Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения.

Для тебя, Демократия

Перевод К. Чуковского.

Вот я сделаю всю сушу неделимой, Я создам самый великолепный народ из всех, озаряемых солнцем, Я создам дивные страны, влекущие к себе, как магниты, Любовью товарищей, Вечной, на всю жизнь, любовью товарищей. Я взращу, словно рощи густые, союзы друзей и товарищей вдоль твоих рек, Америка, на прибрежьях Великих озер и среди прерий твоих, Я создам города, каких никому не разъять, так крепко они обнимут друг друга, Сплоченные любовью товарищей, Дерзновенной любовью товарищей. Это тебе от меня, Демократия, чтобы служить тебе, ma femme! Тебе, тебе я пою эти песни.

Эти песни пою я весной

Перевод Б. Слуцкого.

Эти песни пою я весной, собирая цветы для влюбленных. (Кто лучше меня поймет влюбленных, все их радости и печали? И кто лучше меня может стать поэтом товарищества?) Собирая, я прохожу через сад мира и вскоре выхожу за ворота, А теперь я иду по берегу пруда, а теперь вброд, не боясь промочить ноги, А теперь вдоль ограды, близ которой навалены старые камни, подобранные на полях, (Полевые цветы, и сорняки, и лоза взобрались на камни, приукрыли их; я иду мимо), Все дальше и дальше в чащу леса, или просто слоняюсь летними вечерами, не думая, куда иду, В одиночестве вдыхаю земляной дух, временами останавливаюсь среди тишины, Мне кажется, что у меня нет спутников, но вскоре вокруг меня собирается целый отряд, Кто рядом, кто позади, кто обнимает меня, Это души милых друзей, умерших и живых, Их целая толпа, она все гуще, а я — посредине, Собирая, раздавая, распевая, я странствую вместе с ними, Сорву что-нибудь и брошу тому, кто ближе, на память обо мне, То сирень, то сосновую ветку, То выну из кармана мох, который свисал с виргинского дуба во Флориде, и я его там отодрал, То гвоздики, и лавра листы, и пук шалфея Или то, что я вытащил из воды, забравшись в пруд (Здесь я видел в последний раз того, кто нежно любит меня и теперь возвращается, чтобы никогда не расставаться со мной, А это, ах, этот корень аира должен стать символом нашего товарищества, Обменяйтесь им, юноши! И никогда не возвращайте его друг другу!), И кленовые прутики, и каштаны, и цветы диких апельсинов, И ветки смородины, и сливовый цвет, и ароматический кедр, Окруженный плотным облаком душ, Я прохожу, иногда указывая и касаясь, иногда отбрасывая от себя, Объясняя каждому, чем он будет владеть, давая каждому что-нибудь. Но то, что вытащил из воды на краю пруда, — это я приберег, Я одарю этим тех, кто способен любить, как я.

Страшное сомненье во всем

Перевод К. Чуковского.

Страшное сомненье во всем, Тревога: а что, если нас надувают? Что, если наша вера и наши надежды напрасны И загробная жизнь есть лишь красивая сказка? И, может быть, то, что я вижу: животные, растения, холмы, люди, бегущие, блистающие воды, Ночное, дневное небо, краски и формы, может быть (и даже наверное), это одна только видимость, а настоящее нечто еще не открылось для нас. (Как часто они встают предо мной без покрова, будто затем, чтобы посмеяться надо мною, подразнить меня, Как часто я думаю, что ни я, ни другие не знаем о них ничего.) Но эти сомнения исчезают так странно перед лицом моих друзей, моих милых, Если тот, кого я люблю, пойдет побродить со мною или сядет рядом со мною, держа мою руку в своей, Что-то неуловимо-неясное, какое-то знание без слов и мыслей охватит нас и проникнет в нас, Неизъяснимой, неизъясняемой мудростью тогда я исполнен, тихо сижу и молчу, ни о чем уже больше не спрашиваю, Я все же не в силах ответить на свои вопросы обо всем, окружающем нас, о смерти и о жизни за гробом, Но что мне за дело до них, я спокойно сижу и хожу, Тот, чья рука в моей, разогнал мои тревоги вполне.

Суть всей метафизики

Перевод А. Сергеева.

Итак, джентльмены, Дабы слово мое осталось в ваших умах и воспоминаниях, Я открою вам суть и конечный итог всей метафизики. (Как старый профессор — студентам В заключение курса лекций.) Исследовав все системы, новые и древнейшие, греческие и германские, Исследовав и изложив Канта, а после — Фихте, Шеллинга и Гегеля, Изложив ученье Платона — и Сократа, который был выше Платона, Исследовав и изучив божественного Христа, который был неизмеримо выше Сократа, Я обозреваю сегодня все эти греческие и германские системы, Вижу все философии, христианские церкви и догматы вижу, И явственно вижу сущность Сократа и сущность божественного Христа — Их сущность — любовь человека к собрату, влечение друга к другу, Мужа — к любимой жене и детей — к родителям, Города — к городу и народа — к народу.

Летописцы будущих веков

Перевод К. Чуковского.

