Герман, или Божий человек

«Первый раз я летел с высоты Суслова и Демичева, которые на Всесоюзном идеологическом совещании признали картину «Проверка на дорогах» вредной. Нам даже велели в течение нескольких часов покинуть Москву».

Герман очень переживал, он был потрясен запретом фильма. Ну как же так, ведь это его первенец! Это все равно что сына забрали бы у отца и поместили в детский дом, а то и в колонию для малолетних уголовников.

«Объяснять, за что запретили «Проверку», бессмысленно. Потому что ее запретили за все. За все! За Ролана Быкова. За то, что он в тазике стоит. За «абстрактный гуманизм». За жалость к людям, в жестоких, чудовищных обстоятельствах проявившим слабость и сдавшимся в плен».

Позволю себе предположить, что Алексей Герман попытался повторить путь, пройденный Тарковским. Тот тоже начал с фильма на военную тему, там тоже был довольно неожиданный акцент на судьбе мальчика, такого же участника войны, как и его взрослые товарищи по разведроте. Конечно, могла бы и на «Иваново детство» найтись тупая голова, которая обнаружила бы в фильме эксплуатацию детского труда или обвинила авторов фильма в том, что они героических советских разведчиков представляют в виде трусов, которые прячутся за спинами детей. К счастью, ничего такого не случилось, а причина в том, что сочувствие зрителя вызывал мальчик, оставшийся по вине фашистов сиротой и решивший отомстить за все, даже рискуя своей жизнью. В фильме же Германа зрителю предлагали посочувствовать изменнику Родины, который одумался и решил искупить свою вину. Режиссер, по сути, пытался доказать, что на самом деле пленные ни в чем не виноваты, это лишь случайное стечение обстоятельств привело бывшего лейтенанта Красной армии в армию генерала Власова.

«Мы со Светланой сидели и подсчитывали, сколько миллионов человек пострадали, имея в роду пленных, надевших форму врага или даже власовцев. Я имею в виду родственников, близких и не очень. По нашим школярским подсчетам, это коснулось тридцати миллионов человек. Мы говорили – давайте перестанем жалеть на минутку командармов и партийцев, пожалеем просто русских и нерусских солдат, попавших в эту мясорубку, согрешивших, пожалеем их родню, расскажем о них».

Понятно, что эти люди вызывают сострадание, но представлять одного из них в фильме чуть ли не героем – такого цензоры не в состоянии были допустить. Так что Герману не удалось повторить путь Тарковского в кино – «Иваново детство» получило множество почетных премий, а вот на фильм Германа был наложен категорический запрет. Более того, где-то наверху, видимо в кабинете Михаила Суслова, решили: такие режиссеры не нужны советскому кино.

«Меня с «Проверками» положили на полку и сказали: зайдете за работой года через три. Меня не взяли на работу даже в Норильск. Гранин нас со Светланой устраивал на телевидение в Минск – тоже не взяли. Это все не так просто, как сегодня кажется. Повезло, что у меня нашлись защитники».

Если бы не защитники, в основном отцовские друзья, не удалось бы Алексею Герману через несколько лет снять новый фильм. На этот раз Герман решил экранизировать не повесть отца, но обратился к произведению Константина Симонова. Не знаю, был ли в этом его выборе тонкий расчет, но думаю, что Герман все же рассчитывал на поддержку авторитетного писателя. И снова фильм о войне, точнее, о событиях, происходящих в глубоком тылу, вдали от фронта, однако присутствие войны в повести «Из записок Лопатина» ощущается почти что в каждой описанной там сцене.

Прежде чем рассказать о новой попытке Алексея Германа утвердить себя в качестве самобытного кинорежиссера, нужно упомянуть событие чрезвычайно важное:«Как-то на студии появился Илья Авербах и сказал: приходи вечером, покажу очень хорошее кино. И в директорском зале, как сейчас помню, на меня обрушились «Долгие проводы». Сначала они меня раздражали, потом стали забирать, и наконец, обрушилась эта огромная глыба. Дело не в мастерстве, мастера у нас были, Герасимов чем не мастер, а вот свободного полета такого я не видел. Фильм словно говорил: я делаю не так, как вы, а так, как дышу, своим вдохом и своим выдохом, и на экран что-то вылетает прямо из моего сердца. Я пришел совершенно раздавленный этой свободой. И с той секунды это вошло в мой мозжечок».

Это был фильм Киры Муратовой, снятый в 1971 году. Еще один талантливый кинорежиссер, так и не востребованный обществом, так и не нашедший общих точек соприкосновения со значительной частью кинозрителей. Это было арт-хаусное, авторское кино. Однако обидно, когда талантливые люди творят только для элиты, для эстетов. Но что поделаешь, если это так? Ну вот и сын Юрия Германа не мог позволить себе делать рядовые фильмы, рассчитанные на широкую аудиторию. Насколько я могу судить, он хотел стать одним из первых в режиссуре, других вариантов для него просто не было. Но можно ли о таком признании мечтать, если не взять все лучшее у известных режиссеров: «После, когда меня спрашивали, что на меня повлияло – Товстоногов, Музиль, Козинцев, – я отвечал: вот это открытие итальянского кино. Сейчас же не мясник в лавке, а членкор, директор царского дворца лишает права называться искусством картины великого Бергмана, Куросавы, Феллини, Тарковского, как и Параджанова, Иоселиани, молодой Муратовой… Эти фильмы – не просто искусство. Это высшее после поэзии проявление человеческого духа».

