – воскликнул Артур.
– Не голоси, что-нибудь придумаем. Должно быть пятеро. Хочешь поспорить с Хельгбауэр?
– Ты права. Но к себе домой я их не пущу, – буркнул Артур.
Габи вносила группы в список.
– Камал, Джана, Эмма, Тобиас. Артур за старшего! – предложила Эмма.
– Отлично, вот и разделились, – обрадовалась Габи. – Помните, ровно два часа. Smartwatch не отключать, быть на связи. Старшие, отвечаете за группу головой. Отрастить новую вам не поможет никакая генетика.
Ты боишься
Они стояли на ступенях Музея естественной истории. Уже привыкшие к тихой и размеренной жизни на Норт-Бразер, все пятеро с трудом воспринимали шум мегаполиса, его неуемную энергию, бьющую через все поры асфальта. Несмолкаемый поток звуков оглушал, солнечный свет, отраженный от сотен стекол зданий, ослеплял, запах выхлопных газов колотил по обонянию.
– У нас в Дели шума еще больше и намного грязнее, – сказал Камал, любуясь Нью-Йорком.
– Я и не думала, что так приживусь на острове. Шелест деревьев, редкие гудки проплывающих мимо барж… Теперь в городе мне некомфортно, как было тогда, до лечения – что-то такое я чувствовала каждый раз, когда мать выводила меня из дома, – вспоминала Эмма.