Германтов и унижение Палладио

Был и постскриптум к резюме, также составленный в «Мойке. ru» – парижский контакт Мейерхольда с Седовым, и сам-то по себе подозрительный, мог показаться особенно опасным для самого НКВД именно в те дни сорокового года: глубоко законспирированная подготовка к мексиканской операции по устранению Троцкого подходила к концу, а… А тут ещё Михаил Вацлович на лестнице подвернулся под горячую руку. На беду, когда органы потом второпях собирали досье на Михаила Вацловича – его и расстреляли-то второпях, Мейерхольда ещё били, допрашивали, потом отмашки из Кремля дожидались, а от Михаила Вацловича избавились, как от мелкой, но досадной улики, – среди прочих его прегрешений обнаружилось, что в прошлом, в бурные молодые годы идейной неразборчивости, когда он якшался чёрт знает с кем – всех знал и все его знали, – он умудрился поприятельствовать с Николаем Веняковым и Наумом Этингоном. А они-то, эти двое, впоследствии неразлучные легендарные корифеи заказных мокрых дел из политического управления НКВД, как раз и руководили подготовкой и засылкой в Мексику засекреченного агента-испанца, который там вскоре убьёт ледорубом Троцкого; убьёт, кстати, вскоре после ночного ареста на лестнице Михаила Вацловича.

«И в те же дни, в те же, я был ведь в материнской утробе. И как же угораздило меня, маленького человечка, угодить в сплетение мировых событий?» – успела промелькнуть озорная мысль.

А глаз царапнула фамилия Веняков… В школе, припомнил Германтов, учителем физкультуры был Веняков, и звали его Николаем, тот? Да, звали его Николаем Вениаминовичем, да, он владел иностранными языками и от кондовых физкультурников разительно отличался, но если бы именно он, пусть и косвенно, был бы причастен к делу отца… Нет, это было бы через край, получился бы явный перебор совпадений: школьный физкультурник был, наверное, однофамильцем карающего корифея-разведчика.

В общем, если не отвлекаться на зацепки-подробности, с обстоятельствами ареста и гибели отца всё было настолько ясно, что Германтов-сын испытал даже лёгкое разочарование.

Так хотел узнать и вот – узнал.

И что?

Оставался, правда, вопрос: что и кому из пассажиров философского парохода хотел передать отец?

Но этот вопрос имел скорей всего отношение к какому-то другому сюжету.

Сюжету?

Совпадений и впрямь было более чем достаточно для самого закрученного сюжета, но, проходя мимо Германтова и не подозревая этого, а лишь подумывая в какое бы питейное заведение стоило бы ему зайти и промочить горло, Вольман вспоминал закрытую рецензию на роман М. Германтовского, которая пришла к нему на электронную почту, когда он катил через весенние Альпы. Литкритик-рецензент сперва жаловался на болезнь глаз, потом на занятость – отпирался, как мог, от срочной выгодной работы, но в конце концов после уговоров с дополнительными умасливаниями прочёл-пролистал всё же роман по диагонали и пригвоздил: мол, сюжет – слаб, не способен удерживать большой массив текста, а диалоги персонажей недостаточно индивидуализированы… Может быть, он и по диагонали-то не читал? Упрёки какие-то стандартные.

Что же до найденных им в тексте поклёпов на Вагинова, издевательских характеристик Введенского, сцен с абсурдистскими безумствами Ювачёва-Хармса, то как, как без столь обидных субъективных страниц раздувать прикажете пламя скандала?

Впрочем, закрытая рецензия была сугубо предварительной – Вольману важно было получить сколько-нибудь квалифицированное мнение, прежде чем обратиться за отзывом к критику Топорову, по правде сказать, критику резкому и уж точно – непредсказуемому, а с рецензией на руках Вольман чувствовал себя лучше подготовленным к трудному разговору.

Ну а прежде, чем отправиться в какой-нибудь бар, Вольман решил ещё немного погулять.

Ожидался закат.

Между прочим, «некий Михаил Вацлович», как теперь понятно, обладал редкостной интуицией: перед тем как отправиться на роковую для него премьеру «Маскарада» в Александринский театр, он, не иначе как чуя недоброе, чуя, что его времечко на исходе, завернул с Невского в арку длинного темноватого двора, вытянувшегося за костёлом Святой Екатерины, поднялся к Ольге Николаевне Гильдебрандт-Арбениной и оставил ей рукопись своего романа – сдал ангелу-хранителю на хранение.

Дойдя до Соломенного моста, кайфующий Головчинер с застывшей улыбочкой на губах машинально подумал, что завтра надо бы заглянуть на аукцион с русскими раритетами, и беззаботно развернулся, побрёл в обратную сторону, к Кастелло. Навстречу ему шла Ванда, тоже пребывавшая в отличном расположении духа, тоже улыбавшаяся – подумать только, какая могла бы получиться встреча! Повремени она хоть чуть-чуть – и встретились бы, но импульсивная Ванда вдруг решила рассмотреть лёгкие цветастые косынки, телепавшиеся на ближайшем торговом стенде – как нарочно, на том самом стенде, что стоял по центру набережной, в серединке её, между фасадами и берегом лагуны, почти что за спиной Германтова. Итак, Германтов и на сей раз не обернулся, Ванда и Головчинер разминулись и прошли в разные стороны – мимо Германтова, не встретились.

Пока.

При этом и Головчинеру, и Ванде одновременно захотелось после заката отправиться в кафе на Сан-Марко: возможно, в Quadri, возможно, во Florian.

А Вольман уже сделал выбор: нагулявшись, он отправится выпивать в бар отеля «Даниели»; он уже пару раз прошёл мимо краснокирпичного фасада с белой готической аркой входа.

И ещё один выбор сделан был им за минуту до этого: «Разночтения в мышеловке» – это лучше, куда сильнее и завлекательнее, чем нейтральные «Разночтения».

Что же до интуиции Германтова-сына, пусть и уступавшей в градациях чуткости интуиции отца, Михаила Вацловича, то какая-никакая интуиция всё же подсказывала ему, что вокруг него какие-то загадочные силы затеяли какую-то загадочную игру. Сидя дома, на «карантине», отшивал звонивших, писавших ему, так его здесь, на Словенской набережной, настигли.

Московский аноним, а также Загорская и Бызова обращались к нему по беспроводной электронике с конкретными просьбами, а словно чего-то ещё, сверх сугубо деловых и безобидно скромных просьб своих, добивались.

Пожалуй, что и добились – не стоило даже заглядывать в ноутбук, чтобы перечитывать их вкрадчивые послания.

Они, эти трое адресантов, были невольными наймитами загадочных сил?

Дьявольский какой-то замес: бегущие строки и телекартинки, искусственная шумиха вокруг скромного аукциона, электронная почта – всё вместе не для того, чтобы приобщить к информации, а для того, чтобы вывести его из себя?

Я же здесь не для того, чтобы…

У меня цель другая, совсем другая…

И когда цель так близка, когда завтра утром он…

Однако сосредоточенные на одной цели намерения его были опрокинуты какой-то мягкой, но неумолимой силой. Не сумел обезопасить себя – здесь, теперь он не смог укрыться от своей жизни, никак не смог: он чувствовал себя буквально погружённым в реально-виртуальное крошево событий, лиц, слов. Да, болезненно реальными были разлетевшиеся по миру осколки какой-то большущей, но, выходит, касавшейся одного его тайны?

Ещё какими реальными! Его-таки вывели из себя.

И он, утративший чувство реальности, понимал: вот она, реальность.