И все же я могу предположить, что главным ориентиром для Алексея Германа в 70-х годах были не Иоселиани или Параджанов, но куда менее почитаемая и незаметная Кира Муратова.

Новая попытка войти в элиту кинематографа требует и новых, непривычных для зрителя решений. Поэтому на роль главного героя в фильм «Двадцать дней без войны» был приглашен актер отнюдь не героической внешности, ничуть не похожий на Константина Симонова, хотя могу допустить, что автор повести описывал в ней реальную историю из своей собственной жизни. Юрий Никулин смотрится как самый обыкновенный человек, даже при большом желании трудно заподозрить в нем писателя или журналиста, пишущего под вражеским огнем репортаж в «Красную звезду». В общем, некрасив и ничем с первого взгляда к себе не привлекает. Так ведь на то и война, дело это грязное, тут незачем показывать красивых людей, скорее наоборот – война ужасна, и все, что режиссер снял в этом фильме, не должно вызывать ни умиления, ни восхищения. Ну разве что отношения двух любящих людей…

На роль подруги главного героя была приглашена Алла Демидова, но вот беда – худсовет ее не утвердил. Алла Сергеевна так вспоминала об этой не сыгранной ею роли:«Алексей Герман хотел меня снимать в «Двадцать дней без войны». Но против меня был Константин Симонов, потому что мне сначала сделали грим Валентины Серовой, и его это, видимо, возмутило. Тогда Герман взял Гурченко».

С Людмилой Гурченко режиссер, по собственному его признанию, намучился. Наверное, не раз пожалел, что не смог настоять на другой кандидатуре: «Людмила Марковна – человек очень властный, а я знал: для того чтобы она хорошо работала, ее надо рассердить. Я к ней отношусь с большим уважением как к человеку мужественному и блестящей артистке, но не скрываю, что, если бы работала Демидова, картина была бы, на мой взгляд, лучше. Эта пара Никулин – Демидова заработала бы, заискрила лучше. Потому что в Демидовой существовало бы то, про что бы мы сказали: встретились два одиночества. А Людмила Марковна женщина все-таки крепкая».

Везло Алексею Юрьевичу на сильных духом, крепких женщин! Но речь тут не о том. В новом фильме режиссер решил добиваться исключительной достоверности каждой сцены, даже в мелочах. Что уж говорить об атмосфере, в которой велись столь важные для понимания смысла фильма разговоры. И вот поезд мчится где-то в казахстанской степи. А для того, чтобы зритель убедился в том, что действие происходит именно там и именно зимой, съемки велись практически в тех же условиях, которые описаны и в повести, и в сценарии кинокартины. Двадцать шесть часов вагон со съемочной группой мотался по степи. Двадцать шесть часов актеры мерзли в неотапливаемом вагоне. И все только для того, чтобы придирчивый зритель мог понять то, что пар, идущий у собеседников изо рта во время семиминутной сцены разговора Лопатина с капитаном-летчиком, – это не спецэффект, это натурально! Причем длиннейший монолог Алексея Петренко был снят лишь с двадцать пятого дубля.

«Ненависть ко мне группы была беспредельная. Ради сцены, которую без проблем можно было сработать в павильоне, пришлось мотаться по ледяной степи, жить в вагонах по четыре человека в купе! Ванны нет, помыться негде, сортиры такие, что лучше не вспоминать, холод пронзительный – вагоны я нарочно выстудил, иначе не избежать фальши в актерской игре. Вместо одного мальчика, с которым была в кадре Гурченко, их понадобилось пятеро: дети ночью сниматься не могли, быстро уставали, нужно было их менять».

Недовольство киногруппы – это еще полбеды. Даже если осветители и ассистенты заболеют гриппом или разбегутся по домам, можно было новых набрать. Тут главное – сохранить, сберечь актеров. Вот за Никулина режиссер сражался до конца: «Что со мной делали из-за Юрия Владимировича во время съемок «Двадцати дней без войны»! «Пьяный алкоголик в виде советского журналиста и писателя!» Я говорю: «Он – непьющий человек, какой он алкоголик?!» Мы ночевали на пароходе со Светланой, чтобы нам не трезвонили, не мотали душу, но нас и там нашел директор «Ленфильма» и сказал: «Ты должен сам снять с роли Никулина, пока Симонова нет, сам сказать, что он тебе не годится. Мы тебе дадим денег. Если ты этого не сделаешь, я тебе даю слово коммуниста: мы тебе вобьем в спину осиновый кол, и ты никогда больше не будешь снимать». Я его послал. Но у нас тогда был Симонов. А когда я попытался то же сделать на «Лапшине», то вылетел как пробка со студии».

Да, если бы не авторитет Константина Симонова, и этот фильм могли бы положить на полку лет на десять. А вот не напиши Симонов замечательные стихи, посвященные войне, и знаменитую трилогию, начавшуюся с «Живых и мертвых», – не было бы у него тогда возможности спасти хороший фильм. Алексей Герман так вспоминал о Симонове: «Симонов был странный человек. Сталину на него писали доносы, что он еврей, но с одной стороны он был татарин, а по другой линии происходил от Оболенских… После его смерти я себя почувствовал «голым среди волков».