География растений

разговора с философской и научной стороны»; и в том же году

в письме к Шиллеру: «Я очень приятно и полезно провел время

с Гумбольдтом; мои естественно-исторические работы, благодаря

его присутствию, пробудились от своей зимней спячки». Такое

отношение к Гумбольдту продолжалось до самой смерти Гёте,

усиливаясь с годами все больше и больше, хотя научные взгляды

Гумбольдта далеко не всегда находили сочувствие в Гёте.

Так, в более поздние годы, он не мог простить Гумбольдту его

отказа от нептунизма и утверждения значения вулканических

явлений в истории земли. Для всего склада характера Гёте постепенная

эволюция земного рельефа была гораздо более приемлема, чем

развитие его в результате вулканических революций в земной коре.

Гёте никогда не смог отказаться от этих устаревших научных

взглядов и не мог простить Гумбольдту его идей, ниспровергавших эти

старые учения.

Но это разногласие в мнениях не умаляло в глазах Гёте Гумбольдта

как ученого. «Хотя его способ,— писал он Вильгельму Гумбольдту,—

воспринимать геологические явления и ими оперировать для моей

церебральной системы совершенно неприемлем, тем не менее

я с настоящим интересом и удивлением наблюдал, как то, в чем

я никак не могу себя убедить, у него последовательно связано».

Гумбольдт с своей стороны высоко ценил Гёте, как ученого. Это

выразилось между прочим в посвящении ему Гумбольдтом

немецкого издания «Идей о географии растений». Виньетка к этому

посвящению, нарисованная Торвальдсеном, изображает гения поэзии

в виде украшенного лавровым венком Аполлона, снимающего

покров с богини Изис, у ног которой лежит книга с надписью

«Метаморфоза растений», что должно было изображать, что и поэту

свойственно раскрывать тайны природы.

В 1816 г., в год смерти жены Гёте, когда Гумбольдт прислал ему свои

«Идеи о физиономичности растений», он ответил ему стихотворением:

Но, несмотря на такое взаимное признание друг друга, несмотря

на то, что как для Гёте, так и для Гумбольдта, целью научного

искания было установление общих законов, управляющих природой,

они, как естествоиспытатели, были полной противоположностью

один другому: Гёте был чужд настоящего научного исследования

природы, для Гумбольдта же, как раз наоборот, методом работы

было «только сопоставлять факты и никогда не касаться объектов,

которые лежат вне границ нашего современного опыта».

Этот точный анализ природных явлений был еще более

неприемлем для Шиллера, чем для Гёте, что чрезвычайно ярко отразилось

в его характеристике Гумбольдта, данной им в одном из своих писем,

относящихся к этому времени: «Об Александре я не имею вполне

законченного мнения; но я боюсь, что, несмотря на весь его талант

и неустанную деятельность, он никогда не даст ничего крупного

своей науке. Чересчур мелочная, беспокойная суетливость присуща

всей его деятельности. Я не вижу в нем ни искры чистого,

объективного интереса, и, как это ни странно звучит, я нахожу в нем,

несмотря на все колоссальное богатство знаний, бедность чувств,

которая для объекта/ составляющего предмет его исследования, является

худшим злом. Это голый, все расчленяющий рассудок, стремящийся

всегда непостижимую и во всех своих проявлениях полную

достоинства и неизмеримости природу бесстыдно и с нахальством, мне

непонятным, измерить масштабом своих формул,

представляющих собою лишь пустые слова и всегда лишь узкие понятия.

Коротко говоря, он представляется мне для своего предмета чересчур

грубым органом и притом чересчур ограниченным человеком. У него

нет воображения и с моей точки зрения у него отсутствует самая

необходимая способность для его науки, так как природу надо

наблюдать и чувствовать как в ее отдельных проявлениях, так и в ее

высших законах. Александр импонирует очень многим и выигрывает

по .сравнению со своим братом, потому что у него есть глотка и он

умеет заставлять с собой считаться».

Но как раз в то время, когда писались эти несправедливые

строки, Гумбольдт был на пути к тому, чтобы доказать свое тонкое

понимание природы и умение чувствовать все ее проявления, на