Летописцы будущих веков, Вот я открою, что скрыто за этим бесстрастным лицом, и скажу вам, что написать обо мне. Напечатайте имя мое и портрет мой повесьте повыше, ибо имя мое — это имя того, кто умел так нежно любить, И портрет мой — друга портрет, страстно любимого другом, Того, кто не песнями своими гордился, но безграничным в себе океаном любви, кто изливал его щедро на всех, Кто часто блуждал на путях одиноких, о друзьях о желанных мечтая, Кто часто в разлуке с другом томился ночами без сна, Кто хорошо испытал, как это страшно, как страшно, что тот, кого любишь, может быть, втайне к тебе равнодушен, Чье счастье бывало: по холмам, по полям, по лесам пробираться, обнявшись, вдвоем, в стороне от других, Кто часто, блуждая по улицам с другом, клал себе на плечо его, руку, а свою к нему на плечо.

Когда я услыхал к концу дня

Перевод К. Чуковского.

Когда я услыхал к концу дня, как имя мое в Капитолии [138] встретили рукоплесканиями, та ночь, что пришла вослед, все же не была счастливою ночью, И когда мне случалось пировать или планы мои удавались, все же не был я счастлив, Но день, когда я встал на заре, освеженный, очень здоровый, и, напевая, вдохнул созревшую осень, И, глянув на запад, увидел луну, как она исчезала, бледнела при утреннем свете, И на берег вышел один, и, раздевшись, пошел купаться, смеясь от холодной воды, и увидел, что солнце восходит, И вспомнил, что мой милый, мой друг теперь на пути ко мне, о, тогда я был счастлив, И воздух стал слаще, и пища сытнее, и пригожий день так чудесно прошел, И с таким же весельем пришел другой, а на третий под вечер пришел мой друг, И ночь наступила, и все было тихо, и я слушал, как неторопливые волны катились одна за другою к земле, Я слушал, как шуршали-шипели пески и вода, будто шептали, меня поздравляя, Потому что, кого я любил больше всех, тот лежал рядом со мною, спал под одним одеялом со мною в эту прохладную ночь, И в тихих лунных осенних лучах его лицо было обращено ко мне, И рука его легко лежала у меня на груди, — и в эту ночь я был счастлив.

138

Капитолий — правительственное здание в Вашингтоне, в котором происходят заседания Конгресса.

Я видел дуб в Луизиане

Перевод К. Чуковского.

Я видел дуб в Луизиане, Он стоял одиноко в поле, и с его ветвей свисали мхи, Он вырос один, без товарищей, весело шелестя своей темной листвой, Несгибаемый, корявый, могучий, был он похож на меня, Но странно мне было, что он мог в одиночестве, без единого друга, шелестеть так весело листвой, ибо я на его месте не мог бы, И я отломил его ветку, и обмотал ее мхом, И повесил ее на виду в моей комнате Не затем, чтобы она напоминала мне о милых друзьях (Я и без того в эти дни ни о ком другом не вспоминаю), Но она останется для меня чудесным знамением дружбы-любви, И пусть себе дуб средь широкого поля, там, в Луизиане, искрится, одинокий, под солнцем, Весело шумя своей листвой всю жизнь без единого друга, — Я знаю очень хорошо, что я не мог бы.

Незнакомому

Перевод К. Чуковского.

Незнакомый прохожий! ты и не знаешь, как жадно я смотрю на тебя, Ты тот, кого я повсюду искал (это меня осеняет, как сон). С тобою мы жили когда-то веселою жизнью, Все припомнилось мне в эту минуту, когда мы проходили мимо, возмужавшие, целомудренные, магнитные, любящие, Вместе со мною ты рос, вместе мы были мальчишками, С тобою я ел, с тобою спал, и вот твое тело стало не только твоим и мое не только моим. Проходя, ты даришь мне усладу твоих глаз, твоего лица, твоего тела и за это получаешь в обмен мою бороду, руки и грудь, Мне не сказать тебе ни единого слова, мне только думать о тебе, когда я сижу, одинокий, или ночью, когда я, одинокий, проснусь, Мне только ждать, я уверен, что снова у меня будет встреча с тобой, Мне только думать о том, как бы не утратить тебя.

В тоске и в раздумье

Перевод К. Чуковского.

В тоске и в раздумье сижу, одинокий, И в эту минуту мне чудится, что в других странах есть такие же люди, объятые тоской и раздумьем, Мне чудится, что стоит мне всмотреться, и я увижу их в Германии, в Италии, в Испании, во Франции Или далеко-далеко — в Китае, в России, в Японии, они говорят на других языках, Но мне чудится, что если б я мог познакомиться с ними, я бы полюбил их не меньше, чем своих земляков, О я знаю, мы были бы братьями, мы бы влюбились друг в друга, Я знаю, с ними я был бы счастлив.

Когда я читаю о горделивой славе

Перевод Н. Банникова.

Когда я читаю о горделивой славе, о победах могущественных генералов — я не завидую генералам, Не завидую президенту, не завидую богачам во дворцах, Но когда говорят мне о братстве возлюбленных — как они жили, Как, презирая опасность и людскую вражду, вместе были всю жизнь, до конца, Вместе в юности, в зрелом и старческом возрасте, неизменно друг к другу привязаны, верны друг другу, — Тогда опускаю я голову и отхожу поспешно — зависть съедает меня.

Мы — мальчишки

Перевод К. Чуковского.

Мы — мальчишки, мы вдвоем, Неразлучные, гуляем, То на гору, то с горы, то на север, то на юг, Мы локтями пробиваемся, мы сжимаем кулаки, Мы радуемся нашей силе, и оружие при нас, Где придется, мы напьемся, и влюбляемся, и спим, А законов мы не знаем, каждый сам себе закон, То воруем, то деремся, то под парусом плывем, дышим воздухом, пьем воду и танцуем на прибрежье, И дрожат пред нами скряги, и рабы, и попы.